Отправлено: 20.10.13 01:19. Заголовок: С вашего позволения, можно, я начну?
«Искусство существует ради самого себя»
Актер Даниил Страхов
В этом сезоне на сцену Театра на Малой Бронной вернулся спектакль «Варшавская мелодия», в котором играет актер Даниил СТРАХОВ. Сегодня в интервью «НИ» он рассказал о том, как изменился этот спектакль за время декретного отпуска Юлии Пересильд и почему работа над фильмом «Генералы против генералов» стала проявлением его гражданской позиции.
– Даниил, кто ваш учитель, ваш театральный гуру?
– У меня нет такого. Режиссер Сергей Голомазов, к счастью, сам все время учится, и в этом смысле с ним интересно работать. Когда после Щукинского училища я попал в Театр имени Гоголя к Сергею Яшину, то не мог назвать обстановку в театре идеальной, да и в любом театре она просто не может быть таковой, это все не имеет отношения к реальности.
– Поэтому вы решили стать свободным артистом, не принадлежать никакой труппе?
– В данный момент я нахожусь на договоре с Театром на Малой Бронной и не вижу особой разницы, кроме своего абсолютного человеческого и юридического права не вникать во все то, что может происходить в театре помимо творчества. Я прихожу в театр получать удовольствие от работы и ухожу, как только эта работа заканчивается. Отношусь к этому потребительски и не скрываю этого.
– Бывает такое, что на чужом спектакле вдруг возникает желание поработать именно с этим конкретным режиссером?
– Да, такое недавно было. Я посмотрел «Доброго человека из Сезуана», спектакль, достойный внимания и интереса, и мне захотелось поработать с Юрием Бутусовым. Буду надеяться.
– В антрепризе работать удобнее?
– Она действует в рамках определенных законов, это – ни плохо, ни хорошо, это есть, поэтому при всей удобности антрепризы я к ней отношусь спокойно.
– На каком по счету спектакле после премьеры вы начинаете получать удовольствие от новой роли?
– По-разному бывает. Евгений Евстигнеев, например, просил не приходить знакомых до одиннадцатого спектакля…
– Константин Сергеевич Станиславский считал, что лишь после десятого–пятнадцатого представления все то, что было заложено в период репетиционной работы, начинает давать результат.
– Бывает всякое. Вот в случае с «Варшавской мелодией» полное мое включение в роль пришло после тридцати спектаклей, то есть через год-полтора после премьеры. А на спектакле «Драма на охоте» я, как ни странно, уже с премьеры почувствовал внутреннюю силу и понимание того, что делаю. Таким готовым к премьере я не приходил никогда. Другой вопрос, что прошло полтора года, и я сегодня понимаю, что некий внутренний процесс не закончен, мне необходимо что-то опять менять внутри роли. Процесс достаточно сложный и интересный, главное, не испытывать муку от того, что ты делаешь на сцене. «Муки творчества» – странное словосочетание, мне кажется, в нем много неправды, когда артист говорит об этом. Это, напротив, очень интимная вещь, поскольку ничто не дает такой адреналин и смысл нашего существования, как эти муки. Без мук невозможно понять зерно роли, вычленить главное и получить, в конечном счете, удовольствие, не сравнимое ни с чем.
– Давайте поподробнее поговорим о «Варшавской мелодии». Вернулся на сцену один из самых любимых публикой спектаклей. Появилось ли что-то новое в общем рисунке спектакля, в ваших с Юлей ролях?
– Новое, безусловно, появилось, но наша рефлексия еще не закончилась, пока прошло всего два спектакля. И знаете, странное ощущение: несмотря на то, что рожала Юля, какие-то изменения появились именно во мне. Я смотрю во время спектакля на Юлю и замечаю, что как актриса она стала еще острее, еще интереснее, но рисунок ее роли остался тот же, а я, наблюдая за собой, понимаю, что есть огромная мотивация обновить все, не идти по старой схеме. За последние девять месяцев, что спектакль не игрался, во мне тоже многое поменялось. Первый спектакль был «осторожно-пристрелочный», второй – посмелее, но все это пока можно сравнить со спортивной ходьбой, а впереди еще – бег, и, возможно, когда-нибудь мы еще и полетим…
– В роли Виктора вы выходили на сцену около семидесяти раз. Вы сразу приняли и поняли своего героя? Большинство зрителей обычно склонны осуждать его.
– Что касается осуждения, кажется, в некотором смысле Леонид Зорин и сам осуждал своего героя. Выписывал он, по крайней мере, точнее и любовнее женскую историю. По моим внутренним ощущениям, я понимаю, что несколько лет назад Сергей Анатольевич Голомазов в этой пьесе в первую очередь увидел Юлю, а мужская роль, как мне кажется (без всяких обид с моей стороны), была для него вспомогательной. Мы это, кстати, никогда не обсуждали. На премьере спектакля рисунок моей роли, сырой, весь в горбинках, сложился, но мне в нем было не очень комфортно. Во втором акте я уже на премьере пытался не идти за зоринским слабым человеком, но на первых спектаклях, полагаю, зрителю это было не очень понятно. И только спустя года полтора я постепенно снял с молодого Виктора все то, что мне мешало, и благодаря этому утвердился тот концепт, который я изначально привнес на репетиции и который несколько отличался и от голомазовского представления об этой роли, и уж тем более от зоринского. Виктор совершает поступки весь второй акт пьесы. Я имею в виду его приезд в Варшаву, его желание увидеться. Десять лет у него не было этой возможности, а у нее была, между прочим. И его отказ от продолжения отношений с Гелей – не трусость, как считывают многие. Это мужество человека, понявшего, что ничего не вернуть. Все, что я говорю, не значит, что я вступал с пьесой в воинствующие отношения, просто история, наконец, стала не про «бедную Гелю» и «слабого Виктора», в спектакле нет правых и нет виноватых, они оба сильны в своей любви и одновременно оба ломаются из-за нее же…
– Интересно, что на этом спектакле в зале много мужчин, хотя театральную публику образует чаще женская аудитория.
– Этот спектакль смотреть интересно вдвоем, наверно, поэтому женщины приводят своих мужчин: потом есть что обсудить, поскольку женское и мужское восприятие, конечно, отличается. И я надеюсь, что то, что я вам здесь транслирую, не мозговое умозаключение, я надеюсь, что это считывается в спектакле – именно мужской аудиторией.
– Вы поработали в нескольких театрах, но Сергея Голомазова, вероятно, можно назвать вашим счастливым режиссером?
– Удивительным образом (и за это Голомазову я очень благодарен) мой внутренний человеческий камертон как артиста попадал в те работы, которые у нас с ним складывались. Это – большая удача. Работа над ролью – всегда незаконченный процесс, можно уверенно говорить только о спектаклях, которые уже не будут идти, – «Петербург» и «Безотцовщина». О спектакле «Театр – Убийца» по Стоппарду в театре Джигарханяна мало кто знает, так сложилось, что команда, с которой Сергей Голомазов эту работу выпускал, ушла за ним, оставив спектакль в репертуаре. Может, он и сейчас идет в театре Армена Борисовича. Это была удивительная история, мы веселились от души, репетируя этот материал. А вот спектакль «Ревизор» в Театре на Малой Бронной уже был моей идеей.
– Там такой неожиданный Хлестаков…
– Да, мне захотелось хулиганства, подобного тому, что мы когда-то разрешили себе на спектакле по Стоппарду, я там постоянно «кололся», мне было очень смешно. И вот следующий заход в мальчишество – «Ревизор». Там нет рефлексии, сплошная антирефлексия, и я получаю от спектакля большой кайф, эта роль – настоящий подарок. Приходите, кстати, в театр Et Cetera на «Драму на охоте». Антон Яковлев сделал очень сильный спектакль, непростой в восприятии. Я каждый раз вижу, как зритель сопротивляется тому, что видит, многие приходят в театр случайно, за развлечением, и только. И тут уж кто кого.
– Находясь на сцене, вы видите публику?
– Конечно, я вижу, что в зале люди сидят, но не вглядываюсь в лица. Я занимаюсь своим делом.
– Но многие писатели признаются, что представляют себе образ читателя, которому адресуют свои сочинения…
– А мне кажется, они пишут для себя, потому что если им самим будет неинтересно, то и читателя они никакого не найдут. Искусство существует ради самого себя. Творческий человек не может не писать, не играть, не сочинять стихи. Не может заснуть, пока не выпишется, пока в нем это сидит. Эта вещь не поддается анализу. Искусство может воспитывать, а может и толкать к преступлению, об этом не принято говорить, но это так. Думаю, что все разговоры про образ зрителя, условного читателя – кокетство и заигрывание с потенциальным потребителем. Я, конечно, благодарен публике, что не играю в пустом зале, но творческий поток, энергия не зависят от желания понравиться зрителю…
– Что вы можете сказать о современной драме? Насколько широки границы дозволенности, приемлете ли вы на сцене, например, мат?
– Не могу определенно ответить на этот вопрос: плохо знаю современную драму, к сожалению. Что касается границ, их не существует, это вопрос вечный: где проходит черта, за которой должно срабатывать табу? Мат – часть русской культуры, в нем самом ничего плохого нет. Сцена все гипертрофирует, мат со сцены – как синильная кислота, это очень яркое средство выразительности.
– Вы участвовали в телевизионном проекте Юрия Кузавкова «Генералы против генералов», посвященном малоизвестным событиям революции и Гражданской войны, к сожалению, не получившим широкой огласки. Вы сами из благополучной семьи, в которой не было репрессированных в сталинские годы или диссидентов в эпоху застоя, как вы отнеслись к этим страшным документальным историям?
– Для меня эта работа стала, если хотите, проявлением моей гражданской позиции. Несмотря на то, что фильм рассказывает о давно минувших событиях, в нем есть четкое режиссерское ощущение того, что все это соотносится с темой «государство и человек», с ролью личности в истории сегодня. У Юрия Кузавкова есть второй проект «Москва – Берлин», в который он тоже позвал меня в качестве ведущего, там еще страшнее: речь идет о становлении фашизма в Германии в тридцатые годы и проводится много параллелей с советской историей. А вообще, подобное кино – долгое по судьбе, оно свою аудиторию обязательно находит. У документального фильма не может быть зашкаливающих рейтингов, и нужно спокойно к этому относиться…
– Какие чувства вы испытываете после выхода фильмов с вашим участием на экран?
– Мне интересно смотреть всю работу в целом. Фильмы, конечно, случаются разные: иногда от картины ожидаешь многого, а потом разочаровываешься, а иногда, наоборот, в процессе съемок картину недооцениваешь, а на экран смотришь – оказывается, все каким-то чудодейственным способом сложилось. Каждый раз это отдельно взятая история…
– Как вы относитесь к возрастным ролям?
– Я нахожусь в том счастливом времени, когда могу быть еще не смешон в юном периоде. В картине «Апофегей» по повести Юрия Полякова мне посчастливилось сыграть три периода: студенчество, зрелость и, скажем, совсем уже зрелость, так что не только в театре мне пока удается держать длинную дистанцию на время, как в «Варшавской мелодии».
Eugenia, Дактиль,пожалуйста! Мне тоже очень понравилась телевизионная версия "Варшавской мелодии".
Я сегодня посмотрела новый выпуск программы Киры Прошутинской "Жена. История любви". В гостях была Елена Яковлева - простая, интересная и откровенная! Я получила массу положительных эмоций!
Отправлено: 21.10.13 01:41. Заголовок: Сегодняшний "Диф..
Сегодняшний "Дифирамб" - конечно же, конечно, с Марком Захаровым, которому исполнилось 80 лет.
К. ЛАРИНА – Начинаем программу «Дифирамб», и я с большой радостью здороваюсь с нашим сегодняшним гостем, это художественный руководитель театра «Ленком» Марк Анатольевич Захаров. Здравствуйте, Марк Анатольевич.
М. ЗАХАРОВ – Здравствуйте.
К. ЛАРИНА – Поздравляем вас!
М. ЗАХАРОВ – Благодарю.
К. ЛАРИНА – Еще будет эхом долго отдаваться, да, этот юбилей. Я когда наблюдала за тем, что происходит вокруг вас, думала – наверное, в какой-то момент юбиляр отключается внутренне и думает: «Да, делайте, что хотите».
М. ЗАХАРОВ – Когда во всех газетах 11-го числа вдруг, потом еще 13-го, 14-го…
К. ЛАРИНА – Ну, скажите, устали?
М. ЗАХАРОВ – Ну, немножко обалдел, конечно, есть такое – удар по психике, который как-то немножко подействовал.
К. ЛАРИНА – Но вам понравилось, как вас любят?
М. ЗАХАРОВ – Я не могу сказать, что понравилось, это вещь тяжелая вообще. Это такой терпкий запах, как в крематории, цветов и все остальное. Это…
К. ЛАРИНА – А были какие-нибудь неожиданности? Что вас больше всего шокировало или обрадовало?
М. ЗАХАРОВ – Да нет, пожалуй, все было так…
К. ЛАРИНА – Все было по плану, да? Торжества были совмещены.
М. ЗАХАРОВ – Допустимого, да. У меня была неожиданность сравнительно недавно, когда мне уже показалось – ну, вот, я уже остаюсь чуть ли не последним режиссером, человек 5 осталось. И встречает меня какое-то лучезарное лицо, бросается ко мне. Я понимаю, что я его не знаю, но он настолько восторжен, что я тоже его обнимаю, мы обцеловываемся. И потом он говорит: «Марк, ну ты сейчас где?» И я понял, что все относительно. Все разговоры…
К. ЛАРИНА – А он счастливый человек, наверное, вся жизнь мимо него прошла.
М. ЗАХАРОВ – Да, да, да.
К. ЛАРИНА – Скажите, пожалуйста, а почему, вопрос – не знаю, был ли у вас такой план или нет, почему вы не сделали специальную премьеру к своему дню рождения? Или не было такой мысли?
М. ЗАХАРОВ – Да нет, наверное, не было. Я так к этому относился, как к какой-то неизбежности, которая надвигается откуда-то из глубины времени. То так, чтобы как сделали спектакли к 7 ноября, к столетию Ленина – это у меня на всю жизнь отбило, эту охоту, "датские" спектакли. Поэтому не было. Но я считаю, что последний… нет, «последний» у нас нельзя говорить теперь.
К. ЛАРИНА – Последний по времени – вот так можно.
М. ЗАХАРОВ – Последний по времени, крайний и вообще – недавний спектакль, «Небесные странники» - это в какой-то степени я, так сказать, там постарался рассказать все, что меня на данный момент интересует. Во втором акте особенно. Первый у меня немножко скомканный получился по драматургии, а второй акт – я им доволен.
К. ЛАРИНА – Я хочу нашим слушателям сказать, что, конечно же, мы принимаем ваши вопросы. Напомню номер СМС - +79859704545, и большое количество вопросов пришло нам на наш сайт до начала программы. И почти через один все вспоминают фильм «Убить дракона», безусловно, который оказался на сегодняшний день самым актуальным из всего, что было снято Марком Захаровым. Я хочу процитировать одну реплику. «Нет пророка в своем отечестве, - пишет наш слушатель. – 25 лет назад, посмотрев фильм, считал, что в гротескной форме показано наше прошлое. А нас ждет светлое будущее. Вчера, посмотрев фильм, понял с опозданием на 25 лет, что это фильм-предупреждение. Абсурд стал нашей недавней историей, нашим настоящим, и станет нашим будущим без хэппи энда, как и в фильме. Это пророческий фильм, надо было сразу, еще в школе, писать сочинения. Тогда, может быть, сегодняшние 20-летние убили бы дракона».
М. ЗАХАРОВ – Да, очень выразительно.
К. ЛАРИНА – Ну, а вы об этом тоже вспоминаете, когда этот фильм смотрите? Это фильм-предупреждение, этот фильм о прошлом или о будущем?
М. ЗАХАРОВ – Ну, получился, конечно, фильм о будущем. Я просто не понимаю, как это можно было написать в 42-43 году, какой ни был бы талантливый Евгений Шварц, но все равно, такое предвидение философское и такое понимание некоторых закономерностей общественного нашего бытия – оно меня совершенно сражает, удивляет и потрясает.
К. ЛАРИНА – Скажите, пожалуйста, опять по этой же теме. У вас есть ответ на этот вопрос, почему все-таки общество, народ все равно выбирает такое будущее?
М. ЗАХАРОВ – Я думаю, что, наверное, корни тянутся в какое-то глубокое прошлое, и такое, что мы называем теперь «большевизмом», чтобы не обижать Зюганова и компартию, это наследие, все-таки, прошлого. Я тоже все думал, что, ну, я-то все понимаю. Да нет, не все. Я когда пришел в театр, я повесил такой план, сетевой - по времени, какой выпуск, вот эта декорация сюда, приходят костюмы в это время, а идут репетиции, потом это все сходится на графике. И вызвал очень большое уважение со стороны коллектива. Но работа над спектаклем началась за 10 дней, причем такая – героическая. Люди падали, ночевали в театре. И потом я как-то вспомнил Ключевского и перечитал его, хотя я его читал еще в юности, что мало солнечных дней в России, и у нас сформировалось в нашем менталитете такое вот: вот, дождь идет, и я лежу на печи, я ничего не делаю. И не надо, я делаю большой перерыв. Потом три солнечных дня, и вот здесь великоросс, наш предок, развивал такую производительность труда, которая была не по силам европейским народам за эти три дня, а потом опять ложился на печку ждать следующих солнечных дней. Так что мы связаны с пространством планеты, с географией больше.
К. ЛАРИНА – Ну, это как Илья Муромец, который 33 года…
М. ЗАХАРОВ – Да, да, да. Ну, я не думал, что это так проросло и так осталось незыблемо.
К. ЛАРИНА – А это достоинство скорее характера национального или недостаток?
М. ЗАХАРОВ – Я думаю, это надо просто принять. Это такая данность, которую нельзя не учитывать. Она существует, она есть. У нас в театре, когда мы сдавали в аренду помещение, привезли из Ирландии человека с чемоданом гвоздей, что нас изумило. Он просто забивал там, саму материю прибивал. Его спросили: «А как же, почему… у нас же есть, полно гвоздей в отечестве и людей?» Он говорит: «Да пробовали. И первые три дня хорошо очень стучат, прибивают, а потом какой-то перекур, кто-то запивает, надо искать замену. Начинается головная боль. Поэтому мы уж своего привезли с чемоданом гвоздей».
К. ЛАРИНА – Ну, подождите. Вы же работали с иностранным контингентом, работали же в других театрах, ставили. Действительно, они даже и в этом смысле, в творческой работе, отличаются от российских артистов?
М. ЗАХАРОВ – Ну, да. Там накладки быть не может. Если режиссер сказал, что вот этот предмет должен лежать вот здесь, наш может положить здесь, немножко правей, левей. А этот точно на это место. И это какая-то такая уважительное, очень четкое, профессиональное отношение к своим обязанностям. Можно позавидовать. И, вероятно, никогда не догнать. Никогда. Потому что я посмотрел, я часто бываю в Германии, как паркуются автомобили. Я понял, что это на подсознательном уровне, это менталитет. Это не то что они лучше знают правила дорожного движения.
К. ЛАРИНА – Они по-другому просто не могут.
М. ЗАХАРОВ – Они по-другому не могут, да.
К. ЛАРИНА – В этом есть какая-то обреченность тогда, Марк Анатольевич.
М. ЗАХАРОВ – Ну, есть обреченность. Самая главная обреченность – что все-таки самый главный герой у нас с вами, мы живем в стране, которую любим, почитаем, желаем ей счастья, работаем для нее, но главный герой этой страны – Сталин. Вот так, мы должны это признать.
К. ЛАРИНА – Причем «Сталин» уже как нарицательное.
М. ЗАХАРОВ – Нарицательное. И потом наша художественная продукция на телевидении, вот, мне очень нравится, что показывают: а вот, смотрите, чай пьет, никого не стреляет… задумался…
К. ЛАРИНА – Хороший такой.
М. ЗАХАРОВ – Вот, да, вот здесь у него ошибки были, а здесь он какой-то такой человечный. Я вспоминаю «Дракона» Евгения Шварца, где говорили про дракона, вы знаете, не так все плохо, потому что когда была эпидемия холеры, он дыхнул на озеро, вскипятил его и ликвидировал угрозу эпидемии. Так что его одной краской мазать нельзя. Это только немцы могут, но у них…
К. ЛАРИНА – Но, подождите, давайте тогда разберемся, Марк Анатольевич. Мы же все живем на свете давно, и помним начало 90-х годов, и помним перестроечное время, когда была попытка самоочищения. Где здесь была ошибка? Что – у людей короткая память? Ну, в каждой семье есть трагическая история, у нас нет семей без трагической истории. Нет. В чем же тогда дело?
М. ЗАХАРОВ – Не хватило новых демократических ресурсов. Мне сразу, очень на раннем этапе перестроечных процессов Гавриил Попов сказал, что, наверное, ничего не получится, будут все равно коммунисты руководить, управлять, потому что у них есть просто опыт делопроизводства. А у таких людей, даже самых выдающихся как, допустим, Собчак… я не хочу называть какие-то другие имена прекрасные… у них опыта этого нет. У них есть воодушевление, дерзание. А будут все равно возвращаться к коммунистическим кадрам.
К. ЛАРИНА – Проверенным.
М. ЗАХАРОВ – Да.
К. ЛАРИНА – А у вас когда разочарование наступило в демократических реформах? Когда вы почувствовали, что, как сейчас принято говорить, что-то пошло не так?
М. ЗАХАРОВ – Когда уже стали… нет, мне очень понравились сначала жесткие гайдаровские меры. Может быть, они не так ударили по мне и по моей семье, как по большинству людей. Когда уже в сберкассе нельзя было свои деньги взять, только 400 рублей, это уже что-то начало как-то не нравиться. Ну, а потом был такой обнадеживающий период, по-моему, в 2005 году, когда по инициативе нашего президента было изменено отношение к Деникину, к Шепелю, когда перезахоронения произошли важные, когда так осторожно сказали про патриарха Тихона. Правда, это шло, к сожалению, не от нашей церкви, от русской православной, которая говорит сейчас – возрождение нашей веры. Возрождение, но почему возрождение? От чего? Кто сбрасывал колокола, кто взрывал церкви, грабил? И кто физически страшным и зверским образом уничтожал священнослужителей? Вот Ленина боятся назвать. Вот это меня очень удивляет. Это, наверное, что-то животное есть. Я помню, как выходил из партии Ельцин. Вот пока он шел по центральному коридору между кресел – люди на него смотрели и вжимали головы в плечи. Как только он поворачивался спиной, они начинали кричать: «Позор!» Но в глаза никто не мог. Он, как такой маститый хищник, зверь, шел с огромным таким своим биополем, которое подавляло этих мелких чиновников.
К. ЛАРИНА – Вы же видите, как страницы истории переворачиваются, и оценки начинают другие выставляться, меняются иногда центры, меняются минусы на плюсы, плюсы на минусы. Вот, про Сталина сказали. Сейчас давайте про Ельцина вспомним. 1993 год, недавно отмечали мы 20-летие этих событий. Вы обратили внимание, как интересно, какая новая мифология возникает на этом периоде, который вчера еще только был? Это еще даже не история.
М. ЗАХАРОВ – Ну, да. Я, конечно, не понимаю и не хочу как-то персонифицировать. Но тем не менее, когда Руцкой провозглашает себя президентом и обращается к военно-воздушным силам: «Ребята, поднимайтесь в воздух и атакуйте Кремль», - тут возникают всякие вопросы неприятные, от которых хочется уйти. Потому что, ну, я не политик.
К. ЛАРИНА – Но, тем не менее, смотрите, сегодня, когда обсуждали события 1993 года, огромное количество претензий, как всегда, было высказано в адрес интеллигенции, которая подписала то самое «Письмо сорока двух». Я не помню, вы ставили свою подпись под ним?
М. ЗАХАРОВ – Не помню уже.
К. ЛАРИНА – Нет?
М. ЗАХАРОВ – Нет.
К. ЛАРИНА – Ну, понятно, что речь идет о поддержке со стороны интеллигенции, поддержки жестких мер, которые объявил Борис Николаевич Ельцин. Давайте, я продолжу свой вопрос после новостей, мы останемся какой-то момент еще в этой теме.
К. ЛАРИНА – Мы тут … с Марком Анатольевичем, потому что у нас тут в телевизоре министр выступает. Мы пока не слышим, о чем он говорит. Может быть, все ужасно? Может быть, все не так опять, и мы не те слова говорим?
М. ЗАХАРОВ – Такой политический крен у нас был. Да, я хочу добавить, конечно, что я поддерживал Ельцина, я был в Президентском совете. И я понимаю сейчас, прошла дистанция какая-то временная, что, наверное, там были какие-то ошибки предварительно совершены. Но в тот момент, когда было принято решение о каком-то силовом воздействии на самозванца, тут, наверное, единственный был выход такой. Поэтому я лично остаюсь человеком, который поддержал и поддерживает это решение историческое. Но мы совершенно не говорим о театре.
К. ЛАРИНА – Вот, сейчас как раз министр… По поводу театра – пожалуйста. Хотите, я вам сейчас процитирую министра культуры? Я даже без шпаргалок, Марк Анатольевич.
М. ЗАХАРОВ – Ну, давайте.
К. ЛАРИНА – «Если в театре будут ставиться спектакли, которые будут противоречить государственным интересам, мы снимем директора».
М. ЗАХАРОВ – Да. Еще бы понять, что такое государственный интерес.
К. ЛАРИНА – Почему директора тогда, а не главного режиссера.
М. ЗАХАРОВ – Да, директора. Ну, это как раз правильно, чтобы был какой-то конфликт директора с режиссером. Это «разделяй и властвуй».
К. ЛАРИНА – Вот, по поводу искусства. Вы в принципе разделяете искусство на патриотическое и не патриотическое?
М. ЗАХАРОВ – Нет, я не разделяю это. И, более того, я думаю, что самая главная у нас сейчас дискуссия идет в отношении театральной реформы и контрактной системы. Я на последнем заседании когда был, по вопросам культуры в городской Думе, я сказал, что есть вещи в русском языке, ну, так устроено, что слово «чиновник» - оно негативный имеет отблеск. Англичанин может с гордостью говорить, что «я работник establishment». А наш так сказать не может. Ну, «управленец», «чиновник».
К. ЛАРИНА – Менеджер.
М. ЗАХАРОВ – Я думаю, что очень постаралась, конечно, наша литература классическая, с чиновниками расправилась. Отсталая страна, поэтому – ну, там Салтыков-Щедрин все рассказал, вот. И потому я вас выдвигаю на конкурс, будем искать тоже ведущую, но более соответствующую патриотическому воспитанию в сегодняшнем… А вам еще предстоит переаттестация. Вот эта переаттестация и конкурс – мне кажется, это не годится просто для нашей ментальности. Есть хорошее слово «контракт». Вот, я заключил контракт, со мной хотят заключить контракт, я буду заключать контракт – в этом нет ничего унизительного, это есть абсолютно европейская, цивилизованная норма. И я думаю, что, конечно, этот вопрос с контрактной системой – он назрел. Потому что это сталинское желание сделать все театры по образцу МХАТа – просто до мельчайших подробностей, чтобы было все очень похоже, это привело к какому-то обеднению организационному, стало быть, и творческому. Ну, вот сейчас какие-то появились здравые суждения, правда, с перехлестами. Перехлесты касаются того, что театр – сложное заведение, находящееся в постоянной динамике. Оно немножко вверх, немножко вниз, где-то на месте, потом опять какой-то прорыв. Но те маленькие театры, типа "Практики", и вообще так называемое концептуальное искусство – это очень полезная вещь, она должна быть, но, как говорил Чехов, зачем толкаться, всем места хватит. Особенно в таком мегаполисе, как Москва. Поэтому, конечно, не надо столько театров, которые бы целиком жили за счет бюджета. Бюджета становится все меньше и меньше.
К. ЛАРИНА – Вы предлагаете сократить количество? Я помню, что вы с такой идеей когда-то уже выходили.
М. ЗАХАРОВ – Я предлагаю, что эти театры, несколько лучших репертуарных театров, как сказал Табаков однажды, на одном заседании, что «когда так спрашивают, ну, куда хочешь пойти? – называют максимум пять названий театров, больше не называют».
К. ЛАРИНА – В Москве?
М. ЗАХАРОВ – Да, в Москве. Так оно где-то и есть. 5-6-7. Вот, эти театры надо какое-то время поддерживать полностью.
К. ЛАРИНА – Ну, есть какой-то же мониторинг наверняка? Есть какой-то топ самых успешных театров Московских?
М. ЗАХАРОВ – Да.
К. ЛАРИНА – Вы помните, в советское время в нагрузку продавали нам билеты? Если я хотела попасть, допустим, на спектакль Марка Захарова в «Ленком», мне в нагрузку давали какой-нибудь условный театр Гоголя или театр Ермоловой, который в то время был достаточно печальным. Да?
М. ЗАХАРОВ – Я думаю, что такое желание большевистское сгоряча так сразу рубануть по всем, во-первых, кто уже в возрасте находится… Я все думаю, что, ну, конечно, вроде бы, это разумно, с одной стороны. Но, с другой стороны, надо вспомнить лучший репертуарный театр всех времен и народов в России – Товстоноговский БДТ, и там Луспекаев, Стржельчик, Юрский, Смоктуновский, Копелян, Шарко, Доронина – да очень много фамилий, которые, если их изъять вот так, через три года, сказать Товстоногов: «Ну, три года проработал, дальше иди, нечего дальше формировать труппу, другой будет человек», - то это огромный был бы минус для нашей культуры, для кинематографа, который очень питается…
К. ЛАРИНА – Но тогда все-таки другое было время, другая была система абсолютно. О чем мы говорим…
М. ЗАХАРОВ – Но если сейчас время поменялось, это надо понимать, что другая информационная эпоха.
К. ЛАРИНА – Но вы же сами ратуете за контрактную систему. Это тоже достаточно жестокая вещь, для артистов в том числе и в первую очередь. Вспомните, вы сами говорили Путину про то, что невозможно с Джульеттой, которой за 70, расстаться полюбовно.
М. ЗАХАРОВ – Ну, да. Я говорил или, во всяком случае, поддерживал того, кто это говорил. Это да.
К. ЛАРИНА – Ну, да. А сейчас есть возможность… вот, она у вас не пройдет аттестацию, и до свидания, Марь Иванна.
М. ЗАХАРОВ – Нет, аттестацию не надо. Контракт. Я прерву контрактные отношения. Хотя я очень горжусь как человек, очевидно, достаточно консервативный, тем, что я никого из театра не уволил, вот так глядя: «Вот, вы меня, Ларина, творчески не устраиваете. Вы свободны».
К. ЛАРИНА – Ужасно, ужасно.
М. ЗАХАРОВ – Это высокомерие – оно не свойственно вообще русскому театру, русским людям, может быть, какого-то интеллигентного разлива. Поэтому надо использовать западный опыт. Много театров в Германии, кому-то платят все 100% бюджета, кому-то говорят: «Вам 75», «Вам 50», «А вам…».
К. ЛАРИНА – А это от чего зависит? От посещаемости?
М. ЗАХАРОВ – Это зависит от успешности. От успешности. Здесь, конечно, важно «а судьи кто?». Здесь не должны сами режиссеры… то есть режиссеры могут участвовать в этой работе, но должны быть люди сведущие в искусстве. Таких я не знаю, я знаю очень мало. Не знаю, Швыдкой, Урин – они могут. Они понимают, какая ситуация.
К. ЛАРИНА – Они могут быть экспертами в этом, да.
М. ЗАХАРОВ – Экспертами, да. Но такого экспертного совета, который давал бы какие-то свои предложения для решения мэрии и министерству культуры Москвы, у нас этого нет. Жалко. Там должны быть какие-то театроведы объективного характера. И, конечно, такое ощущение, что театр, допустим, даже великий - Фоменко, Джигарханян – это, так сказать, навсегда принадлежит им? Нет. Это принадлежит Москве, через какое-то время должен кто-то быть другой.
К. ЛАРИНА – Ну, вот, видите, все-таки с Петром Наумовичем Фоменко получилось, что после его ухода театр, естественно, возглавил человек, который долгие годы разделял его эстетические взгляды прежде всего, художественные. Это был Евгений Каменькович. И ни у кого не возникало даже никаких сомнений или вопросов, почему именно он. А кто еще? Поэтому здесь так совпало, что рядом был такой человек, который уже успешно работал при Петре Наумовиче еще, при его жизни, в театре. А вы для себя ставили какие-нибудь возрастные ограничения? Или никогда об этом не думали?
М. ЗАХАРОВ – Нет, я думал как раз, что я доживу до 72 лет и уйду в мир иной. Но, очевидно, мой ангел-хранитель договорился с Всевышним, чтобы дать еще ему несколько лет. Значит, с какой-то целью. И эта цель на меня давит.
К. ЛАРИНА – Я немножко не про это, конечно, спросила. Не о пребывании на земле бренной, а пребывание на должности, что называется.
М. ЗАХАРОВ – Ну, я так и думал, что я уйду… во всяком случае, я так и думал, что я уйду и в 72 года буду достаточно оснащенным режиссером, и это будет естественный уход. Но судьба распорядилась по-другому, и я… ну, что я сейчас делаю – я стараюсь привлечь людей, которые мне нравятся, из другого поколения – Богомолов будет у нас ставить спектакль. Очень бы мне хотелось Бутусова, но он, по-моему, нарасхват. Сейчас вообще оказалось, что режиссер, который может гарантировать хороший продукт, который будет приниматься зрителем и будет его интересовать – сегодня при этой информационной перенасыщенности пространства – это редкая профессия. Почти как балетмейстер. Вот, балетмейстеров очень мало, а режиссеров чуть побольше, но тоже не много, на которых пока есть 100%-ная надежда, что он не подведет.
К. ЛАРИНА – А чем вам интересен Костя Богомолов? Вы наверняка смотрели его работы, чем он?
М. ЗАХАРОВ – Мне он интересен тем, что он нашел какой-то совершенно новый, такой прекрасный, парадоксальный ход в «Идеальном муже» - такого пародийного характера. Но его принимает зритель, зритель в восторге, это очень важно – делать спектакли, которые становятся живыми в эксплуатации, они поддерживаются зрительным залом. Потом мне понравилось, что он делал в Прибалтике. Его пригласили сейчас в Прибалтику работать, и специально для того, чтобы он сделал что-нибудь эдакое, такое скандальное, совершенно непристойное. А он взял, всех обманул – он умный человек, он сделал спектакль достаточно реалистически обоснованный, к которому трудно придраться, и он не относится к числу таких, где скандал превалирует, и ради этого поставлен спектакль. Нет. Спектакль поставлен ради других целей. Тем, конечно, кого-то, наверное, расстроил, а кого-то наоборот, внушил какое-то дополнительное доверие.
К. ЛАРИНА – Смотрите, как интересно – я про Константина Богомолова, он у нас фигура противоречивая, и к нему отношение тоже очень разное, в том числе и от представителей вашего цеха, ваших коллег и даже ваших ровесников. Я знаю, что есть полная противоположность отношения к нему: называют его и модной пустышкой, и прочее-прочее. Тогда есть ли, все-таки, на ваш взгляд, объективные критерии оценки творчества, искусства, таланта? Или это вкусовая история?
М. ЗАХАРОВ – Вы знаете, у нас было такое историческое совещание, нас ни к чему особенному не привело, хотя чуть-чуть мы сумели у президента что-то такое себе потребовать за Круглым столом, в театре «Ленком», где один из присутствующих сказал: «Давайте, вообще назовем, какие хорошие театры, а какие плохие?» Я говорю министру культуры, тогда другой был министр: «Вы могли бы составить список, где слева у вас хорошие художники, вообще-то, которые выставляются, а справа – отвратительные?» Во-первых, мировой опыт показал, что это невозможно. Что это очень трудная задача. Потом очень хорошо сказал Юрий Мефодьевич Соломин. Он сказал… Понимаете, есть какой-нибудь Павлов Посад, или какой-нибудь регион далекий… Ну, Павлов Посад близко от Москвы, а какой-нибудь совсем далекий. И там театр является единственным очагом культуры. Там люди очень дорожат этим, туда ходят с туфлями на высоких калбуках, приносят, надевают платья хорошие длинные. Это такой праздник. Конечно, при сравнении эстетических достоинств ряд московских театров будет выше, но это не значит, что надо уничтожать этот театр. Это тоже проблема, которую я бы не хотел решать лично.
К. ЛАРИНА – А современное искусство насколько вам интересно во всех его проявлениях? Это тоже спорная вещь. Мы же помним, как и Хрущев про него говорил.
М. ЗАХАРОВ – Я все напарывался… Я понимаю, что там есть какие-то открытия замечательные, с этими экранами, немножко уже поднадоевшими, и с операторами, которые ходят, тоже немножко меня раздражает…
Отправлено: 21.10.13 01:42. Заголовок: И самый "хвостик..
И самый "хвостик" не поместился:
К. ЛАРИНА – А у вас тоже есть такие спектакли?
М. ЗАХАРОВ – Ну, совсем чуть-чуть, совсем сопротивляться нельзя. Я просто боюсь захлебнуться в каком-то модном одном течении. Я все попадал иногда, может, мне так везло, на какие-то длинные скучные ребусы. Вот, я понимаю, что это что-то приснилось, что-то привиделось режиссеру. Наверное, ему было очень интересно и важно, но это не имеет никакого отклика в зрительном зале, который, как правило, молчит угрюмо, потом, правда, хорошо аплодирует, благодарит. Это я не очень люблю дело, хотя уважаю. Уважаю и понимаю, что такие театры должны быть, их должно быть больше. Как в Нью-Йорке, их там 400 с чем-то – студенческих, всяких, собирающихся на один спектакль, на месяц работы, и так далее. Но просто очень сложно в нашем деле найти какую-то объективную позицию, не выдавать ее за импульс для организаторских, реформаторских дел. Очень. Страна большая, инерция гигантская, тут действовать надо очень осторожно.
К. ЛАРИНА – Но подождите. А кто, все-таки, должен заведовать общественным вкусом? Кто должен определять, что пошло, а что не пошло, что талантливо, а что бездарно?
М. ЗАХАРОВ – Какая-то группа – человек снмь-шесть.
К. ЛАРИНА – Да ладно?
М. ЗАХАРОВ – Да-да.
К. ЛАРИНА – Вооруженная, желательно.
М. ЗАХАРОВ – Которая… если очень много людей собирается, идет оглупление массовое. Я видел, как собирается много писателей – все дураки становятся. Каждый в отдельности замечательный. Если режиссеров всех собрать, тоже ничего хорошего не получается. Это закон. И человек семь, которые из разных ведомств, с каким-то культурным багажом, могут выносить рекомендации для руководства, для московского правительства, скажем так.
К. ЛАРИНА – Рекомендации в чем должны заключаться? В том, что это разрешить, а это запретить?
М. ЗАХАРОВ – Нет, запретить – ни в коем случае. Что этот театр сейчас теряет очки по разным сферам – и посещаемость, и успех художественный, и какие-то достижения эстетические. А вот этот театр начинает прибавлять, он развивается, он улучшает, он становится интересным и значительным. Вот, на моих глазах режиссер Бутусов, о котором я раньше ничего не слышал, он меня поразил в спектакле «Добрый человек из Сезуана» в Театре Пушкина. Я его сделал жалкую попытку как-то приблизить к «Ленкому», он мне просто в ответ сказал комплимент, что после моего «Тиля» он стал себя чувствовать режиссером, не захотел быть режиссером, но дал понять, что это сейчас невозможно. И я его понимаю.
К. ЛАРИНА – Очень востребованный потому что.
М. ЗАХАРОВ – Очень востребованный. И, знаете, уже расписанный. Понимаете, я очень завидую, чего со мной не может быть никогда – когда мне скажете: «Марк Анатольевич, 25 февраля 16-го года у вас свободно?» «Да, 17-го я освобождаюсь». Вот чего не дано, того не дано мне.
К. ЛАРИНА – На ваш взгляд, сегодня талантов много или мало среди тех…
М. ЗАХАРОВ – Много.
К. ЛАРИНА – Много? Молодых я имею в виду.
М. ЗАХАРОВ – Много. Может быть, развитие искусства идет такими волнообразными, причем несимметричными движениями и, может быть, какой-то выплеск, когда много интересных имен, потом может быть некоторое затишье. Потом что-то другое вдруг начинает развиваться по линии чисто персональных фамилий. И поэтому единственный мой оптимизм связан с молодыми людьми.
К. ЛАРИНА – Смотрите, интересно, вы называете замечательные имена талантливые – и Константин Богомолов, и Юрий Бутусов, там еще кого-то можно назвать. Но у вас же есть ученики ваши.
М. ЗАХАРОВ – Знаете, что? У меня, как у Пушкина… Вот так сказать: «Пушкин, ты план-то имеешь вообще, что ты будешь на будущий год?» Ну, ладно, сегодня ты написал поэму, а что в следующем будет… И кто у тебя ученики, в конце концов? Лермонтов – ты не знаком с ним». Поэтому…
К. ЛАРИНА – Но Пушкин не преподавал в ГИТИСе и не вел курсы актерско-режиссерские.
М. ЗАХАРОВ – Ну, я от этого дела отошел сейчас. Я понял, что слишком ответственно сказать: «Ты будешь режиссер, а ты будешь артист, ты вообще полигением новых каких-то театральных идей». Я, конечно, огрубляю это, упрощаю, это грубо звучит. Но примерно так. Это, наверное, плохо, потому что, в общем, серьезный художник должен уже спланировать свою жизнь, должен иметь несколько названий. У меня название может быть только одно: когда я все свои мозговые извилины направляю в эту сторону, и даже когда ложусь спать, по примеру некоторых великих людей, кладу рядом с собой бумагу, карандаш, иногда мне что-то такое, как мне кажется, осеняет.
К. ЛАРИНА – Во сне?
М. ЗАХАРОВ – Нет, не во сне, а когда засыпаю или просыпаюсь ночью. Правда, потом утром наступает некоторое разочарование, как правило. Но иногда нет. Иногда оказывается, что ночью приходят хорошие мысли.
К. ЛАРИНА – Ну, про 16-й год я вас не буду спрашивать, Марк Анатольевич, но хотя бы сейчас, ближайшее… Сейчас закончатся торжества и юбилеи, выпустили вы в этом сезоне замечательный спектакль «Небесные странники», и теперь?
М. ЗАХАРОВ – Теперь – ну, маленькую паузочку, где я не называл бы никаких сейчас названий, а говорил бы, немножко привирая, конечно, что я полон разных идей, которые крутятся вокруг меня, но я еще не остановился ни на одной, потому что сегодня театральный проект придумать – это не то что 30 лет назад.
К. ЛАРИНА – Почему? Большая конкуренция?
М. ЗАХАРОВ – Другое время. Рухнул железный занавес. Поэты стонут, что они не могут стихи читать на стадионах. Ну, не могут, потому что нет железного занавеса. Мы вступили в конкурентные взаимоотношения со всем миром. Мы можем, во всяком случае, сравнивать свои достижения с тем, что пишет Райкина по поводу Канады и Австралии…
К. ЛАРИНА – Почему вы так вспомнили Райкину?
М. ЗАХАРОВ – Ну, в основном она как-то нас знакомит с заграничными сенсациями. И верим ей на слово, вот, что-то происходит хорошее.
К. ЛАРИНА – Ну, мы весело заканчиваем этот эфир. Спасибо большое, Марк Анатольевич. Еще раз примите поздравления и пожелание дальнейших сил, вдохновения и желания, открытий. И чтобы вас никто не обижал, и чтобы рядом с вами были только близкие и влюбленные в вас люди, талантливые актеры и талантливые режиссеры, молодые. Очень хочется, чтобы Константин Богомолов у вас что-то поставил. Это будет очень интересно.
М. ЗАХАРОВ – Не что-то, а даже «Бориса Годунова» он собирается ставить.
К. ЛАРИНА – Боже мой! Все-таки остановились на «Борисе Годунове». Прекрасно, хорошо.
М. ЗАХАРОВ – Ну, пока да. Тот же Бутусов на ходу меняет названия. Начинает ставить «Отелло», получаются «Три сестры».
Алка, спасибо, хорошее такое интервью, с интересом прочла. Женя, спасибо. Этот разговор очень обширный, так много всего охвачено... Улыбнуло про чемодан с гвоздями и вот это:
цитата:
Начинает ставить «Отелло», получаются «Три сестры»
Отправлено: 21.10.13 05:29. Заголовок: Алка, спасибо за инт..
Алка, спасибо за интервью со Страховым. Он мне тоже очень нравится в "Варшавской мелодии". Очень бы хотелось посмотреть, как изменился спектакль, как они его играют сейчас. До этих программ Киры Прошутинской я пока так и не добралась. Спасибо за ссылку, передачу с Яковлевой посмотрю. Женя, спасибо. "Дифирамб" с Захаровым послушала.
Отправлено: 21.10.13 13:45. Заголовок: Женечка, большое спа..
Женечка, большое спасибо за интервью Я Захарова уважаю необыкновенно, и как человека и как режиссера. Одно время даже имела счастье довольно близко с ним общаться. Удивительный человек! Со своим вечно унылым выражением лица способен выдавать такие перлы, что присутствующие просто задыхаются от хохота, а он даже не улыбнется. Помню, присутствовала на каком-то его ДР, это было еще в конце 90-х, и помню, как он говорил о том, что: вот сейчас стало модным обязательно показать в кадре голую, извините, ж..пу и все называют это "эротикой". Знали бы они, какую порнуху мы снимали еще в 70-х!!! Рассказывал, как раздевал своих артисток в кадре, где только мог. Больше все, почему-то, это "удовольствие" выпадало на долю Чуриковой. Зато потом, комиссия при просмотре фильма хваталась за головы и кричала: Что это??!!! Немедленно убрать!!! Тогда Захаров на полном серьезе начинал им доказывать совершенную необходимость присутствия в фильме именно этой сцены, которая несет в себе, якобы, какую-то особую смысловую нагрузку и без нее фильм "Ну просто - никак". Еще пару часов его все дружно уговаривали убрать сцену обнаженки, совершенно забыв уже про все остальное, наконец он горько вздыхал и соглашался, причитая, что его вынуждают " резать фильм буквально" по живому", потом, с удовольствием, все это безобразие вырезал, зато все самое главное оставалось нетронутым! Так было и с "Бароном Мюнхгаузеном" и с "Драконом" и с "Обыкновенным чудом", да и со всеми его картинами. Помню, его тогда еще Эльдар Рязанов очень радостно поддержал - он тоже такие трюки постоянно проделывал. Так что, прямо, как в пословице: "То, что вы знаете, мы уже давно забыли!"
Отправлено: 21.10.13 14:01. Заголовок: Дактиль пишет: Так ч..
Дактиль пишет:
цитата:
Так что, прямо, как в пословице: "То, что вы знаете, мы уже давно забыли!"
Да, это у многих режиссеров, писателей, журналистов был такой трюк - вставить в фильм или в роман что-то такое, на что-то цензура моментально набросится, забыв обо всем остальным. И ведь очень часто срабатывало.
Дактиль пишет:
цитата:
Опять аватарка куда-то сбежала....
Ир, это у тебя в Профиле стояло против аватары "Убрать из сообщений". Я поправила. Правда, не знаю, что будет при твоем следующем заходе.
Отправлено: 21.10.13 22:07. Заголовок: Про Захарова очень и..
Про Захарова очень интересно! И здорово, молодец, находчиыый человек! Интервью утащила, спасибо. И за Страхова, конечно, тоже! Он большой умница, и очень такой утонченный и интеллигентный, воспитанный, благородный артист и, видимо, и человек тоже. Ир, ты ведь с ним общалась, по-моему, тоже, да? Что-то ты такое рассказывала мне про него лет этак тому. . пять, может.. Если я не путаю, конечно (а то я могу )
Отправлено: 22.10.13 01:06. Заголовок: А мне очень интересн..
А мне очень интересным показалось интервью Юрия Грымова. http://ramt.ru/press/press-interview/article-573/ Оно по поводу премьеры его "Цветов для Элджернона" в РАМТе, но разговор шел не только об этом спектакле.
Юрий ГРЫМОВ: "Неинтересно работать в фастфуде!"
21.10.2013 Когда вы впервые прочитали романа Дэниела Киза "Цветы для Элджернона"?
Я его прочитал незадолго до того, как начал думать, что буду ставить. Но к Алексею Бородину, который позвонил и пригласил к себе в театр, шел без конкретной идеи. Тем не менее, сразу озвучил свой принципиальный взгляд: я не могу смотреть в 356-ой раз "Вишневый сад". Такой театр похож на спорт. Лично мне кажется, что разговор со зрителем сегодня важнее, чем бесконечные сравнения, у кого было лучше, хуже, длиннее или короче. Потом я вспомнил о "Цветах" и начал писать пьесу по этой книге. Это будет первая официальная постановка книги Киза в России. Мы связывались с ним, получили права.
Вы видели фильмы по этой книге?
Их два - французский и американский. Но я их не видел. Пока не считаю это нужным, не хочу чужого влияния. У меня должны складываться взаимоотношения с автором напрямую. Что вас поражает в этом романе?
Его чувственность. Это произведение написано не про умственно отсталого человека, хотя формально именно про него. Это история про всех нас. Про удачи, ошибки, судьбу. Мне понравилось, как здесь подана история о мужчине и женщине. Понравились все эти мучительные вопросы, как пользоваться тем, что ты умен? Готово ли общество принимать умного человека и пр.
Вы сами ответили на эти вопросы, прочитав книгу и работая над спектаклем?
Я давно на них ответил. Человек должен быть наполнен духовно, он должен быть цельным. Кто-то называет эту цельность харизмой, кто-то душой. Знания не определяют человека, они только переносят его в другую касту. Но, будучи даже самым умным, человек может быть и отвратительным и пустым. Юрий, вы поставили свой спектакль в РАМТе. Как и у любого другого театра, у него, наверняка, есть особенности.
Не могу ответить на этот вопрос, я все-таки приглашенный режиссер, работающий с местной труппой. Но, конечно, в РАМТе для меня открылось много интересного. Я вижу, что это цельный коллектив, доброжелательные и профессиональные люди. Еще одно. Для меня идеальное произведение (будь то книга, спектакль или фильм) подразумевает дебют плюс опыт. Мне важно, чтобы в одном пространстве существовал и новичок, и мэтр. В данном случае у меня это сочетание есть.
Кто у вас дебютирует?
Максим Керин. Мне кажется, его выход на сцену будет событием в театральной жизни. У него будущее большого артиста. Правда, есть одно "но" - неизвестно, как сложится его судьба после премьеры. Потому что таких ролей, как в "Цветах", не так много в принципе.
Вы учитывали специфику аудитории РАМТа, когда ставили спектакль? Все-таки это молодежный театр.
Конечно, я приходил на спектакли, видел, какой на них ходит зритель. Выбирая язык своей постановки, я это учитывал. Тем не менее, надеюсь, что спектакль будет интересен всем. И знатокам, и даже тем, кто зайдет в театр случайно.
Современный театр существует на стыке жанров. Ни для кого уже не новость - эксперименты со звуком, светом, пространством... От вас также ждут чего-нибудь удивительного.
Я не начинаю работать с желанием кого-то удивить. Это неправильно. Но кино, которому я принадлежал раньше, утратило желание экспериментировать. Национальное кино в принципе исчезло. Оно превратилось в американское. А мне совершенно неинтересно работать в фастфуде, жарить сосисочку по законам, не мною изобретенным. Сегодня над всем довлеют фокус-группы, маркетологи, частично зрители. Никакого творчества. А театр не может без него существовать. Поэтому я в театре. Здесь сам процесс мне ближе, чем в кино. И как зрителю, и как профессионалу. Визуальное решение моего спектакля, надеюсь, впечатлит зрителей. Музыкальное оформление тоже будет очень ярким. И все же- я подчеркиваю - вопрос не столько в форме, сколько в смысле. Этот спектакль - повод задуматься о себе.
Что бы вы хотели, что бы зритель вынес с этого спектакля?
В зале сидят очень разные люди - разного вероисповедания, комплекции, национальности и возраста. Я не думаю, что стоит это усреднять и сразу определять, что поймет зритель. Один поймет одно, другой - другое. Главное, чтобы он не остался равнодушным.
Есть мнение, что режиссер должен быть диктатором. Какой вы режиссер? Как ведете себя с артистами?
Мне смешно, когда говорят, что у того или иного артиста-режиссера - сложный характер. Так не бывает. Или есть характер, или его нет. Бесхарактерным людям в театре делать нечего. Если говорить о себе...Если люди не делают того, что я прошу вовремя или делают, но спустя рукава, я для них враг. А если они ответственным и профессиональны, то друг. Я не видел ни одного режиссера в мире, который хотел бы быть диктатором. Но когда ничего не движется, неужели можно спокойно реагировать? Я в это не верю. Вы говорили, что разочаровались в кино. Но, будучи генеральным продюсером телеканала "Дождь", верите в будущее телевидения?
Что тут говорить, российское телевидение сильно отстало. Мне хочется, чтобы рано или поздно на "Дожде", или на каком-нибудь моем собственном проекте, ситуация изменилась. Телевидение должно вернуться к человеку, стать его собеседником, другом. Оно не должен нести только информацию (в этом его всегда обгонит Интернет). Телевидение должно быть информационным шоу, неким представлением с авторскими взглядами. Мне кажется, что сегодня настал момент, когда можно попытаться сделать такое телевидение для людей. Звучит оптимистично. Как и ваши мысли о театре. Вы следите за театральным процессом? Какое последнее яркое впечатление?
Я хожу в театр не так часто, но регулярно. Пожалуй, за последние два года самым сильным впечатлением стал "Дядя Ваня" Римаса Туминаса. Я считаю, это очень большой спектакль. "Онегина" я тоже видел, но... скажу так - до этого я уже видел "Маскарад" и "Дядю Ваню"... Вы, например, даже не догадываетесь, что я сделаю на сцене РАМТа. Аесли вы начнете заранее догадываться, я буду считать это своей неудачей.
Что выдумаете о состоянии российского театра сегодня?
Российский театр, в отличие от кино, устоял перед американской экспансией. Если в 90-х годах сюда зашел театр с Бродвея (как в кино зашли американцы, подсадив всех на свою на иглу и тем самым изменив мировоззрение), бог знает, что было бы. К счастью, обошлось, и это замечательно. Жаль только, что те зрители, которые раньше получали удовольствие от российского кино, сегодня ушли в театр. По пальцам могу пересчитать картины, на которые мне (и этим зрителям) не жалко тратить время и деньги.
Можете назвать такие картины?
Из последнего это, безусловно, "Мастер" Пола Томаса Андерсона. Обидно, что это кино вышло из американских рук. Оно могло быть русским фильмом. По ментальности. По тому, как сделано. Но сегодня русские снимают фильмы про войну в жанре компьютерной игры. А Министерство культуры заказывает фильмы про Лермонтова и т.д. Замечу, не про Пушкина.
Почему?
Вопросов к Пушкину много. "Сукин сын" наш Пушкин. Непонятно, что там с его национальностью, религией, женщинами. Лермонтов - красивый и в мундире. Он прекрасно подходит сложившейся системе координат. Но есть другой зритель, которому нужно про Пушкина. Моя дочь, например, не смотрит русское кино и телевидение. Она читает серьезные книги. То, что сегодня ей и таким же, как она думающим людям, навязывают якобы-национальную идеологию - это катастрофа.
Давайте закончим наше интервью на вдохновляющей ноте. Театр, как я поняла, для вас отдушина. Вы планируете продолжить работу как режиссер или "Цветы для Элджернона" - это разовая акция?
Я бы хотел продолжить. Театр для меня, действительно, как кислород. Он про то, как подобраться к себе, а телевидение все же - про то, как подобраться к зрителям.
Вы готовы сами предлагать проекты театрам?
Никогда этого не делал. Но учитывая то, что время сильно ускорилась, и все заняты собой, думаю, мне стоит попробовать. В этом есть смысл. И, конечно, я открыт для любых предложений.
Александр Домогаров уверен, что внешность не имеет никакого отношения к душе
Андрей Васянин
Считается, что в свое время, лет двадцать назад, он получил легкое признание у публики во многом благодаря своей выразительной внешности и выигрышным сериальным ролям. Но, поговорив с народным артистом России, которому в этом году исполнилось 50, убеждаешься, что секрет всенародного успеха артиста Домогарова лежит в совсем иной плоскости.
Александр Юрьевич, как вы отнеслись к тому, что с юбилеем вас поздравлял Александр Лукашенко?
Александр Домогаров: Вы знаете, для меня это было полной и очень приятной неожиданностью. Но, действительно, много в Минске было прожито, много хорошего снято - взять хотя бы недавний сериал "Зоннентау", где я сыграл Харальда, человека сложного, живущего в своем особом времени. А к вам это не относится? В вашей жизни многое произошло по воле случая...
Александр Домогаров: Не могу сказать, что я фаталист до мозга костей, но, да, вы правы. Я случайно попал именно в Щепкинское театральное училище, а не в Щуку и во МХАТ, мне тогда было 16 лет, я не понимал, в чем разница "школ", но оказалось, что выбрал свое. Я случайно попал к Светлане Дружининой на озвучание вторых "Гардемаринов" - и потом продолжил работать уже в кадре. И польский режиссер Ежи Хоффман, подбирая актера в свою эпопею "Огнем и мечом", просил совершенно других артистов, но в стопке кассет сверху лежала кассета со мной - и я сыграл Богуна...
А с каким чувством вы вспоминаете "Даму с камелиями" конца 80-х, свою первую большую роль в театре?
Александр Домогаров: В Театр армии я пришел, чтобы отслужить в армии, и полтора года должен был там играть в массовке, но режиссер Александр Бурдонский предложил роли, и я остался - вместе с Меньшиковым, Ташковым, Балуевым. В театре тогда подобралась очень сильная молодая мужская команда.
Но на роль красавчика Армана Дюваля выбрали именно вас...
Александр Домогаров: Знаете, внешность - это временная степень. Да, я действительно многими ролями ей обязан, поначалу даже не задумывался на эту тему, ну есть это лицо и есть. Но когда ты становишься заложником ситуации, когда и кино и театр пытаются эксплуатировать только лицо - спасибо маме с папой! - мне все время хочется сказать, что у меня кроме носа, ушей, губ и глаз есть еще что-то внутри. Отсюда появились роли Нижинского, Сирано, доктора Джекила...
А не был ли огромный нос Сирано де Бержерака, его уродство, дополнительным стимулом взяться за эту роль - мол, наконец-то не красавчик...
Александр Домогаров: Да, в театре это вызвало шепоток - мол, с какого боку Домогаров-то? Но за те 11 лет, что шел спектакль, мы сумели доказать, что Сирано не урод, и вообще внешность не имеет никакого отношения к душе и сердцу. Дело, конечно, не в носе, я хотел это играть, потому что для меня не "Ромео и Джульетта", а именно "Сирано де Бержерак" самая великая пьеса о любви, об отношениях мужчины и женщины. Но я считаю Сирано персонажем трагическим и очень жестоким человеком, обрекшим на смерть четырех человек - включая себя.
Сирано, Вацлав Нижинский, дядя Ваня из недавнего спектакля Андрона Кончаловского - все люди тонкого, нервного склада. Именно поэтому вам близки эти герои?
Александр Домогаров: Меня интересует "химия" человека страдающего. Что такое происходило внутри Нижинского, танцора, которого называли богом, и как надо было "упасть", разбиться, чтобы вообще ничего от личности не осталось... В этом спектакле был настоящий нерв, люди, видевшие меня на сцене, потом спрашивали с участием - сколько же времени мне надо, чтобы "вернуться", восстановиться - полчаса мне, кстати, хватало, и это была физическая усталость. Но за последние 10 лет у меня не было, хочу вам сказать, ни одной роли, с которой было легко, "мол, три часа я здесь побуду, и всё", ни одной! Все - эмоционально и энергетически до предела затратные.
Вы всегда "включаете" чувства, выходя на сцену?
Александр Домогаров: А с "холодным носом", как говорят актеры, вообще нельзя появляться перед зрителем! У меня нет и не было ни одной роли, где я мог себе это позволить. Если ты приехал "из телевизора", со съемок - ты проверяешься здесь. Театр - лакмусовая бумажка.
А в кино были моменты, когда вы соглашались на какие-то роли, зная, что они не потребуют от вас серьезных усилий?
Александр Домогаров: Было две работы, когда я просто ошибался в выборе материала. Всего две. Этого врагу не пожелаешь - ходить на работу с ощущением "ну, убейте меня уже"! Больше я такого не хочу. И никаких денег не надо, когда ты понимаешь, что позоришься, нормально играешь эпизод и знаешь, что его порежут и ничего от твоей работы не останется.
Однажды вы сказали, что вживаться в шкуру и проживать чужую жизнь - для вас удовольствие.
Александр Домогаров: Когда я готовился к роли Нижинского, то такое количество литературы перекопал, что, думаю, диссертацию могу защитить по балетному искусству. Сейчас мы снимаем сериал под названием "Герои". 1919 год, военный коммунизм, человека из царского сыска приглашают помочь организовать МУР. И я знаю теперь столько про криминал того времени - и про "банду культяп", и про Яшу Кошелькова, который поймал Ленина, снял с него шубу, снял с него пальто, отобрал у него браунинг, машину и отпустил, хотя мог повернуть всю историю вспять... Ты увлекаешься материалом, погружаешься в него и уже знаешь, почему и зачем говоришь, а не просто "блаблакаешь" текст. Вот это уже интересно!
Есть мнение, что в кино сложнее создать образ, чем в театре: работа идет не по сюжету, эпизоды снимаются вразбивку...
Александр Домогаров: Если ты знаешь, что хочешь слепить в результате, если, читая сценарий, ты представляешь человека, который там прописан, и при этом серьезно относишься к профессии, то это все равно - конец мы снимаем, середину или начало, ты уже знаешь, кого "рисуешь". В театре, конечно, отдача гораздо мощнее. В кино ты тратишься на минуту, хорошо, на дубль - и потом полчаса ждешь, пока переставляют свет. А здесь в 19.00 вышел на сцену, и все, нет минут - а есть три часа перед зрителем.
Профессия требует от актера, кроме игры, еще массу всего - вы в кино скакали верхом, фехтовали, дрались, в театре сегодня поете...
Александр Домогаров: Ну, верхом - это как на велосипеде, раз научившись, уже не забываешь, как это делается. Другое дело, что конь - живое существо, не машина, и с ним нужно находить контакт, приучать к себе. "Железкой", правда, я давно не махал, но думаю, что смогу - пусть и не так красиво, как в "Огнем и мечом". А что касается музыки - до сих пор не могу себе простить, что из-под палки занимался на фортепьяно в музыкальной школе! У нас в театре идет "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда" - сложнейший спектакль, где мне надо играть двух людей в одном - с разными речевыми и голосовыми характеристиками, сложнейшими ариями, надо ориентироваться, что и как за каждого из них петь. Мои герои там висят, бегают и прыгают, кочевряжатся... Музыкальный спектакль я вообще приравниваю к разгрузке товарного вагона.
А нет ощущения, что с годами кино- и театральное искусство требуют от актера меньше психологизма, меньше проникновения в образ, а больше физических умений?
Александр Домогаров: Нет. Существуют разные театры, разные способы самовыражения на сцене. Да, стало больше постановок, построенных на "физике", там много танцев, пластики. Но я хочу приходить в театр и сопереживать, а не думать, как решить ребусы, которые мне задают.
Не огорчены, что ваш сын не стал актером?
Александр Домогаров: Совершенно не огорчен. Да, он делает клипы, снимает, монтирует, киношный совершенно мальчик, которому нравятся какие-то новые линии кадра, какие-то технические прибамбасы. Он, к счастью, максималист, не умеет делать плохо и если вдруг когда-нибудь займется психологическим кино, я думаю, что это тоже будет достойно.
О вас идет слава, как о человеке закрытом, одиночке. Вы эту славу поддерживаете - живете один, в доме в 30 км от Москвы...
Александр Домогаров: А я по большей части поддерживаю лишь созданные журналистами мифы о своей закрытости, высокомерии. Мне просто надоело доказывать, что я не осел. Уехал потому, что больше не могу дышать городским воздухом и хочу жить за высоким забором, чтобы ко мне не пришли те, кого я не хочу видеть. Но я всегда открыт для своих друзей, у меня замечательная компания. Вместе нам здорово, весело
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 3
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Это здорово, что "Варшавскую мелодию" вернули в репертуар. Обязательно схожу еще раз. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума