Отправлено: 18.10.13 15:54. Заголовок: Интервью с деятелями кино и театра

Читаем, обсуждаем...

 Отправлено: 11.04.14 21:51. Заголовок: Оль, спасибо большое..

Оль, спасибо большое за Боярскую! С интересом слушаю. Надо бы посмотреть "Великий Гетсби". Я не скажу, что очень большая поклонница Ди Каприо, но очень большая Фитцджеральда. А Лиза дала такую рекомендацию!

Дополню свой пост, ибо дослушала-досмотрела (отрывки из спектаклей) передачу. Очень понравилась, Лиза большая молодец. Кроме красоты и таланта в ней есть ум, такт, интеллект, она интересный собеседник. Я рада, что у нее очень удачно складывается карьера и в кино, и в театре, и личная жизнь тоже. Надеюсь, ее брак продлится долго, она умная и мудрая женщина. Очень желаю ей счастья. Вопросы мне не показались "чересчур". Передачу с Исаковой не смотрела, ограничилась чтением парочки интервью с ней.

 Отправлено: 11.04.14 23:15. Заголовок: Оля, и от меня спаси..

Оля, и от меня спасибо!
Интересно слушать Лизу, приятно смотреть на неё.
P.S. Для меня, тоже, совсем не чересчур, просто искренне.

 Отправлено: 12.04.14 19:01. Заголовок: Небольшая предыстори..

Небольшая предыстория: почему-то у меня из дома не открывается сайт "МК". Еще парочка других не открывалась, но их с помощью провайдера удалось как-то победить, а "МК" - не-а, никак. И вот я сегодня, попав, наконец-то, на работу и раскидав всякие неотложные дела (типа, "работа есть работа, работа есть всегда!"), решила освоить на сайте "МК" раздел "Культура". И мне попалось интервью с актером Игорем Жижикиным. Видела я его только в одном фильме - в новом "Шерлоке Холмсе", фамилию не запомнила, но по фото узнала. А интервью мне очень понравилось. Понравился настрой Игоря Жижикина, а сам он кажется мне очень гармоничным человеком.

Наш человек в Голливуде Игорь ЖИЖИКИН: «Зачем деньги, если нет любви»

Елена Ардабацкая

«Харрисон Форд переживал, что сломал мне челюсть»

Судьба Игоря Жижикина волшебна. Ему 48. Ровно половину жизни он, родившийся в СССР, прожил в Америке. Он был ловитором — тем, кто висит в цирке вниз головой и ловит других воздушных гимнастов. Их номер получил «Серебряного клоуна» — циркового «Оскара» на фестивале в Монте-Карло. Он объездил с ним весь мир. А потом в Америке их обманули — продюсер сбежал со всеми заработанными деньгами. Цирк уехал, а Игорь остался. Один в чужой стране. Без языка и денег. Но с мечтой. Он жил на улице — теперь его знают Клинт Иствуд и Квентин Тарантино, Харрисон Форд и Кейт Бланшетт. Он сыграл одну из главных ролей в фильме «Индиана Джонс и Королевство хрустального черепа» — можно сказать, стал своим в святая святых Голливуда.

— Игорь, вы как-то сказали: «Жил мечтой всегда». Какая мечта ведет за собой сейчас, когда вроде все мечты уже воплотились?

— Да, я всегда занимался тем, чем хотел. Слава богу, мне не приходилось идти на сделки с совестью. Даже в Америке. Хотя был там период небольшой, когда я и дворником поработал, и побродяжничал. Но я не переживал, мне было 24, я жил мечтой. Страшно было в первые минуты, когда наш цирк уехал, а я остался — с визой еще на полгода, но с 20 долларами в кармане. Я даже заплакал. И думал: «Что я наделал?!» Но потом уже чувствовал себя как Алиса в Стране чудес — смотришь по сторонам и пытаешься все понять. В общем, все и получилось. Я жил на улице, но ходил пробоваться в шоу. И меня взяли.

Я всегда знал, чем хотел заниматься. Хотел быть спортсменом — и с детства занимался спортом. Пошел в армию — оказался в спортроте, встретил там цирковых гимнастов и захотел в цирк. И после — опа! — и оказался в цирке. Потом понял, что кино интереснее, — и ушел в кино. Накатом все шло, одно за другим. Я приезжаю в Москву и встречаю своих друзей-спортсменов, а они толстые, лысые и уставшие, потому что всю жизнь занимаются не своим делом. Накопили денег и открыли магазин «Мясо-молоко». И бросить жалко, и тащить тяжело, хоть и зарабатывают вроде. А у меня все время в кайф все было.

— Было или есть?

— И было, и есть. Если человек не мечтает, значит, отжил. Но я не буду рассказывать про свою следующую мечту, а то вдруг не сбудется. Планов много, и семью еще не построил. Только начинаю, можно сказать, жить.

— В планах нет фильма о себе по вашей книге «Ищу Родину, Любовь и Работу»? Ведь богатейший же материал!

— У меня есть такие предложения. Смеяться будете, и тут, и в Америке. Один мой товарищ перевел книжку частично, как синопсис, и показал американскому продюсеру — тот обалдел. И сказал: это же настоящая американская мечта. Когда человек приезжает из ниоткуда в Америку и становится кем-то и наслаждается жизнью. Начали уже разрабатывать сценарий. И здесь есть идея с продюсерами Геной Меркуловым и Вадимом Алисовым, с которыми мы сейчас делаем сериал «Тайный город» по Вадиму Панову, снять фильм по моей книжке.

— Игорь, по поводу «Индианы Джонса». Правда, что Харрисон Форд сломал вам челюсть на съемках?

— Сломал. У меня была трещина. Всё оплатили.

— Золотая оказалась трещина?

— Это не обсуждается, если ты работник профсоюза в Америке. Даже если ты идешь по студии, падаешь и что-то ломаешь, то всё оплатят. Но Харрисон, конечно, смутился. Остановили съемки, он долго извинялся.

— Очень больно было?

— Да нет. Это же все на кураже было. Я сколько раз ломал себе руки, ноги, шею, все что угодно. В Цирке дю Солей мне ногу оторвали — я ее до сих пор залечиваю. Упал на нее человек с огромной высоты. Он ее перерубил просто. Она висела на сухожилиях. И я еще работал несколько минут, пока понял, что там, и увидел, что кровь идет. Нога не сгибается до конца до сих пор.

— И как же вы выполняете трюки в фильмах?

— Я всегда трюки все сам делаю. Я не инвалид, есть небольшое ограничение, к которому привыкаешь и работаешь в нем.

— Еще вы вроде говорили, что Харрисон Форд ущипнул вас за зад.

— Да, чтобы получить мое удивление в кадре. Спилберг любит такие вещи — он всегда просит актеров, которые работают в паре, сделать что-то неожиданное, чтобы вызвать новую эмоцию. Кейт Бланшетт он предложил дать Харрисону Форду пощечину во время разговора так, чтобы он не ожидал. И я стараюсь что-то подобное придумывать, чтобы не шло по накатанной.

У каждого есть чему поучиться. Я люблю наблюдать за людьми. Когда я здесь жил, мы прогуливали школу, шли в метро, садились в центре зала на «Аэропорте» и угадывали, кто чем занимается. Вот кто этот дядька? Врач, спортсмен?.. Мы спорили. И я бежал, догонял и спрашивал: «Дяденька, а вы кто? Вы где работаете?» Я до сих пор люблю так людей разглядывать. Живу ощущениями.

— Йогу, восточные практики освоили, как положено в Голливуде?

— Там все повально спортом занимаются. И не обязательно ходить в спортзал. Есть такая вещь — хайкинг, когда просто поднимаешься в гору по дорожкам проложенным. Всё для того, чтобы проснуться утром, взять бутылочку воды и идти. И это доступно любому человеку. В семь утра проснулся в Лос-Анджелесе, солнышко светит, и вперед! Мне нравится вставать рано и заниматься спортом.

— А что вы здесь делаете в семь утра?

— Ну, я так рано тут не просыпаюсь. Но как встаю, сразу иду в спортзал. Я спортсмен. Не великий, но спортсмен по своей сути.

— Даже когда жили на улице, соблюдали спортивный режим?

— Обязательно. В чужих бассейнах поплавать, побегать по улицам — все было.

— Скажите, сейчас возможна такая история? Приехать молодому, красивому, талантливому и покорить с нуля Голливуд?

— Думаю, вряд ли. Я был в вакууме — ни одного русского, языка не знаю, общаться не с кем, всё сам. Это, конечно, стимулировало. Сейчас приезжаешь в любой город США — и наши люди везде. Везде подскажут и помогут. И я помогаю людям: подсказываю, как чего делать, куда пойти. Конечно, не всем, потому что у меня реально нет времени. Я боюсь в соцсети выходить, потому что 200 человек сразу задают один и тот же вопрос: «Куда пропал, чего нового?».

— Игорь, ваша открытость — это личное качество или было приобретено от того, что дошли до дна, поднялись, и потому ничего не страшно?

— Понятия не имею. Мне кажется, я всегда был таким. Но мой период жизни американский приучил, конечно, к какой-то толерантности и уважению. И я пытаюсь это навязывать и здесь. Начиная с улыбки в лифте. У нас все заходят в лифт с угрюмыми лицами. А я улыбаюсь и здороваюсь. Пытаюсь расшевелить. Иногда узнают, здороваются в ответ. Или на дорогах. Кто-то идет по переходу, я останавливаюсь, мне сзади сигналят: это же смешно! Я даже близкого друга стыжу, если он в центре Москвы выбросил из окошка машины пачку от сигарет. Да и мама меня всегда учила разговаривать с людьми…

— Расскажите про ваших родителей.

— Мама успела и актрисой побыть — на заре «Современника» с Ефремовым, Квашой в паре спектаклей участвовала. Рассказывала мне про них... Но мой дедушка ей запретил, сказал, что несерьезная профессия. Потом редактором в разных институтах работала. А папа был служащим, начальником отделения почтового. Его уговаривали в партию вступать, он не стал. Был очень строгий человек. Мог и выпороть, но всегда за дело. Его уже нет… Маме, конечно, я показываю свои фильмы, приглашаю на премьеры. Она тут, в Химках, живет. «Вий» вот, правда, отказалась смотреть, сказала: «Ну зачем тебе это нужно?..»

— И правда, зачем? Столько актеров от Гоголя отказываются, боятся…

— Я об этом не думаю. Что за ерунда? Почему подобных суеверий нет в других странах?! Я даже что-то двигал ради «Вия», ради экспедиции в Прагу, где мы снимали. Надо ко всему подходить с позитивной стороны, надо все мотивировать в положительную сторону.

— Надо? То есть вы себя заставляете?

— Я так живу. Я и с «Вием» себя так настраивал. Не думал: раз мистика и актерские суеверия, надо бояться. Говорил себе: это классика, бессмертная повесть, и ты будешь бессмертным, если там снимешься, это самое крутое, что может быть. Так надо думать. Зачем думать о противном?..

«Хочу Спилбергу «Вия» показать»

— Хорошо. Вернемся к Голливуду. В Москву приезжала Холли Берри. Ургант ее в студии спрашивал: «А знаете вы таких актеров: Юлия Снигирь, которая сыграла в «Крепком орешке»? Светлана Ходченкова, «Росомаха»? Владимир Машков, «Миссия невыполнима»? Она только смеялась и качала головой. Это два параллельных мира? Голливудские небожители не обращают внимания на русских, даже если они снимаются в главных ролях там у вас?

— Она не знает, потому что не пересекалась с ними. Да она и не знает достаточно известных японских, европейских актеров, если не снималась с ними. Мы не ходим на чужие премьеры и презентации. И американских, думаю, она знает не всех — или суперизвестных, или тех, с кем работала. Такова наша кухня — ты знаешь только тех, с кем работал. Ну кто знает Игоря Жижикина? Но спросите Лукаса, спросите Спилберга или Иствуда, и они сразу вам скажут. И мне это приятно. Спросите у Харрисона Форда, Кейт Бланшетт или Квентина Тарантино. Они знают. А так… Ну, если, конечно, я получу «Оскара», тогда другое дело.

— Возможно русскому актеру получить «Оскара»?

— За работу в американском фильме? Если русский актер живет в Америке и прекрасно говорит на их языке, думаю, да. Пусть даже с акцентом, но хорошо. Как Мила Йовович, например. Хотя у нее и акцента-то уже нет. Я сделал глупость в свое время — не посвятил время избавлению от акцента и изучению правильного английского языка. У меня и времени на это нет теперь, и уже вошел в обойму, где достаточно того, как я говорю. Я не подумал об этом сразу и, естественно, ограничил себе тем самым диапазоном ролей. Арнольд же своим стал, хотя у него колоссальнейший акцент, но он правильно говорит. А я делаю ошибки. Для ролей учу все как надо. Но в разговорной речи допускаю ошибки. Для «Оскара» нужно быть в правильной обойме, и главное, чтобы это была роль твоей жизни. Я даже не об «Оскаре» мечтаю, а о роли своей жизни. Когда режиссер тебя видит и под тебя работает. Как есть у Машкова, Миронова, Сухорукова…

У меня есть два жанра, в которых я себя чувствую прекрасно: комедия и драма. Я очень легко себя чувствую в комедиях, я в них расслабляюсь. Любовные истории мне даются тяжелее, хотя многие меня видят в них тоже. Из американских недавно вот снимался в комедийном сериале «Политиканы» с Сигурни Уивер, она играет там персонажа вроде Хиллари Клинтон. Из русских — участвовал в «Любви в большом городе».

— И как «Любовь в большом городе-3» сочетается с фильмом «Индиана Джонс и Королевство хрустального черепа»?

— Хорошо. Я Спилбергу хочу «Вия» показать, кстати. Мы иногда пересекаемся.

— Какие человеческие уроки вы вынесли из общения с великими?

— Один из основных: чем большего человек достиг, тем он оказывается более приземленным и толерантным, участливым к остальным. Меня поразил Флориан Хенкель фон Доннерсмарк, у которого я в «Туристе» снимался. Он получил «Оскара» за «Жизнь других» в номинации «Лучший иностранный фильм». Потом я узнал, что он из богатейшей, влиятельнейшей немецкой семьи. И как он вел себя, как общался с людьми! Причем одинаково с Анджелиной Джоли и Джонни Деппом, с осветителем и уборщиком помещения. Он мог опуститься на колено и завязать шнурки у осветителя. Меня это так поразило! И мне объяснили, что в этом-то вся крутизна, если ты богат и знаменит, — вести себя как можно проще. А не в тачках, квартирах, как у нас принято. Вот у меня в Москве все спрашивают: «А на какой ты машине ездишь?» И я отвечаю: «Какая разница, на какой?» Я себе привез дешевую машинку — джип Ford, только потому, что он электрический. Он бензин не жрет, он экологический, я к этому там привык.

— Да, голливудские актеры — за экологию. Ди Каприо — в первых рядах. Вы с ним знакомы? Вы как-то говорили, что можете запросто позвонить Шайе Ла Бафу и пригласить его по-соседски на огонек?

— Уже нет, Шайя переехал. Мы тренировались в одном спортзале и, конечно, общались. Ну, я рассказывал про наши тусовки, он говорил: «Русские девчонки были? А чего не позвал?!» Меня тоже часто зовут на всякие вечеринки. И к Ди Каприо в том числе. Он тоже, кстати, любит русских девчонок. (Смеется.) Я люблю выйти с друзьями куда-то пару раз в месяц, но не больше.

«Я лет десять вниз головой провисел»

— Правда, что на вашей русской свадьбе гуляло пол-Лас-Вегаса?

— Конечно! Только не забывайте, что тогда там жило 250 тысяч человек, а сейчас — два с половиной миллиона. В то время отельчики были низенькие и маленькие, и все друг друга знали. Я играл главную роль в мюзикле — Самсона, и меня все знали, кричали: «Привет, Йгор! Как дела?» И шоу-то было немного. Штук пять. Все было более семейственно. Ровно так, как и в Цирке дю Солей, куда я попал потом. Там мы тоже были одной семьей.

— Вас тянет в цирк?

— Конечно, хожу. Там же все повязано кровью моей практически. И новые шоу в Лас-Вегасе я смотрю. Ребята зовут, я хожу. И когда Цирк дю Солей в Москву приезжает, а я тут, тоже иду. Что-то нравится, что-то нет, но я оцениваю же как профессионал и вижу, что получается, а что нет, где схалявили, а где нет.

— Правда, что вы стали воздушным гимнастом, чтобы побороть страх высоты?

— Нет. Это соврал. Я же вел шоу «В черной-черной комнате...» на Первом канале. Там все боролись с фобиями, вот я и сказал, чтобы как-то людей мотивировать. Я стал воздушным гимнастом, потому что мне всегда это в цирке больше всего нравилось, и я думал, что это самое крутое, что может быть на свете. Естественно, что когда я забрался на высоту в первый раз, то чуть в штаны не наложил. У меня не было цирковой подготовки, но ко всему привыкаешь. Каждый день по нескольку часов я там висел вниз головой. Сначала в московском цирке года четыре я работал, потом был перерыв на мюзиклы, потом в Цирке дю Солей — еще лет пять. Наверное, в общей сложности я лет десять вниз головой повисел.

— На здоровье это никак не сказалось?

— Наоборот, только лучше. С суставами, правда, были проблемы, и много переломов. Но до сих пор, если есть возможность где-то вниз головой повеситься, то я это делаю. И кровоток другой, и концентрация сразу лучше. У меня дома есть спортивный гимнастический шар надувной, я с него вниз перевешиваюсь и книжки читаю, телевизор смотрю или просто думаю. То же самое, если ты правша, то надо что-то делать левой рукой, чтобы развивать оба полушария.

— Что касается фразы из вашей книжки: «Только женщины способны мне подарить настоящее вдохновение». Тоже ради красного словца?

— Не помню, в каком контексте я сказал, но, конечно, меня женщины вдохновляют. От мужчины тоже могу почерпнуть вдохновение, если он талантливый человек… Но, в общем, да, я чуть-чуть вампир в этом смысле. Мне нравится у женщин черпать энергию. (Смеется.)

— Еще вы писали о том, что из каждой поездки обязательно привозили рассказ о новом эротическом приключении. Это эпатаж или стиль жизни? Поэтому все ваши четыре брака кончились разводами?

— Настоящий из них был один — с Наташей, на котором как раз гуляло пол-Лас-Вегаса. Мы и сейчас прекрасно с ней общаемся. Все американские — не то. А эротические впечатления, конечно, привозил. Ну, представьте, молодой парень из СССР приезжает в квартал красных фонарей в Амстердаме! Мы с видеокамерами там ходили, снимали, нас гоняли. Тогда камеры-то были громадные, не спрячешь. Мы ж ничего не знали про такую сторону жизни.

— Что важнее: любовь или деньги?

— Гармония всего. Но одно без другого на фиг не нужно. Зачем деньги, если нет любви и их некому потом оставить? И что для вас любовь, если не на что поесть и негде нормально жить? Нельзя себя только на одно настраивать. Жизненное благополучие зависит от всего. Если ты нормальный человек, если ты развиваешься, мне кажется, можешь добиться всего. В Лас-Вегасе я встретил много людей — «из князи в грязи», и меня это многому научило. Я видел бывших миллионеров, которые работают в такси и все равно все деньги несут в казино…

— Игорь, вот слушаю я вас и вижу: когда вы говорите про Москву, это — «у нас», и глаза горят. А про Америку — «там». Так где же вам лучше?

— Нет. Вам показалось. Я создал себе гармонию. Я же Весы по гороскопу. Я лечу в Лос-Анджелес, у меня нет вещей. На границе всегда удивляются. А зачем? У меня там все есть. В полете я жвачку пожую. И здесь — то же самое. Вплоть для крема для лица или одеколона. Все в двойном экземпляре. И когда я лечу сюда, в Россию, — всегда в предвкушении всего хорошего, что меня ждет здесь. Да здесь же все мое родное, вот мы тут сидим (в кофейне у метро «Аэропорт». — Авт.), и я себя как рыба в воде чувствую. Я родился тут через дорогу, в каждом доме мои одноклассники живут, и по каждой улочке я ходил. Я здесь кайфую. Есть, конечно, вещи, от которых я отвык, — плохая погода, например…

— Вы приезжаете сюда как победитель?

— Нет, на равных. Почему я должен думать, что я лучше? Может, те же одноклассники надо мной смеются: «Вот дурак, мог быть нормальным парнем, а сначала в цирке работал, а теперь в кино дурью мается».

 Отправлено: 13.04.14 03:31. Заголовок: Olga пишет: С интере..

Olga пишет:

цитата:

С интересом смотрела беседу с Викторией Исаковой. После этого я пересмотрела ту же передачу "На ночь глядя" с Лизой Боярской, и последняя меня убедила, как личность, больше, чем Исакова.

Пожалуй, соглашусь... Лиза Боярская мне тоже человечески более интересна, чем Виктория Исакова. Умненькая девочка, да и работа у такого режиссера, как Лев Додин, явно очень много ей дает. Но, с другой стороны, Вика Исакова очень обаятельная, и обе они симпатичны мне своей искренностью и отсутствием самодовольства. Мне как-то одно время попадались разные интервью с молодыми актрисами, от которых (от интервью, имею в виду) оставалось впечатление, что у этих девочек после двух-трех удачных ролей складывалось о себе такое мнение, будто они могут уверенно судить обо всем на свете и давать людям всякие умные советы. А мне всегда приятнее люди, которым хороший вкус и самоирония не позволяют так уж сильно возомнить о себе.

цитата:

Должна отметить, что обе актрисы в этой передаче воспринимались более чем искренне, скорее обнаженно - почти как в медицинском кабинете - и это в обоих случаях было как-то чересчур. Мне так и хотелось спросить: "зачем"? Или они так безоговорочно полагались на ведущих (Борис Берман и Ильдар Жандарeв), доверяли им все свои откровенные чувства в ответ на вопросы?

Оль, мне кажется, что у Бермана с Жандаревым настолько высокая репутация - как интервьеров, что и Лиза, и Вика им действительно полностью доверились, и, как по мне, получилось очень неплохо. И совсем-то уж каких-то коварных вопросов не было. Но, конечно, любому интервьюеру хочется разговорить свою "жертву", чтобы зрителям было интересно смотреть передачу. А самое главное, видно же, что им и самим это тоже интересно, и заинтересованность интервьюеров подкупающе действует на тех, с кем они беседуют.

цитата:

После передачи с Боярской очень захотелось в Питер посмотреть спектакли Додина.

Это бы - да бы...

 Отправлено: 13.04.14 20:33. Заголовок: С удовольствием проч..

С удовольствием прочитала "Дифирамб" с Александром Ширвиндтом:


О. ЖУРАВЛЕВА – В Москве 13 часов и 12 минут, это программа "Дифирамб". Меня зовут Ольга Журавлева, и мне сегодня по-крупному повезло, потому что есть возможность спеть дифирамб, да и вообще просто хоть рядом посидеть с замечательным человеком, красивым, умным, молодым, талантливым, незабываемым, ну и вообще. У нас в студии Александр Ширвиндт – народный артист России, художественный руководитель Московского театра сатиры. Здравствуйте, Александр Анатольевич.

А. ШИРВИНДТ – Здравствуйте, Олечка. Ты когда сейчас говорила мне вот эту милую такую лабуду, я вспомнил. Однажды, очень давно во Дворце Горького в Ленинграде как-то оказалось, что я был с Аркадием Исааковичем Райкиным за кулисами какого-то концерта. И Рудик Фурманов, такой замечательный деятель, он вел этот концерт. И я стою с Аркадием Исааковичем, и Рудик со своей замечательной дикцией рассказывал: "Вот, Аркадий Исаакович Райкин…" – и минут пять он рассказывал про Райкина. И Аркадий Исаакович сказал: "Шура, вы знаете, когда Рудик обо мне говорит, у меня такое ощущение, что здесь не я стою, а мой гроб".

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну да, когда вокруг очень много цвета, да, и ты еще жив.

А. ШИРВИНДТ – И дифирамбов.

О. ЖУРАВЛЕВА – Да. Но в любом случае, Александр Анатольевич, у вас этот год не обойдется без вот этого всего – без речей, без цветов.

А. ШИРВИНДТ – Ну, хотелось бы, да.

О. ЖУРАВЛЕВА – Слава богу, хотелось бы, чтобы, конечно, без гробов.

А. ШИРВИНДТ – Да.

О. ЖУРАВЛЕВА – Но точно совершенно будут и дифирамбы, и все на свете. У вас два очень крупных юбилея. У вас личный юбилей. Правда? Невозможно поверить в эту цифру, я не буду ее называть.

А. ШИРВИНДТ – А чего? Я же не стесняюсь. Если уже женщины сейчас признаются, то да, мне будет 80, и действительно это обрушилось сразу. Ты знаешь, ты молодая и красивая – это я тебе в ответ.

О. ЖУРАВЛЕВА – Спасибо.

А. ШИРВИНДТ – Просто до 60-70 как-то тянулось. Потом ну просто, ты знаешь, в секунду, в секунду!

О. ЖУРАВЛЕВА – Понеслось?

А. ШИРВИНДТ – Понеслось, да. Это уже ужас. Коленки… То они вниз не ходят, то наверх. По прямой еще, ты знаешь, я могу даже за тобой рвануться, а вот наверх и вниз – это катастрофа.

О. ЖУРАВЛЕВА – У нас, к сожалению… Вот мы захотели…

А. ШИРВИНДТ – А второй-то юбилей, главный ты не сказала.

О. ЖУРАВЛЕВА – Да. Самый главный юбилей…

А. ШИРВИНДТ – 90 лет Театру сатиры. Это действительно… Причем немножко охладили нас. Оказывается, это не юбилей, это дата. Юбилей – это 25, 50, 75, 100, 125, 400 и так далее. А вот эти все – это даты. Так что если просить подарки, деньги, звания, квартиры, пиво, стоянки бесплатные – нет! Только в 75 и в 100. Вот. Поэтому будем праздновать 90 лет театру…

О. ЖУРАВЛЕВА – Как-то неудачно вышло, да, дату отмечать.

А. ШИРВИНДТ – …Как подарок самим себе.

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну, вы как-то готовились к празднованию в театре? Там, я не знаю, что-то такое особенное.

А. ШИРВИНДТ – Начали, начали. У нас есть традиция, понимаешь. Как я пришел в театр тысячу лет назад, в этот театр, мы делали с покойным Гришей Гориным, значит, обозрение "Нам – 50!" к 50-летию, концерт для театра с оркестром. Триумфально это все делалось к юбилею, чтобы потом играть, понимаешь. Не просто корпоративчик…

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну, капустничек, да, такой.

А. ШИРВИНДТ – Да. А вот играли, играли. А когда не стало Андрюши, мы сделали спектакль "Андрюша" очень нежный и трогательный и играли его три сезона. Причем провезли в Америке, в Израиле, в Германии, не говоря уже о СНГ, и так далее. Так что это у нас традиция. Будем делать обозрение, которое будем играть на публике. 1 октября этого года будет 90 лет театру, то есть у нас 90-й сезон. И приглашаем всех на это веселое, задорное, праздничное, молодое обозрение.

О. ЖУРАВЛЕВА – Большой привет вам от Петра из Челябинска: "Пожелание всяческих удач и крепчайшего здоровья дорогому Ширвиндту".

А. ШИРВИНДТ – Ой, какая прелесть! Петя, спасибо. Я не знаю, если вы мой ровесник, то тем более.

О. ЖУРАВЛЕВА – Айрат пишет: "Когда откусил вареный лук, я понял – а Ширвиндт еще и герой". Вы, правда, любите вареный лук?

А. ШИРВИНДТ – Вареный лук – это мой пунктик. Это уже сейчас пахнет анекдотом. Я действительно обожаю вареный лук. Когда кто-то видит, как я ем, я вижу, как у них начинаются рвотные позывы. А на самом деле я умаляю попробовать. Я не понимаю, это лучше ананаса, анчоусов. Что такое? И уже знают это мои… Я живу в Высотном доме на Котельнической набережной. И уже стало хорошей традицией – иногда мне на блюдечке приносят огромную вареную луковицу. Это кто-то варит какой-то борщ…

О. ЖУРАВЛЕВА – Да. И сам, конечно, не ест.

А. ШИРВИНДТ – …И в последний момент вместо того, чтобы выбросить в ведро, вспоминает, что живет идиот этажом ниже. Тут главное высчитать, чтобы не из ведра вспомнили, понимаешь, а неся в ведро.

О. ЖУРАВЛЕВА – Это действительно… Александр Анатольевич, вас плохо, к сожалению, видит наша веб-камера, которая в Интернете вас теперь показывает. У нас теперь радио…

А. ШИРВИНДТ – А что мне надо сделать?

О. ЖУРАВЛЕВА – Подвиньтесь ко мне поближе, мне будет приятно.

А. ШИРВИНДТ – Я с удовольствием. И тогда надо вдвоем брать, да?

О. ЖУРАВЛЕВА – Да, тогда мы будем там как-то так сидеть.

А. ШИРВИНДТ – Да. Ну, слава богу…

О. ЖУРАВЛЕВА – Мне будет что вспомнить и внукам рассказать.

А. ШИРВИНДТ – …Я еще старой ориентации, поэтому…

О. ЖУРАВЛЕВА – Хорошо. Дореволюционной, я понимаю.

Александр Анатольевич, скажите, пожалуйста, а вы собственный-то юбилей как-то от театра отмечаете?

А. ШИРВИНДТ – К счастью, у меня он летом, 19 июля.

О. ЖУРАВЛЕВА – Сезон закрыт.

А. ШИРВИНДТ – И это всю жизнь мертвый сезон. И я тихо у себя на Валдае… Не у себя на Валдае, у нас на Валдае в замечательной здравнице, где я уже больше 15 лет, сижу с удочкой. И есть какие-то энтузиасты, которые все-таки, зажмурившись, делая вид, что меня любят, покрывают эти 450 километров и приезжают.

А вообще там местные радости. Замечательный мой друг, значит, директор этой здравницы Георг Колупаев уже готовится, уже звонил. Подъедет Прусак Миша. Был такой замечательный… Он и сейчас есть, он был губернатор Новгорода очень долго. Это гениальный совершенно человек. Он обязательно с поросятами, с рыбами, с винами приезжает на день рождения это местное. Ну и дети, надеюсь, внуки и правнуки. У тебя есть правнуки?

О. ЖУРАВЛЕВА – Нет, у меня пока нет.

А. ШИРВИНДТ – Держись до последнего!

О. ЖУРАВЛЕВА – А что, это сразу как-то меняет жизнь?

А. ШИРВИНДТ – Ну, как-то правнуки, знаешь…

О. ЖУРАВЛЕВА – А говорят, все грехи снимаются.

А. ШИРВИНДТ – А?

О. ЖУРАВЛЕВА – Если есть правнуки, то уже как бы переходишь в категорию святых. Говорят, что дальше уже все.

А. ШИРВИНДТ – Со мной ужас! Я святой был до рождения ребенка даже, понимаешь. Некуда мне переходить в другие стадии. А конечно, если ты был <…>, то, конечно, потом приятно стать святым.

О. ЖУРАВЛЕВА – Есть у нас уже много всяких сообщений на SMS. Я напомню номер: +7 (985) 970-45-45. Ну, все – тема лука началась! "Очень люблю Ширвиндта и вареный лук. Алексей из Орла". Запомните, у вас есть коллега в Орле. Так что будете в Орле – будете знать, к кому обратиться.

А. ШИРВИНДТ – В Орле, да?

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот спрашивают, пишет вам студентка. Внимание, вам пишет студентка Оля: "Как я люблю вашу благородную стойкую бесподобность. Здоровья вам и хорошей компании".

А. ШИРВИНДТ – Ой, Олечка, как замечательно, да. Она не пишет, из какого города? Она не из Орла?

О. ЖУРАВЛЕВА – Нет, Тамбовская область.

А. ШИРВИНДТ – А… Обожаю Тамбовскую область.

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот видите. Всюду жизнь и всюду есть ваши поклонники. Так вот получается, так как у вас в июле день рождения, вы, наверное, что называется, мальчик без детства: вы всегда в каникулы праздновали день рождения, никакие школьные друзья к вам не приходили. Это отразилось как-то на вашей жизни?

А. ШИРВИНДТ – Отразилось. Видишь, как хорошо выгляжу.

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот. Вот! Между прочим. Есть еще вопрос, который прислал тоже наш слушатель.

А. ШИРВИНДТ – Да. А что хочет?

О. ЖУРАВЛЕВА – Павел из Дубны: "А когда у вас с Михаилом Михайловичем золотая свадьба?"

А. ШИРВИНДТ – Вообще вот эта шуточка…

О. ЖУРАВЛЕВА – В хорошем смысле.

А. ШИРВИНДТ – Да. Ну, мы вообще больше 50 лет. Сейчас скажу… Да, больше 50 лет дружим. Но насчет золотой свадьбы – это не шутка.

Когда было самое начало безумной волны вседозволенности, только начало перестройки, на Красной Пресне в одном из бывших клубов… Был какой-то замечательный клуб организован левой молодежью, и там устраивали такие замечательные шутейные оргии (ну, оргии в переносном смысле, но действительно веселые). И там Саша Абдулов покойный, Ленька Ярмольник там крутились, по-моему, Якубович.

И вот нас позвали туда. Значит, там устраивали какие-то юбилеи. Короче говоря, там почему-то устраивали день рождения, я помню, Гены Хазанова. Он сидит такой: "Какой день рождения? У меня день рождения через четыре месяца. Нет-нет-нет!" – он скрывает. И вот его поздравляли с днем рождения, дарили подарки, все такое. И потом он понял игру и так подключился.

Следующий этап был: "Сегодня наконец в нашей ханжеской стране первый раз зарегистрирован брак, официально зарегистрирован брак между Ширвиндтом и Державиным".

О. ЖУРАВЛЕВА – Как шутили люди! Да?

А. ШИРВИНДТ – "Хватит им скрываться". Мы сначала матерились, потом поняли игру, какие-то подарки нам. Это не конец истории.

О. ЖУРАВЛЕВА – Да?

А. ШИРВИНДТ – На завтра в газете "Московский комсомолец" на первой полосе… Это не шутейная полоса, а где истории…

О. ЖУРАВЛЕВА – Передовица?

А. ШИРВИНДТ – "Убил, зарезал, изнасиловал".

О. ЖУРАВЛЕВА – А!

А. ШИРВИНДТ – Там: "Вчера был зарегистрирован брак между Ширвиндтом и Державиным". И вот все замечательные интеллигентные друзья моей супруги: "Вы что?! Как?!" Я звоню своему замечательному другу Паше, главному редактору "Московского комсомольца".

О. ЖУРАВЛЕВА – Гусеву, да.

А. ШИРВИНДТ – Гусеву. Говорю: "Паша! – и выдаю ему. – Вы совсем с ума сошли?!" И он (что значит, гениальный человек и великий журналист) говорит: "Да, я тебя прошу – ну помоги мне!" Я говорю: "Что?" – "Ну, что мне сделать с ними, с этой шпаной?" – и я начинаю его жалеть, понимаешь. Он на меня переложил. Так что это не шутка насчет Державина.

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну, одним словом, 50-летие дружбы не отмечается никакими мероприятиями.

А. ШИРВИНДТ – Да нет. Ну, дружим и дружим. Он сейчас немножко плохо себя чувствует. Дай бог ему здоровья. Потому что помимо вот всего, о чем мы говорим (юбилейные обозрения, мои 80 лет), 90-летний сезон у нас сейчас, понимаешь, и мы очень волнуемся, чтобы он выглядел более-менее пристойно в театре.

Поэтому что я должен сказать? Не для того, чтобы рекламировать и пользоваться вашей высокой трибуной, а просто сказать, что, например, ушла Ольга Александровна Аросева – это для нас был такой удар под дых! Она ушла сразу после премьеры, которую Ромочка Виктюк у нас сделал (это по Николаи пьеса "Реквием по Радамесу"), где замечательно работали три наши дивы: Верочка Кузьминична Васильева, Леночка Образцова и Ольга Аросева. И они сыграли несколько раз.

И вот, когда ушла Ольга, я понял, что такая жалость, что такой изящный милый спектакль… И вот мы, в общем, как-то терпели полгода и сейчас решили… А еще мне сон приснился, что Ольга мне оттуда говорит. И вот сейчас, значит, я уговорил, которая тоже очень и сомневалась и волновалась, тоже Ольга Волкова, моя давнишняя партнерша и замечательная актриса. И вот буквально на днях, в начале мае, мы хотим сыграть это.

Афиша у нас в память Ольги Александровны Аросевой. А там у Виктюка вокруг этих трех дам в Доме престарелых актеров бегает обслуга – замечательные наши десять парней. И когда он пускал этот спектакль, они все были в майках с моим закривленным лицом, такую он придумал хохму. А сейчас мы эту паршивую шутку снимаем, и все майки будут с большим портретом Ольги Аросевой из этого спектакля, понимаешь.

О. ЖУРАВЛЕВА – А!..

А. ШИРВИНДТ – Это будет, ну, как ее сигнал. Так что вот это мы очень хотим. Потом, я очень рад, что наконец я добрался до режиссера Чусовой.

О. ЖУРАВЛЕВА – Чусова, да.

А. ШИРВИНДТ – Ниночка. Потому что я давно приглядывался. И говорить, что я не люблю современную молодежь, это самое, такое старческое брюзжание – я терпеть не могу. Тем не менее, что-то я могу принять, что-то нет. Но все равно надо смотреть, что происходит на театральном этом горизонте. Мне кажется, она, с одной стороны, молодая и сегодняшняя, с другой стороны, все-таки понимает, что такое театр. Знаешь, о чем я говорю? Я столько лет преподаю в Театральном институте, который вот здесь, за спиной "Эха Москвы", страшно подумать – с 57 года.

О. ЖУРАВЛЕВА – Боже мой!

А. ШИРВИНДТ – С 57 года.

О. ЖУРАВЛЕВА – То есть вот этот хрупкий юноша?

А. ШИРВИНДТ – Вот хрупкий юноша я тут больше 60 лет. Так я просто, когда мне говорят: "Нынешнее поколение, то поколение", – терпеть это не могу. Просто, понимаешь, раньше в театре были амплуа.

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну да, субретка, герой.

А. ШИРВИНДТ – Субретка, инженю, герой-неврастеник, благородный отец, комическая старуха. Сейчас все ушло, и есть только два амплуа – это медийные лица и немедийные лица. Два амплуа. Это страшно, это катастрофа. Потому что эти медийные лица очень талантливых ребят… Многие мои ученики…

О. ЖУРАВЛЕВА – Но в театре их уже показывать сложно.

А. ШИРВИНДТ – Во-первых, сразу вспоминается это медийное лицо, убивающее, насилующее или моющее свой красивый торс, вот. Это все невыносимо. А вот все эти нюансы, амплуа, перевоплощения, говоря таким… Слово "грим" забыто.

О. ЖУРАВЛЕВА – Да что вы? А как же нос вот этот наклеить, усы?

А. ШИРВИНДТ – Не клеят. Запудрился – и побежал. А великие артисты, например, Толя Папанов, Анатолий Дмитриевич, он не мог выйти на сцену, чего-нибудь не наклеив. Он не мог, он ощущал себя голым. И вот он сначала огромный нос, уши. Он играл миниатюру в гриме Льва Николаевича Толстого, куплеты пел, "Гурий Львович Синичкин", было такое обозрение. Просто делал портретный грим Толстого, сам гримировался часа два и пел куплеты. Он был полотер в Доме литераторов.

О. ЖУРАВЛЕВА – Какая прелесть!

А. ШИРВИНДТ – К чему это я, кстати, завелся?

О. ЖУРАВЛЕВА – Вы завелись на тему того, что молодые, они не такие. Так вот они не такие, а время другое.

А. ШИРВИНДТ – Так вот я надеюсь на Чусову, которая делает спектакль "Лисистрату" по Аристофану.

О. ЖУРАВЛЕВА – Ого! 18+?

А. ШИРВИНДТ – 19+.

О. ЖУРАВЛЕВА – 21.

А. ШИРВИНДТ – По Аристофану плюс моего незабвенного друга Леонида Филатова, у него есть "Лисистрата" замечательная – она совмещает. И, понимаешь, вот надеюсь на то, что это будет веселый театральный мощный спектакль. Я к тому, что юбилейный сезон должен быть разнообразным. Потому что вот у нас идет сейчас, как говорят: "Ой, что-то они переползли в другое амплуа". Потому что, например, Федор Добронравов и Андрюша Барило играют Олби и Садур на двоих пьесу психологическую. И говорят: "Ой, что это они?"

О. ЖУРАВЛЕВА – Добронравов – драматический хороший актер.

А. ШИРВИНДТ – Ну, замечательный актер, разнообразный. Вот, говоря о том…

О. ЖУРАВЛЕВА – Хотя и медийный.

А. ШИРВИНДТ – Ну, медийный. Но вот это совмещение медийности и того, что театральный актер обожает эту службу – это редкое сочетание.

О. ЖУРАВЛЕВА – У нас в студии Александр Ширвиндт, народный артист. Мы встретимся в "Дифирамбе" после новостей.



НОВОСТИ



О. ЖУРАВЛЕВА – 13:35 в Москве. В программе "Дифирамб" сегодня Александр Ширвиндт – народный артист, художественный руководитель Московского театра сатиры. Меня зовут Ольга Журавлева. И мы как-то вот обсуждаем с Александром Анатольевичем вроде бы разные вещи, но какие-то уже…

А. ШИРВИНДТ – Да. Особенно после новостей.

О. ЖУРАВЛЕВА – Да. А вы знаете, а после новостей вот как раз спрашивает вас наш слушатель под именем Митек: "Не опасно ли шутить в столь серьезное время?" Как вообще быть, когда под твоим руководством находится Театр сатиры?

А. ШИРВИНДТ – Ну, Театр сатиры ведь условно. Это вот бирок навешали этих – Театр Гоголя, Театр Пушкина. Театр Гоголя, еще я помню, был раньше Театром транспорта.

О. ЖУРАВЛЕВА – Сначала транспорт писал для них, потом Гоголь.

А. ШИРВИНДТ – Нет, он, по-моему, там стоит около путей Курского вокзала.

О. ЖУРАВЛЕВА – Понятно.

А. ШИРВИНДТ – Тут какая-то логика есть. А вот Театр Пушкина – это все условность. Поэтому что тут шутить? Дело не в этом. Дело в том, что положение такое, серьезное какое-то. Орган звонит где-то месяц назад и говорит: "Вы с какой стороны баррикад?"

О. ЖУРАВЛЕВА – Боже мой…

А. ШИРВИНДТ – Я говорю: "Ну, как, с какой?" Потом я говорю: "Ну, напишете?" – "Мы напишем, напишем". Я говорю: "Когда были баррикады 17 года…" Да, те же булыжники были на Красной Пресне: "Орудие пролетариата вечное – булыжники", начиная с Цезаря. Так, значит, с одной стороны, были Саша Черный, Оверченко, Бунин, Куприн, царские фамилии. С другой стороны – матрос Железняк. И тогда можно было выбирать.

А когда с двух сторон баррикад одни и те же лица с теми же выражениями лиц, хочется мне подняться на эту баррикаду, как Гаврош, с маленьким белым флажком и кричать: "Опомнитесь!" Вот и все. Так что с какой стороны баррикад сейчас находиться…

То же самое насчет сатиры. Как можно сейчас пересатирить все эти круглые столы, барьеры, эти полемики с выпученными глазами, когда люди… Полемика подразумевает дискуссию, диалог. А когда человек зашоренно орет, и в ответ ему зашоренно орет другой – это не диалог и не полемика, это такое панно самовыражения. Это доходит до абсурда, и тогда думаешь: "А как же можно это переосмыслить в сатиру и так далее?"

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну а тогда скажите… Вы все-таки художественный руководитель театра, то есть вы отвечаете не только за свои художественные представления о прекрасном, и ваша свобода ограничена уже поэтому, потому что вы отвечаете за людей. Да?

А. ШИРВИНДТ – Ну а как? Конечно.

О. ЖУРАВЛЕВА – Вы как-то, не знаю, думаете об этом, вы следите за происходящим в стране вот именно в этом смысле – чтобы не подставить своих людей?

А. ШИРВИНДТ – Ну, конечно. Просто я очень не хотел бы оказаться в стаде пошляков, понимаешь. Потому что все-таки это огромная организация, которая, как там ни крути… Театр – это сфера обслуживания. Ну, сфера обслуживания. Будем опускаться…

О. ЖУРАВЛЕВА – Радио – тоже сфера обслуживания.

А. ШИРВИНДТ – Другое дело, программа, точка зрения и так далее. Когда у меня 1210 мест внизу и на Малой сцене 160, и если, тьфу-тьфу, собирается эти 1400 человек, я должен их отоваривать искусством (это прежде всего), а потом уже смыслом, исходя из своего вкуса, мировоззрения, точки зрения, степени гражданственности, степени смелости, степени – главное – энергетики молодости.

Потому что смолоду можно наделать и наломать дров много замечательных – или мелких щепок, или угля, или торфа. А со старостью, к сожалению, приходит если не мудрость (потому что трудно о себе так говорить), то во всяком случае некоторая ответственная осторожность.

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну а как вот это совмещать? Сами говорите, публика все-таки идет на живое, да? На живое, бодрое, интересное.

А. ШИРВИНДТ – А если совсем утилитарно говорить, я думаю, что при этой нервотрепке и бешеном ритме существования человек, приходящий в Театр сатиры, условно, имеет право на два часа отдыха, улыбки и отключки от того, о чем мы говорили выше. Я считаю эту задачу очень важной.

Другое дело – чем это завоевывать? Если это голая задница и подвешенный за что-то гомосексуалист Тригорин в "Чайке" – это один способ. А если это все-таки какой-нибудь веселый, милый, пусть не очень смыслом напряженный, но замечательно тонко и вкусно сделанный водевиль, что вообще является менталитетом русского театра… Ни мюзикл, ничего…

О. ЖУРАВЛЕВА – А вот вы все время говорите, употребляете это слово "обозрение". Это то, что называется "ревю", да?

А. ШИРВИНДТ – А?

О. ЖУРАВЛЕВА – То, что еще называется "ревю".

А. ШИРВИНДТ – Ну, ревю, шоу.

О. ЖУРАВЛЕВА – Это и с музыкой.

А. ШИРВИНДТ – Это сейчас мы же обожаем чужие слова.

О. ЖУРАВЛЕВА – Да. Ну, обозрение – это оно и есть.

А. ШИРВИНДТ – А на самом деле это обозрение. Театр сатиры в 1924 году начался с обозрения. А называлось это "Москва с точки зрения".

О. ЖУРАВЛЕВА – Обозрение.

А. ШИРВИНДТ – Обозрение.

О. ЖУРАВЛЕВА – Понятно. Так, опять просят вас поближе ко мне подвинуться, потому что вас плохо видно.

А. ШИРВИНДТ – Ну что ж такое!

О. ЖУРАВЛЕВА – Видите, вот нас принуждают к разным всяким…

А. ШИРВИНДТ – Ты садись сразу ко мне на колени, будет замечательный кадр.

О. ЖУРАВЛЕВА – Кстати, да, возможно.

А. ШИРВИНДТ – Да.

О. ЖУРАВЛЕВА – А потом в "Московском комсомольце" сами знаете, что напишут.

А. ШИРВИНДТ – Я тебе говорил, что колени плохо ходят. Я наверх плохо вылезаю.

О. ЖУРАВЛЕВА – Ладно. Вам тут пишут. Те, кто вас все-таки увидел, пишут, что вы очень хорошо выглядите.

А. ШИРВИНДТ – Ну, конечно.

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот максимум – 60. Больше никто не дал. Вот верьте.

А. ШИРВИНДТ – Давайте сойдемся на 62.

О. ЖУРАВЛЕВА – Хорошо, да. Александр Ширвиндт, 62 лет, молодой человек 62 лет снова с вами.

А. ШИРВИНДТ – Да. Вылезает на колени очаровательной молодой Олечки.

О. ЖУРАВЛЕВА – Так!

А. ШИРВИНДТ – Чтобы лучше было видно в кадре.

О. ЖУРАВЛЕВА – Да. И тут тоже пометка "16+". Скажите… Ну, сейчас уже просто принято все это употреблять.

А. ШИРВИНДТ – А что?

О. ЖУРАВЛЕВА – Вы в театре… Вот эти ограничения. У нас же ведь появляются какие-то требования у государства, в том числе и к искусству. Вот к искусству регулярно они появляются.

А. ШИРВИНДТ – Да, да.

О. ЖУРАВЛЕВА – То вот нам сказали: "Вот сейчас нужно запретить грубые слова". Ну, вроде бы про мат заговорили. А потом вдруг вот смотришь телевизор – в "Гараже" "хрень" запикали.

А. ШИРВИНДТ – "Хрень"?

О. ЖУРАВЛЕВА – Да.

А. ШИРВИНДТ – "Хрень" – это мат?

О. ЖУРАВЛЕВА – Нет. Это, видимо, какое-то недостаточно хорошее слово, чтобы вечером по телевизору его передавали. Ну, не знаю, кто там уже в редакции что там себе придумал. Я просто говорю о том, что…

А. ШИРВИНДТ – Мне кажется, что "хрень" значительно противнее, чем то, что запретили. Вот "хрень" – действительно в этом гадость есть. "Хрен", "хрень"… К счастью, это не все. Я читал это постановление Роскомнадзора. Значит, нельзя печатать, употребление – женского полового органа…

О. ЖУРАВЛЕВА – Да-да-да, там все описано, я тоже читала, да.

А. ШИРВИНДТ – Мужского полового органа.

О. ЖУРАВЛЕВА – Процесса некоего.

А. ШИРВИНДТ – Процесса, да. Так что вот это три.

О. ЖУРАВЛЕВА – И их производные, да.

А. ШИРВИНДТ – И их производные. А <…> оставили!

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот!

А. ШИРВИНДТ – Оставили <…>! Я понял, почему. Потому что <…> и "мудрец" в русском языке однокорневые слова.

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот почему их употребляют так часто.

А. ШИРВИНДТ – Старый <…> и старый мудрец – это синонимы.

О. ЖУРАВЛЕВА – Понятно.

А. ШИРВИНДТ – Это про себя, естественно.

О. ЖУРАВЛЕВА – Нет, вы… Я даже мудрецом не хочу вас называть. Вы просто очень умный человек. Мудрец – это все-таки что-то другое. Занудство в этом есть какое-то.

А. ШИРВИНДТ – Это другое. Занудство…

О. ЖУРАВЛЕВА – Да. Скажите, пожалуйста, вот вы действительно так давно преподаете, вы уже много чего в жизни успели поделать. Хотя до сих пор вам пишут, что восхищены вашей ролью в "Майоре Вихре". Можете себе представить?

А. ШИРВИНДТ – Тысячу лет назад.

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот видите, осталось в памяти.

А. ШИРВИНДТ – Вадик Бероев, да. Тысячу лет… Ужас-то в том, когда ученики, дети, так сказать, уходят раньше. Представляешь, Андрюша Миронов, я же выпускал его в дипломном спектакле, как сейчас помню – "Спичка между двух огней", водевиль я делал. Андрюша… Сашенька Пороховщиков играл у меня в "Лейтенанте фон Пляшке". Я кое-что помню. Наташенька Гундарева – был потрясающий, очень известный дипломный спектакль "Беда от нежного сердца". Знаешь, сколько уже ушедших замечательных артистов, с которыми я работал. Слава богу, есть еще живущие.

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот вы уже все попробовали, по большому счету, да? Я имею в виду в своей области.

А. ШИРВИНДТ – Ты о чем?

О. ЖУРАВЛЕВА – В своей области, в профессии.

А. ШИРВИНДТ – В своей области – да. В чужих – не все.

 Отправлено: 13.04.14 20:34. Заголовок: И окончание: О. ЖУ..

И окончание:


О. ЖУРАВЛЕВА – Вам все-таки вот сейчас… Понятно, что есть статус, я не знаю, деньги, здоровье, все что угодно. Но все-таки вот сейчас чего больше всего хочется? Играть в театре, писать пьесы, писать книги, играть в кино, не знаю, быть главным режиссером, ставить что-то – что вам больше нравится? Вот так совсем по-хорошему, совсем по-честному.

А. ШИРВИНДТ – Это какая-то странная вещь, если не ханжить и не врать – наплывы. "Я хочу сыграть короля Лира", – и вот я с этим хожу, сплю, не сплю, и так далее. Ничего подобного. Вдруг что-то мерещится… Вот сейчас у меня замечательные ребята, которые издали три моих таких книжицы, сейчас говорят: "Давай вот к этому столетию еще что-то сделаем". И я не могу сесть писать, не придумав хода, так сказать. А как я придумываю название… Вот у меня книжица была симпатичная, я тебе подарю, называлась "Schirwindt, стертый с лица земли".

О. ЖУРАВЛЕВА – Я читала об этой книжке.

А. ШИРВИНДТ – Это город Ширвиндт, у меня какие-то там прусско-немецкие корни есть по папиной линии. Был город недалеко от Кенисберга, от Калининграда. Он был стерт с лица земли во время Второй мировой войны – просто все. Я потом был, с Державиным туда ездили, там только фундамент от кирхи остался – все. Большой город. И вот когда я вспомнил этот город, стертый с лица земли, я придумал ход этого дела.

И сейчас: "Вот придумайте, придумайте". Я придумал название… Ты меня спрашиваешь, чего я хочу. Я придумал название книжки, называется – "Склероз, рассеянный по жизни".

О. ЖУРАВЛЕВА – Хорошее название.

А. ШИРВИНДТ – И сразу пошел ход того, что можно вот эти…

О. ЖУРАВЛЕВА – Конечно.

А. ШИРВИНДТ – …Отрывочные склеротические воспоминания зафиксировать. Играть? Нет, играть не хочу.

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот так, да?

А. ШИРВИНДТ – Не-а.

О. ЖУРАВЛЕВА – А почему?

А. ШИРВИНДТ – Наигрался.

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот просто прошло?

А. ШИРВИНДТ – Да. А вдруг придет какая-нибудь, не знаю, Нина Чусова с горящими глазами и скажет: "Если вы не сыграете…"

О. ЖУРАВЛЕВА – "Все пропало".

А. ШИРВИНДТ – "…Уриэля Акосту – считайте, что у вас жизнь…" Ну, не приходят.

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну, мало ли, что еще придет.

"Привет вам из Белоруссии. У вас, – я прошу прощения за ударение, я не владею языком, – выдатні знешні выгляд".

А. ШИРВИНДТ – Это на белорусском языке?

О. ЖУРАВЛЕВА – Видимо, да.

А. ШИРВИНДТ – Хороший внешний…

О. ЖУРАВЛЕВА – Вид. Да. "Вы прекрасно выглядите", – пишут вам из Белоруссии.

А. ШИРВИНДТ – Что значит, ты вовремя меня подвинула к себе.

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот! Так… "Назовите, пожалуйста, имена молодых актеров, на которых надо ходить. Помогите им и нам. Спасибо Вам", – пишет Егор Неверов.

А. ШИРВИНДТ – У нас замечательная молодежь в театре, многие из них мои ученики. Действительно, молодежь – вещь условная. Я помню, было время, когда великий Михаил Иванович Царев играл Чацкого в 60 лет, и влетал – его боялись как огня. В театр он влетал, плюхался на колени и говорил: "Чуть свет уж на ногах! И я у ваших ног". И потом говорил в сторону: "Поднимите меня", – Софье говорил. И дрожащая молодая Софья его поднимала. Это ушло из театра.

Поэтому, действительно, молодежь очень хорошая есть. Если об учениках, то это среднее поколение. Это Светочка Рябова, моя ученица, сейчас очень симпатично с Олегом Вавиловым сыграли Чехова на Малой сцене, называется "Невидимые миру слезы" – приходите. Вот то, что я люблю. Это другой мой ученик Боря Щедрин поставил это. Вот Чехов и Чехов.

О. ЖУРАВЛЕВА – То есть не то, что мы оба вспомнили анекдот, да?

А. ШИРВИНДТ – Какой анекдот?

О. ЖУРАВЛЕВА – Я вам потом расскажу, если вы не знаете. Но я уверена, что вы знаете.

А. ШИРВИНДТ – А я могу вам его рассказать в эфире. Боитесь, нет?

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну, я… Просто те, которые я знаю, лучше не рассказывать в эфире.

А. ШИРВИНДТ – Насчет репетиции "Чайки", да?

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну, например, да.

А. ШИРВИНДТ – А… Да-да.

О. ЖУРАВЛЕВА – Да. Ну, хорошо.

А. ШИРВИНДТ – Ну, вот. Потом, Леночка Подкаминская, которая сейчас очень блистает в медийности – вот в этой "Кухне" или "Танцах со звездами". Это моя любимая ученица, но она тоже увлечена театром до истерики: "Почему это? Почему то?" Вот что нужно – вот этот баланс между необходимостью все время там появляться и животной необходимостью работать на сцене. Люди, которые это сегодня совмещают, они, во-первых, выигрывают; во-вторых, все-таки, к сожалению, редковаты. Ну, я надеюсь, что все впереди.

О. ЖУРАВЛЕВА – "Александр Анатольевич, – спрашивает Максим из Петербурга, – в кино сейчас есть у вас съемки?"

А. ШИРВИНДТ – Не-а.

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну, кино – это же… Вот я, конечно, прошу прощения.

А. ШИРВИНДТ – Пожалуйста.

О. ЖУРАВЛЕВА – Были всякие великие события в кинематографе и они сейчас случаются. Но у меня такое ощущение, что почти все артисты в интервью говорят, что: "Театр – это театр. А кино – это заработок".

А. ШИРВИНДТ – Ну, во-первых, врут. "Театр – это театр", – это уже такая присказка. Если "Театр – это театр", то сидите в театре. Никто не сидит, а бегают на заработки. А во-вторых, просто если действительно вдруг работа, вдруг режиссер, вдруг что-то… Ну а просто мелькать – ну, куда мне?

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот. Вы, кстати, тоже медийное же лицо-то. Вот сколько лет…

А. ШИРВИНДТ – От слова "медь".

О. ЖУРАВЛЕВА – Нет, от того слова, которое вы использовали в этом эфире. Вы – узнаваемое лицо. На вас можно, что называется, прийти просто вот на знакомого, на любимого и так далее. Актерам это, в принципе, помогает? Вашим актерам. Или вот, как вы считаете, что…

А. ШИРВИНДТ – Как Альберто Сорди спрашивали: "Мешает ли вам ваша популярность?" Он говорил: "Мне дико мешало, когда ее не было". Вот. Так что это все ханжество и кокетство.

О. ЖУРАВЛЕВА – Нет, ну подождите, вы же сами говорите.

А. ШИРВИНДТ – Нет, другое дело…

О. ЖУРАВЛЕВА – Да.

А. ШИРВИНДТ – Анатолий Дмитриевич Папанов (это я не байку рассказываю), он, например, никогда не подъезжал на машине к театру, понимаешь, он оставлял ее за квартал. Он надвигал вот так кепку на нос и огромные рублевые пластмассовые черные очки. Внутренне он этого дико стеснялся и не хотел. Есть люди, которые стоят посреди…

О. ЖУРАВЛЕВА – Дают звезду.

А. ШИРВИНДТ – Да. И разбрасывают, как сеятель, свои календарики. Это разные животные, понимаешь – кто как хочет.

О. ЖУРАВЛЕВА – Нет, я имею в виду, что как раз как художественный руководитель вы видите перед собой труппу, или у вас есть некий (сейчас это называется) проект, вот вы собираетесь что-то делать. И потом думаете: "Господи! Он же сейчас в рекламе все время, вот каждый день. Мы не можем его ставить сюда". Как-то это влияет?

А. ШИРВИНДТ – Ну да. Труппа – это тоже вечная история, разговоры о театральной реформе, что мы не можем никого выгнать. Реформа… Я вообще когда что-то не понимаю и не знаю, я заглядываю в словарь Даля, чтобы вспомнить, что это такое. Реформа – это преобразование существующего порядка (у Даля). Для того чтобы преобразовать порядок, нужно иметь порядок. А преобразовывать беспорядок?..

Вот в чем ужас сегодняшних реформ, и театральной в частности? Надо сначала наладить порядок, потом решить, что не годится, и преобразовывать – это реформа. А когда из беспорядка делают преобразование, получается второй, более густой беспорядок. Театральная реформа грозит, висит, но ее нужно сформулировать профессионально.

О. ЖУРАВЛЕВА – Это вот система контрактов, того, сего?

А. ШИРВИНДТ – И так далее. Уже стали об этом говорить. Приходит очередное начальство, очередные мыслители и начинают говорить: "Давайте".

О. ЖУРАВЛЕВА – "Помогаем вам работать".

А. ШИРВИНДТ – Да. А как? Вот. Что ты меня спросила?

О. ЖУРАВЛЕВА – Бог с ним. Какая разница, что я спросила?

А. ШИРВИНДТ – Ну, какая разница, что я ответил.

О. ЖУРАВЛЕВА – Вот! Мы прекрасно посидели. В общем, по-моему, замечательно. Вы просто так рассказываете, что совершенно неважно, о чем.

Я еще хотела у вас спросить. Вы как относитесь к такому виду деятельности, как встреча со зрителями, творческий вечер? Вот раньше чесом ездили, извините, да?

А. ШИРВИНДТ – Ну, как бы люди деньги зарабатывали. Раньше к этому относились серьезно. А потом меня научили настоящие люди, профессионалы… Вот сегодняшний вечер, да? Сидит интеллигентная красивая девочка типа тебя (как я тебе врезал?), присылает мне записку, какую-то тонкую, изящную записку, неожиданную – и я на нее неожиданно остроумно и хорошо отвечаю. Если я кретин, я эту записку выбрасываю. Если я мудрец, я ее кладу в карман.

О. ЖУРАВЛЕВА – И в следующий вечер…

А. ШИРВИНДТ – Никто же не знает, что у меня тут набросано. И когда это накапливается, и я не отвечаю на записки из зала, а искрометно отвечаю на те горы удачных ответов, которые были в позапрошлом году.

О. ЖУРАВЛЕВА – Прекрасно! Вот и здесь профессионал виден, сразу понятно.

А. ШИРВИНДТ – А как же.

О. ЖУРАВЛЕВА – Конечно. Скажите, пожалуйста, а вот о чем вы больше всего жалеете? О какой работе вы жалеете, которой вот сейчас у вас нет? Что поделать сейчас такого, чего просто уже, может, в природе не существует?

А. ШИРВИНДТ – Понимаешь, что бы хотелось? Очень бы хотелось, например, поездить за рулем катера.

О. ЖУРАВЛЕВА – Ого! Понимаю.

А. ШИРВИНДТ – И я, еще коленки ходили, ездил рядом, на яхте с друзьями ездил, на маленьких моторках. И хотя у меня были всякие машины, я умел все это делать (и сейчас иногда, вздыхая, на чем-то езжу), но вот я что-то подумал в прошлом: "А почему же я не имел катера?" Вот так – руль, катер, и еду. Поезд ушел. Вернее, катер ушел.

О. ЖУРАВЛЕВА – Как было сказано в одной песне: "Я плыву на катере, крою всех по матери. От чего же, от чего же нет воды в фарватере?"

А. ШИРВИНДТ – Вот-вот! По матери – пожалуйста. Но не на катере.

О. ЖУРАВЛЕВА – А вот вопрос такой, тоже от Павла из Дубны: "Как вы относитесь к ребятам из "Квартета И"?" Вы вообще сейчас видите какие-то, не знаю, коллективы, новинки – что-то такое, что вам нравится?

А. ШИРВИНДТ – К сожалению, вынужден ходить только к друзьям: к Захарову в театр обязательно (куда денешься?); к Римасу Туминасу обязательно, потому что я очень люблю и считаю его серьезным режиссером и мыслителем; и к Сереже Арцибашеву.

О. ЖУРАВЛЕВА – И все, и хватит.

А. ШИРВИНДТ – "Квартет И" – хорошие ребята и крепкие. Немножко мне иногда не хватает у них столичности.

О. ЖУРАВЛЕВА – А… Вот все-таки снобизм-то, он есть.

А. ШИРВИНДТ – А как же, а как же.

О. ЖУРАВЛЕВА – Да, не без этого?

А. ШИРВИНДТ – Хотя Валера Хаит, папа Хаита – мой большой друг, замечательный литератор, тонкий человек, но все равно одессит.

О. ЖУРАВЛЕВА – Понятно. Все заинтересованные услышали все, что вы сказали, все понятно.

Что вам пишут, скажу вам честно.

А. ШИРВИНДТ – Ну, что мне пишут?

О. ЖУРАВЛЕВА – "Спасибо, вы уникальный. Максим из Петербурга".

А. ШИРВИНДТ – "Да не то слово", – ответь.

О. ЖУРАВЛЕВА – Скажите, а вот какой для вас был в жизни самый важный комплимент или похвала, которую вы услышали, о своей работе, я не знаю, спектакле?

А. ШИРВИНДТ – Я уже сотый раз это рассказываю.

О. ЖУРАВЛЕВА – Правда?

А. ШИРВИНДТ – Но так, как это на "Эхе Москвы", я должен рассказать. Вот здесь, когда выходишь, и вот этот переулочек между Старым Арбатом… Как он называется, не знаешь?

О. ЖУРАВЛЕВА – Между Старым Арбатом и новым Арбатом?

А. ШИРВИНДТ – Ну, вот этот.

О. ЖУРАВЛЕВА – Это Малый Афанасьевский.

А. ШИРВИНДТ – Тут внизу, прямо около этого... Внизу туалет.

О. ЖУРАВЛЕВА – Да.

А. ШИРВИНДТ – Знаешь, внизу маленький туалет.

О. ЖУРАВЛЕВА – Так.

А. ШИРВИНДТ – Ты не была там никогда?

О. ЖУРАВЛЕВА – Нет, как-то не случилось.

А. ШИРВИНДТ – А я когда от вас шел однажды, много лет назад (может быть, пять-шесть), я выбежал туда и понял, что я засиделся – и нырнул туда. А там очень маленькое помещение, и такой постамент, и стоит кресло, стояло, вольтеровское кресло, очевидно, привезенное со Старого Арбата. И сидит дама столетняя (тоже, очевидно, со Старого Арбата), она, значит, дежурная. И у нее, как в старых троллейбусах, эти…

О. ЖУРАВЛЕВА – Билетики.

А. ШИРВИНДТ – Билетики. Значит, справа – спуск на одно место в мужской и женский. И я туда нырнул, выбегаю, протягиваю ей 10 рублей, она говорит: "Что вы? Что вы? Для нас это такая честь!" Вот это был пик мое популярности, понимаешь.

О. ЖУРАВЛЕВА – Спасибо большое, Александр Анатольевич! Вот когда еще придется… За что я люблю мою работу – иногда с такими людьми удается встретиться и поговорить совершенно даром.

А. ШИРВИНДТ – Ты начала с комплимента…

О. ЖУРАВЛЕВА – А программа-то как называется?

А. ШИРВИНДТ – А я должен сказать: "И ты замечательная".

О. ЖУРАВЛЕВА – Нет, нет, не нужно об этом совершенно говорить. Потому что на радио совершенно неважно, как выглядит ведущая, а вот как выглядит артист…

А. ШИРВИНДТ – А звукорежиссер улыбалась, наша старая подруга? Это тоже приятно.

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну, это самый красивый звукорежиссер, был специально для этой программы приглашен.

А. ШИРВИНДТ – А я знаю, это очень трогательно, мы не первый год вместе.

О. ЖУРАВЛЕВА – Ну, в любом случае спасибо большое и нашим слушателям, которые присылали свои дифирамбы. Я уверена, что Александр Анатольевич на самом деле их ценит и понимает, что они искренние. Потому что вас действительно очень любят. Спасибо большое.

А. ШИРВИНДТ – Олечка, зови.

О. ЖУРАВЛЕВА – Обязательно. Всего доброго!

 Отправлено: 13.04.14 21:08. Заголовок: Женя, спасибо! Мне..

Женя, спасибо!
Мне нравится Игорь Жижикин, я видела (и читала) с ним несколько интервью. Позитивный, открытый человек, и внешне импонирует.
Надо было видеть, как он рассказывал про чужие бассейны .
А уж Ширвиндт - у меня всегда хорошее настроение после его интервью .

 Отправлено: 13.04.14 21:29. Заголовок: Tori, пожалуйста! ..

Tori, пожалуйста!

Tori пишет:

цитата:

Мне нравится Игорь Жижикин, я видела (и читала) с ним несколько интервью. Позитивный, открытый человек,

Вот и мне он понравился своим позитивом.

цитата:

А уж Ширвиндт - у меня всегда хорошее настроение после его интервью

Это точно. Вроде, ничего особенного не сказал, а настроение подняось.

 Отправлено: 14.04.14 01:05. Заголовок: Ширвиндта с удовольс..

Ширвиндта с удовольствием послушала. Спасибо.

 Отправлено: 14.04.14 18:20. Заголовок: Жень, спасибо за все..

Жень, спасибо за все новые материалы. С Жижикиным, честно говоря, вообще не была знакома, но кусочек интервью прочитала, и мне понравилось, так что утянула к себе в распечатки и буду читать. Ширвиндта читаю всего, что попадется. Обожаю его оптимизм и чувство юмора.

 Отправлено: 20.04.14 14:15. Заголовок: Ах, какой умница Сер..

Ах, какой умница Сергей Гармаш! Просто душа радуется.

Сергей ГАРМАШ: Обученные кричать чужие лозунги — проживают не свою жизнь


Народный артист — о том, что с нами происходит. Монологи для «Новой»

— Как в этой путаной реальности, непредсказуемой политической ситуации сохранить себя самого? Нужны какие-то опоры, которые исчезли, возможно, в связи с очередной реконструкцией государства, которая длится вот уже 30 лет. С точки зрения исторической перспективы смехотворный срок, но что есть историческая перспектива, когда речь идет о жизни современника, о преемственности поколений, которая из века в век у нас разрушается до основания, а затем… А что затем?

Смотрите, как быстро привыкаем к комфорту. Когда-то к «Современнику» подъезжали единицы машин. Сейчас толчемся, на стоянке не уместимся. Или вот совсем прозаическая вещь. Выхожу из дома и понимаю, что оставил мобильник: ощущение, словно я голый.

Кажется, мобильная связь, всякие гаджеты дают невиданную свободу. Одно нажатие — и ты пересекаешь широты и океаны. С другой стороны, эта видимая мобильность связывает нас по рукам и ногам, лишая времени на размышления о себе, судьбе твоей и твоей страны. А за нами идут наши дети, еще больше связанные одной мобильной цепью.

Нет, я не против прогресса или комфорта. Но, живя сиюминутным, мы перестаем мыслить в перспективе, обозначать дальние цели. Существуем в пространстве одного дня и его практических нужд. Ходим в театры, кино, успеваем веселиться. И в этом благо-получении сидим, как в коконе, хотя вокруг творится что-то ужасное.

На фоне последних событий часто стало звучать: империя, собирающая земли, великая Россия, поднявшаяся с колен. Но в чем величие? Когда-то мы были самой читающей страной в мире. Сегодня проблема образования задвигается в тыл всеобщего штурма национального единения. И любые попытки хоть немного вернуть нас к идее пусть не самой, но читающей страны — терпят крах.

Мой папа учился до реформы 60-х годов прошлого века, он трехзначные цифры множит с невероятной скоростью. Не потому что был вундеркиндом, а потому что счет в уме входил в школьную программу. Счет в уме — не просто математика, это подступы к аналитике.

Помню, у нашего учителя истории были такие карточки. Поднимал он карточку «1917» или «1861», «1941», и за цифрами вставало грандиозное событие со своими предпосылками и последствиями. Если мое поколение неплохо знало историю государства лет на сто назад, то сейчас эта цифра сократилась в разы.

К чему говорю про историю? Человека, не знающего историю, легко взять за руку, отвести в любую партию, вовлечь в любое движение. Обученные кричать чужие лозунги — стирают себя, превращаясь лишь в эхо, проживая не свою, чужую жизнь. А все потому, что вне духовных, интеллектуальных интересов скучно жить.

Недавно смотрел любопытный фильм, посвященный скуке. Ради того, чтобы вырваться из ее плена, люди решаются на экстремальные действия. Их выхолощенное, лишенное смысла существование требует острых ощущений. Тогда невыносимо легко повестись на лозунг, взять в руки биту. Не руководствуясь выстраданными идеями, просто вместо рутинного круговорота зажигается зеленый свет для реального действия. А думать о его последствиях, тем более отдаленных… Это пусть другие. Так и формируется толпа, в которой все повязаны перекладыванием ответственности на другого.

Может, поэтому агрессия, словно сероводород, поднялась и бурлит сегодня там, где вчера еще была тишь да гладь. Не соглашаясь друг с другом в оценках происходящего в стране, в Украине, люди начинают друг друга ненавидеть. Возненавидеть легче, чем убедить. Наш золотой запас не нефть, а литература, которая формирует не только интеллект, но мораль и опыт. Если и можно учиться на чужом опыте, то только сопереживая книге. Когда в обществе не хватает авторитетов, надо обращаться к исканиям Бунина, Толстого, Достоевского. Сегодняшние события поучительно рассматривать через призму «Бесов», «Окаянных дней», «Анны Карениной».

А у нас вновь мода на бесконфликтную архаику. Вот и радетели новой культурной политики пытаются вернуть нас в патриархальную Русь, отдельную от всего мира цивилизацию. Как может развиваться страна, культура вне европейских ценностей? Значит, отменим и все, привезенное Петром? Будем вновь бородами землю мести? Вспомните, в какие годы в Ярославле открылся первый российский театр, и посмотрите цифры, написанные на Гранд-опера, тринадцатой по счету парижской оперы. Посмотрите лицейскую программу пушкинского курса. Там и Гете, Шиллер, Шекспир, Байрон. Отрыв от мировой культуры, в том числе и современной — это самоубийство.

Есть и другая крайность. Может, я консервативен, но не приемлю книги, кино, которые абсолютный слепок уродливой действительности. В которых нет — пусть не света в конце тоннеля, хотя бы тонкой его полоски. Это ложный путь — тупо копировать жизнь. Без вздоха искусства. Обмана. Игры. Думал ли Пиросмани, создавая свои картины, что люди, их рассматривающие, станут добрее? Вряд ли. Но есть в этих холстах свечение, меняющее наши лица.

Установка молодых в кино: не рассказать историю, не поделиться, не тронуть — а удивить. Вчера звонит девушка, зовет сняться в ее короткометражке. Я говорю: «Вы предлагаете мне сыграть военного — конченого дебила. Такие, конечно, есть, но мне это не интересно». У меня есть серьезные претензии и к милиции, но извините: взломана дверь, мы кричим: «Милиция!» Если я буду играть военного-дебила, мента-животное — военные и милиционеры лучше не станут. Они такие же жертвы системы, как и другие. Покажите мне сложного человека.

Мне не нравится слово «патриотизм». Для меня любовь к Родине — как любовь к материнской груди. Глупо о ней кричать. Что такое Родина? Дом, бабушка, папа, мама, школа, друзья. Живой сплав, который не выплеснешь в декларацию. И когда из твоей сокровенной любви пытаются слепить лозунг, требуя: «А ну-ка докажи любовь к Родине!» — к хорошему это не приведет. Георгиевская лента на человеке — не свидетельство его патриотизма. У кого-то эта лента на лобовом стекле, а у кого-то внутри.

Всегда отказываюсь говорить о политике. Но когда в воздухе запахло неонацизмом и вновь находят резоны его полезности в данный исторический момент… Дорогие друзья, показывайте в школе «Обыкновенный фашизм» Ромма. Тогда студенты не будут называть Холокост клеем для обоев, пацанье — избивать «чурок» и устраивать парады своих «побед».

Когда же политическое противостояние переходит в сферу искусства, начинается полный мрак и абсурд. Замечательный фильм «В бой идут одни старики» признается неправильной работой, сделанной под давлением советской идеологии. В Украине запрещают российские фильмы, в России с подозрением вслушиваются в арии из «Руслана и Людмилы»…

Пытаться искусство использовать как инструмент борьбы — значит превратить искусство в средство пропаганды, то есть одно из видов оружия. Я же согласен с простой, но непопулярной у политиков мыслью: в самые тяжкие минуты жизни конкретного человека, в потоке глобальной истории выход можно нащупать лишь путем длительных, мучительных переговоров, но не с позиции силы.

Размышляя, как сохранить себя, не потерять перспективы, вспоминаю слова Юрия Николаевича Арабова: важно не истреблять себя прекращением внутреннего роста, а прилагать максимум усилий, чтобы стать больше самого себя.

 Отправлено: 21.04.14 16:44. Заголовок: Замечательное интерв..

Очень интересное интервью с Вениамином Смеховым в "Собеседнике":


Вениамин Смехов: Власти насильно повелели нам при живом отце возлюбить чужого папашу

Дмитрий Быков, Валерия Жарова

Смехов – любимец нескольких поколений, одна из таганских звезд, не только артист, но и поэт, и драматург, и режиссер, и мемуарист, и просто один из немногих наших современников, на которых можно оглядываться в поисках ориентира. Мы так и видим кислое выражение, которое появляется на его лице при чтении этого пафосного вступления. Но ничего не поделаешь, пора осваиваться в статусе патриарха. Таганке – пятьдесят. Она опять в центре споров и, как водится, доносов. С кем и говорить о ней, как не с Воландом, Клавдием и постановщиком нового поэтического спектакля по стихам Евтушенко «Нет лет»?

«На мальчиков – гранты: их не хватает»

– Вы только что из Женевы. Уже подозрительно. Что вы там делали?

– Я больше всего ценю исключения из правил. Потому что, как и вы заметили за свою молодую жизнь, правила у нас обычно скучные, глупые или даже опасные. Но есть исключения. Среди таких исключений для меня РАТИ, Школа-студия МХАТ и Щукинский институт. А в «Щуке» – Владимир Владимирович Иванов. А он исключение в том числе – благодаря фамилии и имени: Владимир Владимирович – это не Познер и даже не Маяковский, а Иванов-вахтанговец! Он в третий раз призывал меня быть председателем комиссии – раньше это называлось ГЭК, государственная экзаменационная комиссия, а теперь ГАК – аттестационная. Так что я председатель с гаком. Я согласился – люблю смотреть дипломные спектакли его учеников.

– А в Женеве-то?

– Ну подождите же. В Женеве есть такой бизнесмен, я не знаю, надо ли его называть, хотя, в общем, его и так все знают, который в 90-е, опасаясь «наездов», переехал в Женеву. И там основал филиал МГУ – Международный центр Ломоносова называется. В этом центре с 2009 года есть и организованный совместно со «Щукой» курс актерского мастерства. А сейчас как раз первый выпуск. Они уже седьмой год проводят Фестиваль российской культуры и науки. Швейцарские щукинцы показали свои работы, а московские тоже привезли пару дипломных спектаклей, и мы обсудили их с педагогами.

– А что там за студенты в Женеве?

– Рвутся туда в основном девочки, мальчиков не хватает, поэтому на мальчиков выдаются гранты, и они приезжают туда учиться бесплатно – один из самых талантливых, например, из Иркутска... Наконец в России возрождается то, что процветало в конце XIX и начале XX века, – меценатство. Когда были такие люди, как Третьяков или Савва Морозов. Люди, которые обладали большим состоянием, но оно не давало им покоя, пока они не посвящали его, высокопарно выражаясь, величию отечественной культуры.

«Вы просто не знаете, что такое Любимов»

– Вот сейчас на Таганке с успехом идет ваша постановка «Нет лет» по Евтушенко. И туда даже трудно попасть. Вам не кажется, что Евтушенко в общественном сознании начал вдруг уравниваться с Бродским – а ведь так долго был им оттеснен, и казалось, навеки...

– Слушайте, ну не надо поэтов сталкивать лбами! Вы же не Соломон Волков, человек довольно двусмысленный... Во всяком случае, этот его фильм про Евтушенко и его, так сказать, счеты с Бродским произвели на меня тяжелейшее впечатление.

Что касается Евтушенко и причин, по которым люди хотят смотреть «Нет лет», а артистам нравится там играть... Я был когда-то свидетелем того, как Высоцкого высоко оценил Николай Эрдман, великий драматург и поэт-имажинист, друг Есенина. Он был закрытым, неразговорчивым гением русской словесности. Высоцкий пел ему – это, кажется, был шестьдесят девятый, – и вдруг, услышав: «Открою кодекс на любой странице, и не могу – читаю до конца», Эрдман попросил эту песню повторить. Что его подкупило? Думаю, две вещи: снайперский юмор и человечность. Евтушенко читают и слушают потому, что он попадает в нерв, не боится старомодного романтизма, не бежит от реальности... Но ведь и Бродский далеко не сводится к той холодной статуе, которую изображают некоторые мемуаристы. Ведь это же Бродский написал: «Входит некто православный, говорит: «Теперь я – главный. У меня в душе Жар-птица и тоска по государю. Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной. Дайте мне перекреститься, а не то – в лицо ударю. Хуже порчи и лишая – мыслей западных зараза. Пой, гармошка, заглушая саксофон – исчадье джаза». И лобзают образа с плачем жертвы обреза...» Восемьдесят пятый год! А звучит, как написанное сегодня и даже завтра.

– Кстати, из песен Высоцкого у вас есть любимая?

– Не смогу назвать, потому что они для меня не существуют отдельно от моей тогдашней жизни. Высоцкий ценил тех, кто чувствовал поэзию. Я одним из первых слушал его новые вещи и никогда не смогу из них выделить лучшую. Хотя сейчас вырвалось в памяти: «Кассандра», «Купола», «Баллада о детстве»...

– Вы чем-то можете объяснить тогдашний феноменальный успех «Доброго человека из Сезуана»? Все кругом писали: родился новый театр. А ведь пьеса...

– Пьеса на сегодняшний взгляд звучит анахронизмом: «Все богатые плохие и не правы во всем, а все бедные всегда правы и молодцы». У Юрия Любимова в «Добром человеке» ярко проявлен парадокс Брехта: ангел доброты Шен Те способна помогать людям только под защитой и опекой своей тени – злого Шуи Та. Из реплик моего 3-го бога очень сильна эта (шла на аплодисменты): «Блюди форму, а содержание подтянется!»

Успех первенца Таганки связан, по-моему, с эпатажной открытостью актерской команды к залу. Такого тогда не видели.

– Любимов любил актеров? Все вечно говорили о театре режиссерского диктата...

– Нет, любил. Вот его слова – режиссерская запись – 1981 года, когда закрыли спектакль «Высоцкий». Вот слушайте: «Спектакль закрыли, а я не горевал. Что дало мне силы? Мне дало силы, что при этом закрытии мои товарищи, актеры, безукоризненно работали при пустом зале, когда сидели люди, которые умертвляют искусство, значит, умертвляют душу своего народа. Мне было весело. И силы мне давало только одно: высокая художественность. То, что в трудные годы артисты стали настоящими людьми. Они не унизились, они работали свободно, легко, хотя условия были самые неестественные». Я, когда прочел, поразился: это он о нас? Но – интонация его, я узнаю. Вы, ребята, просто не знаете, что такое Любимов, почему он так влиял на нас и на всех. Потрясающий мужик! В шестьдесят восьмом приходят к нам смотреть – а вероятней всего, закрывать – спектакль «Послушайте!»: нашу с Любимовым – горжусь этой совместностью, ведь он сам пригласил меня в соавторы! – композицию по Маяковскому. П. Шелест (третье лицо в СССР и первое – в УССР), а с ним В. Гришин, член политбюро и первый секретарь Москвы. Площадь перекрыта, чекисты рыщут по театру, ищут бомбу или еще чего. Мы за полчаса до начала обсуждаем, что выбросить из спектакля, чтобы его не закрыли сразу после просмотра. Давайте уберем диалог Пушкина с Маяковским, ну это... «Хорошо у нас, в Стране Советов. – Можно жить? – Работать можно дружно...» Давайте уберем «По Кремлю бы бомбами метал: долой!» Ведь это до шестидесятых вырубалось безжалостно из всех изданий «Владимира Ильича Ленина», а у нас со сцены звучало... И вдруг Любимов говорит: убирать не будем ничего. Сыграть надо идеально. Как в последний раз. И если закроют театр, этот день будем вспоминать с гордостью! Нечего и говорить, как мы после этого работали. Хороший урок и для сегодняшних деятелей культуры.

«Я горячо жалел Эфроса»

– Не можем не задать вечный вопрос: когда было лучше – в театре, в искусстве, в стране, – тогда или сейчас? Когда было легче?

– Тогда было значительно душней, и вслух высказываться или острить о власти, как нынче все же бывает, – было немыслимо. Но! И тогда, и сегодня мы, увы, ошибаемся, ожидая гуманных акций по отношению к нуждам обычных людей страны. Скажем, от Андропова ждали скорей благосклонности к театру, потому что именно Любимов в свое время отговорил андроповского сына от сценической карьеры. Такие были милые выверты надежд. Кстати, именно при Андропове Любимова изгнали из СССР.

– Вы следите за таганской ситуацией?

– Если вы о доносе на директора, то это скорее абсурд. Двое от имени коллектива разбежались прогибаться и льстить официальным установкам – «впереди прогресса». Этот донос постыдный, но и смешней, и это не тогдашние кампании. Меня лично в восемьдесят четвертом задела политическая невзгода, когда мы отчаянно боролись за запрещенного Любимова.

– А вернуться в театр – не только одним спектаклем, а вообще – вы не думали?

– Нет, конечно. Я давно сам по себе.

– Нельзя не спросить про ту ситуацию, когда – помните – после изгнания Любимова в театр назначили Эфроса. Тогда вы и Филатов сразу ушли. Филатов очень раскаивался, считал себя виноватым перед Эфросом...

– И уйти нам не разрешали, и Лёня был очень болен, когда его донимали с раскаянием. Мы страдали от насилия властей, которые при живом отце, изгнанном из дома, повелели возлюбить чужого папашу. Это семейная драма, да? Ну, а Анатолий Васильевич Эфрос для меня как был, так и остался великим Мастером, и наш грех перед ним – вот парадокс – глубок и очевиден.

– А можете вы сказать, какой режиссер в наибольшей степени ваш?

– Подлинная квинтэссенция театральности – Петр Фоменко; все, что он делал на сцене. В его студии – воздух театра.

«Страсть Высоцкого к кино не разделял»

– Вы как-то следите за жизнью и карьерой Алики Смеховой? Даете советы?

– Как сказал Зиновий Паперный: «Лиля Брик – это женщина, которая свою жизнь посвятила своей личной жизни». А все прекрасные дамы – чаще всего поэты и актрисы – раздражают обывателей. Тем, что живут по своим правилам.

– А вы хорошо знали Лилю?

– Я с ней общался, а кто ее хорошо знал, кроме ближайших друзей, – сказать трудно.

– И что она была за человек?

– Она очень здорово умела слушать и понимать других. Скажем, по одной строке могла оценить поэта. Мы шли по Переделкино, навстречу Межиров. Он поздоровался, она тоже – и потом спрашивает меня: ведь он не ахти какой поэт? Я в ответ: «Парк культуры и отдыха имени совершенно не помню кого...»

– «В молодом неуверенном инее деревянные стенды кино...»

– Да. Но она уже по первым двум строчкам сказала: действительно поэт.

– У вас нет ощущения, что вы недоиграли в кино? Все-таки при выдающейся вашей фактуре – до странности мало ролей...

– А зачем мне это было нужно? Я, получив дозу любимовской инфекции, никогда не относился к кино всерьез, к счастью, и потому не страдал от невостребованности. Высоцкий захотел и втащил меня в кино – даже уговорил Дунского и Фрида, очень его любивших, вписать роль для меня в «Служили два товарища»: раз у Некрасова – Янковского есть друг, пусть будет и у Брусенцова барон Краузе! Они вписали. Он страшно серьезно относился к роли, наслаждался верховой ездой, не допуская дублеров. Обо всем – вплоть до бессарабского варенца, который мы попробовали там – говорил с восторгом: «Веня, это – кино!» Я его благоговения никогда не разделял.

– Какое советское поколение кажется вам самым интересным, кроме вашего?

– Герои спектакля «Павшие и живые». Вы же не помните, вероятно, что молодые поэты, погибшие на войне, были тогда практически неизвестны? Их – Кульчицкого, Когана, Севу Багрицкого – не печатали до конца шестидесятых. Вот это поколение, почти полностью выбитое, поколение сорокового года, умное, ищущее, чрезвычайно талантливое, мне казалось самым ярким, и с уцелевшими я – не скажу «дружил», но старался к ним приблизиться. Они поражали чувством вины – перед теми, кто не вернулся. Если бы не вой-на – невозможно представить, как они изменили бы все.

– Вопрос, который мы всегда задаем звездам отечественного кино: раздражает ли вас, что роль приклеивается, как ярлык? Ну, как Атос – к вам?

– Ничего раздражающего, напротив, это в жизни сильно выручает. Однажды мы втроем в Мисхоре – еще не украинском и не российском, а советском – долго гуляли и опоздали к ужину: Козаков, Табаков и я плюс наши детки. Козаков, уверенный в своем действительно колоссальном обаянии, отправился просить, чтобы нас накормили, и был отвергнут. Тогда пошел Табаков. Ему дружно закричали: «Шелленберг!» – и пустили нас. Это притом, заметьте, что для Табакова роль Шелленберга довольно проходная; я редко видел чудеса на сцене, и одно из этих чудес – Табаков в «Современнике» в «Балладе о невеселом кабачке». Олег Палыч – актер удивительный, но ничего не поделаешь, он всю жизнь для многих был Шелленбергом, а Визбор при всех его великих заслугах – Борманом. А ведь Визбор не только песни писал – он играл у Хуциева, у Шепитько значительных и привлекательных людей...

– Как вы думаете, все это – то, что сейчас – надолго?

– Не знаю. Думаю, не очень.

– И последнее. Это вопрос, в общем, интимный, не хотите – не отвечайте. Вы стираете из мобильного телефоны умерших друзей?

– Нет. Вот у меня телефон Золотухина. И даже эсэмэски от него. Последняя – лето прошлого года. «Веня, отзовись». Как это стирать?

 Отправлено: 21.04.14 17:25. Заголовок: Спасибо за обе после..

Спасибо за обе последние публикации, Жень.
Надо найти время прочитать, люди уж больно достойные...

Eugenia пишет:

цитата:

Вот у меня телефон Золотухина. И даже эсэмэски от него. Последняя – лето прошлого года. «Веня, отзовись». Как это стирать?

Никак... У меня до сих пор в ящике последнее письмо погибшего 3 года назад брата...

 Отправлено: 25.04.14 16:08. Заголовок: Очень понравилось ин..

Очень понравилось интервью с Александрой Урсуляк в "Театрале":

Александра Урсуляк «Все у меня есть – и гордыня, и амбиции»

Елена ТРИШИНА

Она появилась неожиданно, мощно и страстно ворвалась в театральный мир – молодая, яркая, самоуверенная. Охраняемая и поддерживаемая именами своих учителей – Романа Козака, Дмитрия Брусникина, Аллы Покровской, Аллы Сигаловой… «Звезда Театрала» – конечно, именно ей был присвоен этот титул за двойную роль Шен Те и Шуи Та в спектакле Театра им. Пушкина «Добрый человек из Сезуана». Титул почетный и обязывающий.

– Саша, вы думали, как теперь жить Звезде Театрала, как соответствовать?

– Вот это тот самый вопрос, который меня мучает в последнее время. Внимание журналистов ко мне становится слишком избыточным. Это же в какой–то степени разрушает и расплескивает. Буду лимитировать! Потому что трачу на это слишком много времени, отнимая его и от работы, и от семьи. А дома дела… Дома две дочки – Настя и Аня. Им сейчас 5 и 8 лет.

– Актерские дети. Они бывают с вами в театре?

– Периодически бывают, если ничем не загружены. Нам же вечно не хватает времени, чтобы просто побыть вместе. Вот ради такого общения и развлечения я и беру их с собой. Хотя у нас нет проблемы, с кем оставить – и няня есть, и бабушки – с этим все в порядке.

– А артистки из них получатся, как думаете?

– Педалировать я не буду. Но они невольно включены в мою закулисную жизнь – ходят на репетиции, танцы учат, песни поют, даже роли выучивают. Из всех спектаклей роли, и, вы будете смеяться – даже немецкие зонги из «Доброго человека».

– Потому что вы сами, наверное, во всех углах квартиры их разучивали?

– Естественно, в сортире, в ванной – в дом же все приносится.

«Причудницей–забавницей, вихрь с головы до пяточек»

– Это правда, что вы сами когда–то в детстве мечтали стать парикмахером?

– На самом деле это папе моему в определенный момент так показалось. В 90–е годы парикмахер – это стал уже не просто дядя Петя, который стрижет всех, кто пришел – появились салоны, мастера, стилисты. Это стало модным, это вошло в ранг гламура, стало приносить деньги. А я иногда подстригала своей сестре челку, бывало, еще кого-то стригла, причем, делала это скверно, но папе казалось, что хорошо и умело. Уж очень он не хотел, чтобы я шла в артистки. У нас ведь семья тоже была артистической, папа – режиссер, и чтобы как-то себя успокоить, он мне время от времени намекал: «Как же это у тебя здорово получается – прически делать? Может, это станет твоей профессией – прически делать?»

Знаете, я до сих пор способна сделать прическу и себе, и кому-то из домашних. Я все-таки по-прежнему владею этим навыком.

– А вы сразу же после школы пошли поступать в театральный?

– Да, в 16 лет. И сразу поступила. Дошла до конкурса в два ВУЗа, надо было уже выбирать, а в Школе-студии МХАТ набирали Козак, Брусникин, Покровская, и я, безусловно, сделала выбор в их пользу. Почувствовала, что там какая-то теплота была по отношению ко мне. Интуитивно выбрала их.

Хотя, что такое «интуитивно»? Как, например, можно выбрать роддом, в котором ты будешь рожать? Одно дело, когда ты троих родила в одном роддоме, потом двоих – в другом. Тогда можно порассуждать: «Вы знаете, в первом, пожалуй, мне как–то понравилось больше». А когда ты впервые, и пока ни разу ни с кем «в бой не сходил»? Тут уж должна сработать интуиция, а она у меня есть, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Я знаю это за собой, и доверяю ей.

– Помните, что вы читали на вступительных?

– «Бабушку» Марины Цветаевой.

– «Когда я буду бабушкой?..»

– Да-да-да! И это было самым точным, прямо, «бомбовым» попаданием. Все остальное я читала, наверное, хуже, а в «Бабушке» все возможности моего темперамента буквально выпирали наружу. И Алла Борисовна Покровская, когда меня послушала, сразу посоветовала: «Ты всегда с «Бабушки» начинай, и все у тебя будет нормально».

– Вот и мы тогда все разделы нашей беседы нанижем на эти стихи. Вы так и предрекли себе судьбу, потому что в этом стихотворении заложено очень многое?

– Да, я думаю, что «седой каргою с трубкою» – если не брошу курить, точно так и буду.

– Мне кажется, несмотря на ваше раннее желание стать актрисой, вы в себя очень рано заложили этот постулат: главное – семья?

– Я не могу сказать, что думала об этом в юношестве, но, опять же, интуиция раньше проявилась, чем мой разум, чем какие-то мысли верные. Уже сейчас, задним числом, я понимаю, что была права в своих поступках, хотя тогда и не осознавала. Но я помню, что у меня были такие задумки, чтобы была большая семья. Я как-то поняла очень давно, что семья, близкие родные люди – это очень важно. Когда их много – это очень хорошо.

– А разве у вас их много было? Родители расстались, когда вы были совсем маленькой?

– Зато сейчас у меня уже большая семья. Я поняла один простой принцип: чтобы была большая семья, ее нужно родить. И я свой вклад уже сделала в продолжение семьи.

– Вы в чем–то повторяете судьбу своей мамы?

– Нет, мы с ней разные люди. Мама в силу жизненных обстоятельств родила всего одного ребенка, а я уже двоих. Она, к сожалению, перестала быть актрисой, а я пока еще держусь. Но я могу сказать, что поколение моих родителей попало в страшное время – между временных жерновов 80–х и 90–х годов.

– Хотя тогда все же и некоторые свободы пришли?

– Но родители мои не завели каких-то банков, не завладели нефтяными вышками.

– А театры? Возникло более 200 любительских театров только в Москве – такая волна поднялась!

– Да, мама моя играла в театре Александра Паламишева. И спектакли у них были замечательные, один так вообще гремел – «Отец Арсений», с Владимиром Заманским в главной роли. С этого спектакля началась жизнь фольклорного ансамбля «Обереги», куда позже и перешла мама вместе с актрисами распавшегося театра.

Но ходили в театры категорически мало, и весь, так называемый, театральный бизнес рухнул очень скоро к чертовой матери.

– И вы, зная все это, все равно решили вступить на этот путь?

– Я не задумывалась о последствиях. Я просто влюбилась в эту профессию. Да и курс у нас был очень достойный – Даша Мороз, Сергей Лазарев, Даша Калмыкова, Саша Матросов. И потом все разошлись удачно по театрам.

– Сами вы в Театре Пушкина уже 11–й сезон?

– Представляете, сколько времени прошло, а я все в одном театре? И представьте, ни разу об этом не пожалела.

– Но вы здесь и стали звездой?

– Так мне везло очень во многом – я пришла в театр, который только что дали моему мастеру Роману Ефимовичу Козаку, который меня очень любил. Он меня позвал как человека своей команды, как своего близкого человека, с которым он будет делать свой театр. Конечно, я работала много, он занимал меня, что называется, и в хвост, и в гриву. Хотя я ему несколько раз ставила палки в колеса.

– Да что вы?

– Я же рано вышла замуж, и в самый разгар работы пару раз буквально ставила Мастера перед фактом: «Роман Ефимович, я беременна». Елки-моталки! Он переживал это очень остро, прямо, как предательство. Слава Богу, что рядом была Алла Михайловна Сигалова – его жена и соратник. Она и объясняла ему, что все правильно, и ничего в этом нет страшного.

«Темный, прямой и взыскательный взгляд»

– Я знаю, что Сигалова относится к вам до сих пор как к дочери. Помню, она рассказывала, что они с Козаком постоянно влюблялись в одних и тех же людей. Так было, например, с Гидоном Кремером, так было и с вами – молоденькой еще тогда девочкой – Сашей Урсуляк.

– Безусловно, и для меня Алла Михайловна – ближайший человек. Я не буду говорить, что считаю ее своей матерью, хотя наши отношения чем-то напоминают дочерне-материнские. Я считаю ее своим другом, и, безусловно, этот друг – великолепная женщина. Великая!

– Мне кажется, что вы от нее очень много взяли, даже внешне, даже манеру общения – такую как бы холодноватую, отточенность формулировок.

– Конечно, я от нее массу всего взяла, впитала многое. Алла Михайловна – мой «оринцир».

– Что это?

– О, это смешная история! Как я помню, был мой день рождения, я была уже слегка пьяна, и все твердила ей: «Алла Михална, вы мой оринцир! Оринцир вы мой!»

– Ориентир?

– Конечно! Ориентир по жизни!

– Помните, с чего началось ваше общение?

– Первая встреча у нас была на спектакле «Ромео и Джульетта». Роман Ефимович позвал Сигалову как режиссера по пластике. Она поставила ночь любви Ромео и Джульетты, ту единственную ночь, которая у них была. Это был отдельный номер, дивертисмент, отдельная новелла. И она была сделана мастерски. И конечно, шарм и обаяние Аллы Михайловны, и мой страх, ужас, восхищение и влюбленность в нее – все это пришло так неожиданно. Она невероятная, не поддающаяся никаким объяснениям.

– И пережившая многое в своей жизни, и преодолевшая многое?

– Но это я уже потом узнала, и подробности ее биографии, и о травме, которую ей пришлась перенести в юности, и многое другое. А поначалу я просто думала: какая же она интересная – оторваться невозможно совершенно.

Потом, помню, как перед самой премьерой я решила заболеть ангиной, причем, какой–то жуткой. И Алла Михайловна мне позвонила, вдруг. Не просто как актрисе, с которой работает, нет, это было какое–то человеческое включение. Она звонила часто, советовала, что надо делать, что надо выпить, чтобы прийти в себя и обязательно выйти на сцену.

А потом у нас начался совместный ад, когда мы с ней съели…нет, не знаю, что она съела, но я – огромное количество самого страшного и отвратительного.

– Что же произошло?

– Алла Михайловна просто решила из меня сделать человека, когда мы с ней встретились на спектакле «Ночи Кабирии». Спектакль этот – на состоявшуюся актрису, на женщину, много пережившую. А она решила меня приподнять, сделать из меня человека, и абсолютно правильно, наверное, выбрала для этого такой жуткий способ – уничтожения. А она в принципе это делать умеет. И впоследствии наша дружба сложилась именно потому, я думаю, что уничтожение меня все никак не происходило. Я никак не уничтожалась, я держалась из последних сил, а она уже очень открыто вела свою одностороннюю войну. Она стирала меня просто в порошок, а я, представьте себе – абсолютно не обижалась. Она уже так хотела меня засадить, обидеть, уничтожить, чтобы все это вылилось в постановку, а я все не обижалась, и не обижалась. Мне было больно, грустно, я страдала, мне было плохо, но я все не обижалась на нее. Потому что сама понимала – все это идет в багаж роли, на пользу спектаклю.

И это произвело на нее такое сильное психологическое впечатление, что она бросила это дело, и мы с ней подружились.

– Это все было до премьеры?

– Нет, у нас дружба возникла после, когда она уже, грубо говоря, плюнула на меня, бросив этот эксперимент.

– Что же она могла вам такого страшного говорить?

– Что? «Вы бездарность! Вас надо…» И еще много такого, даже нецензурного, что я сейчас и повторить не могу, но действенного. Причем, это делалось открыто, в микрофон, на весь театр, с утра до вечера. Я себя чувствовала полным дерьмом, ничтожеством. Но выстояла и очень многому научилась, благодаря этому.

– У вас ведь были и следующие совместные работы?

– Потом была «Мадам Бовари». Это была очень большая работа. Но сейчас я понимаю, что не была тогда к ней готова. Чего–то я там не смогла, не сумела.
Это был уже совсем другой подход. И встретились мы с ней совсем иначе, и не было у нас никакой конфронтации. Но что–то не случилось, я думаю. Неважно! Мне кажется, что в театре, кроме того, что надо делать какие–то интересные спектакли, важно, что происходит между людьми. Даже, когда спектакли прекращают свое существование, этот период тебе очень много дает. И, конечно же, репетиции «Мадам Бовари» мне очень много дали.

– По жизни человеческой?

– Да. Есть состояние, общение, тот мир, в котором ты проводишь три-четыре месяца репетиций – это самое главное. То, о чем вы говорите, что между вами происходит, что в душе зарождается, какие зерна. Потому что потом они все равно прорастут.

– Вы стали близким человеком в их семье, бывали у них в доме?

– Конечно. И до сих пор я у них бываю, хотя нет уже Романа Ефимовича, Миша – их сын, учится в Америке, часто приезжает, и я очень дружу с Аней – старшей дочерью Аллы Михайловны.

«Моей землицы горсточку возьмите в узелок»

– Козака не стало в 2010 году. Как вы пережили его уход?

– Вы понимаете, я из-за своей какой-то молодости, легкомысленности, и глупости, была абсолютно убеждена, что вот он ездит лечиться в Германию, и уж там–то его вылечат. Да, думала: сейчас тяжело, но мы его поддержим, и он выкарабкается. Отмечала, что он стал даже лучше выглядеть. И только под самый конец, я поняла, что ничего хорошего уже не будет.

Помню, заснула крепко, вдруг вскакиваю посреди ночи и четко понимаю, что он умирает. А ведь перед его смертью мы провели прекрасные полгода вместе, выпускали «Бешеные деньги» Островского. Он выпустил спектакль и ушел. Не умер, а ушел. Потому что он все время с нами. И период репетиций – это был такой классный период, это было так хорошо. И мы с ним дружили…он меня столькому научил за эти полгода. Не в профессии, а в жизни, черт побери! Мы постоянно так хохотали… я навсегда запомню этот период.

Еще одним потрясением в моей жизни было то, как Алла Михайловна пережила уход Роман Ефимовича, и позволила нам проститься с ним. Это было очень достойно, очень сильно, и я не уверена, что в этой истории можно было что–то лучшее предпринять. Дело в том, что Козак был человек не сопливый, далекий от пошлостей, от всякого этого дерьма, от дебильных тостов на поминках. И я считаю, что все его друзья, ученики, и в первую очередь, Алла Михайловна провели все это достойно его мироощущения, понимания. И если бы он увидел с небес, или еще откуда-нибудь, что кто–то там прибавляет пафоса, он бы плюнул сверху на нас всех. Я убеждена, что он, смотря, как все происходит, был доволен, ему не было неловко. Алла Михайловна всегда очень хорошо понимала, за кем она замужем, и очень уважала своего мужа. И всегда знала, что соответствует ему, а что нет.

– Остался Театр Пушкина без своего главного режиссера?

– Первое время было очень тяжело. Но иначе и быть не могло. Пустота. Переход на какие-то другие рельсы. В театре у меня было затишье.

Я пыталась заниматься какой–то своей жизнью… В этот самый момент я развелась с мужем и осталась одна, с двумя детьми. Т.е. у меня был такой период абсолютной пустоты. Я бросила курить, дико поправилась, пыталась заниматься спортом.

– В этот сложный момент нужно было как–то собирать себя, мобилизовывать?

– Да нет, я не была разобрана, что называется. Вот опять же – Алла Михайловна, почему ориентир? Она когда–нибудь бывает разобранной?

– Думаю, что да, хотя даже самой себе в этом не признается.

– Думаю, что нет! Разобранность, если на то пошло, бывает разной. Вот такой: «Я не знаю, что мне дзэлать!» – такой разобранности у нее не будет никогда в жизни. Все–таки я оглядываюсь на нее, и стараюсь соответствовать.

– И когда пришел черед новой работы?

– Новая работа совершенно неожиданно нагрянула. Это был спектакль «Много шума из ничего», который поставил Евгений Писарев. Я весь сезон ничего не делала, а тут в театре возникла некая ситуация, когда нужно было за две недели до премьеры прийти и играть Беатриче.

– Такой срочный ввод был?

– Да. Евгений Александрович обратился ко мне за помощью, я, естественно, откликнулась и постаралась максимально достойно выпустить премьеру.

«А целовалась, бабушка – голубушка, со сколькими?»

– Саша, любовь для актрисы – это так важно! Как же играть чувства – без чувств? Вы знаете, когда я смотрела «Доброго человека из Сезуана», мысленно пожелала вам такого человека рядом, как Саша Матросов (Александр Матросов, актер Театра им. Пушкина). По степени таланта, по искренности, по схожести.

– Да, интересно. Между прочим, не вы первая мне об этом говорите. Жена Саши Матросова была у нас звукорежиссером. Когда она пришла в театр, тоже кое-что подозревала.

А мы же с ним однокурсники, мы много работаем вместе еще с института, а это, как я говорю, «хуже родственника». Это же моя «ходячая совесть». Вечный строжайший взгляд такой. Вот что–то я играю, чувствую, за кулисами стоит и зырит, и меня сканирует: «наврала–не наврала, наиграла–не наиграла, плохо–хорошо». Потом молчит. Я – то же самое: всегда стою за кулисами, слежу за ним. Вот такой у нас постоянный контроль друг за другом.

Я его очень люблю, несмотря на то, что у нас друг к другу пощады нет никакой. При этом – какая–то родственная связь – вечно обнимаемся, я у него все время на коленях вишу. И Соня – жена его, думала, что у нас роман, конечно. А – никогда в жизни! Ну, это прямо был бы инцест!

– Саша! Кажется, все картинки вашей жизни – театрально–семейные? У вас даже банального хобби нет? Интересует вас что-то иное, не имеющее отношения к театру, и к семье?

– Я даже не могу припомнить, что бы меня интересовало, кроме этого? Хотя, иногда думаю: ну должна же я себе позволить нечто? Допустим, поехать ненадолго, без детей?

– Получается?

– Недавно получилось – всего на 3 дня. В Париж.

– Одна?

– Нет. С любимым…
А не так давно вывезла детей на дачу, и 85 км ездила туда – обратно, и там не было телевизора, и там было так хорошо. Какой же кайф! Мы читали, я слушала в машине аудиокниги, лекции. Поняла, что не хочу ничего смотреть, я объелась, хочу только читать и слушать.

«Я опрокину лавочку, я закружусь, как вихрь!»

– Так, наверное, на слух вы выучили и зонги на немецком для «Доброго человека из Сезуана»? И совершенно безукоризненно исполняете их в спектакле. Кто–то помогал вам?

– Да, конечно, носитель языка – чистокровная немка, актриса Моника Госсман, которая училась у Козака на курсе после нас. Я, слава Богу, схватила ее случайно в тот момент, когда она работала у нас в театре над другим спектаклем. Она пришла к нам на репетицию, и я стала ее трясти и расспрашивать о нюансах. Моника мне быстро объяснила, что немецкий язык не жесткий, как все думают, акцент надо делать на гласных, это самое главное. Так мы с ней разобрали весь текст. У меня оказался хороший слух на языки. Я ее на диктофон записала, и дальше – все съемки, все самолеты, машины, все поезда – с бумажками, с прослушками. Я ей безумно благодарна.

– В драматических спектаклях вы абсолютно профессионально поете и танцуете. Вы никогда специально не учились танцам и пению, кроме Школы–студии?

– Когда я пришла в институт, какие–то навыки танца у меня были, хотя я занималась хореографией не так много, и сожалею об этом – но у станка я стояла все–таки не как какашка, а как селедка. И навыки эти мне до сих пор помогают. А насчет пения – я занималась народным пением, благодаря маме моей, которая участвовала в том самом ансамбле народной песни «Обереги».

За 20 лет, что они существуют, было множество концертов, гастролей. Я провела на репетициях этого ансамбля все свое детство, узнала много народных песен, и, между нами говоря, пользуюсь до сих пор большим успехом в дружеских пьяных компаниях.
Потом, уже в театре, у меня появились педагоги по вокалу. А сейчас, когда жизнь занесла меня в мюзикл «Чикаго», у меня появился совершенно замечательный педагог Алла Куликова, которая со мной занимается усиленно.

– Мюзикл, в который, как вы говорите, вас занесло – это совершенно новый для вас жанр?

– Я думаю, для меня это шаг вперед. Как же я восхищалась и завидовала раньше Лайзе Миннелли! А сейчас Велма – любимая моя роль. Это непросто, тут нужно применить действительно все свои навыки, приложить физические усилия. У меня 15 спектаклей в месяц.

– Как же вас хватает на спектакли и в театре Пушкина, и в мюзикле?

– Вот так! Я работаю каждый день. Потому и отказываюсь от интервью, думаю, лучше бы я детей увидела.

– Саша, похоже, что вы очень работящий человек?

– Вполне. Я еще такой заводной человек, как заведусь – не могу остановиться.

«Скажу: Родимый – грешница! Счастливая была!»

– Как получилось, что ваш папа – известный кинорежиссер, вас не снимает в своих фильмах? Такое добро у него рядом, и пропадает?

– Я думаю, что должно быть какое–то очень точное попадание. Мне нужна какая–то роль, которая соответствовала бы моей психофизике. В театре я могу быть какой угодно, а для кино нужна фактура, а моя фактура, как ни странно, не совпадает с моим внутренним миром, что в кино очень важно. Роль должна быть точна, должна собрать все эти компоненты, и еще, это должен хотеть снимать такой режиссер, как мой папа. И поскольку такого совпадения пока не было, думаю, он меня и не снимает. Но если уж совпадет, это случится, наверное.

– Но пока все ваши роли в кино – это совсем не то, чего вы достойны, мне кажется. Хотя, вам всего 30 – это возраст, когда все только начинается.

– Конечно, хотя, помните, героиня Алентовой в «Москве слезам не верит», говорила, что в 40 лет все только начинается?

Помню, как Алла Михайловна периодически меня спрашивала, сколько мне лет, и каждый раз по–новому реагировала. То в 24 – ой, как много! То – как мало! Как–то говорю ей: «Я жду тридцати лет, когда, говорят, все чакры открываются, и все так и попрет». А она мне: Не верьте, это только в сорок придет».

– Кажется, Джульетту вы играли в первый раз молоденькой совсем, без достаточного актерского опыта?

– В 19 лет. А второй раз пришла играть ее уже мамашей с двумя детьми – старая коза! Исполнительница, которая вместо меня уже играла, внезапно заболела. А я не собиралась идти на замену, не хотела – пусть отменяют спектакль. И вдруг мне так стыдно стало: театр в беде! Давайте мне текст!

А потом такой кайф получила! Все зная, все понимая, как – чего, с таким чемоданом опыта.

– Немного обидно, что публика широкая вас мало знает, имя пока не на слуху, как говорится. Может, зря вы журналистов так не жалуете? Где же актерские амбиции?

– Да все у меня есть – и гордыня, и амбиции. У меня нет недостатка внимания, я чувствую, что ко мне хорошо относятся, правда. Я просто печатные ложные откровениями не люблю, действительно.

– Хотя, поймите, интересно же знать тем, кто любит вас на сцене, как она – одна, с двумя детьми, откуда силы берет для такой работы?

– Нет, я готова поделиться. Предположим, есть какая-то женщина, живет она далеко, кто–то ее бросил, осталась она одна, с детьми. Проблемы, сложности. Меня же тоже поддерживают примеры женщин, которые в похожей ситуации смогли достойно держаться – кто не наложил на себя руки и вышел красиво из такого положения.
Работает много и творчески.
Меня это вдохновляет. Может и я способна кого–то вдохновить?
Если это с пользой применить, то я согласна.

 Отправлено: 29.04.14 04:14. Заголовок: Сегодня исполняется ..

Юбилей - 90 лет! - прекрасного литовского актера Донатаса Баниониса.

Весна патриарха

Донатасу Банионису сегодня исполняется 90 лет

Сергей Разоренов ("Новые Известия")

Актер, создавший целую плеяду ярких образов в кино и с подлинным блеском игравший на подмостках литовской сцены, многим запомнился своей ролью в картине «Мертвый сезон». Это был совершенно новый в советском кино – неожиданный – образ разведчика, напрочь лишенный идеологических штампов. Его герой жил и работал в далекой стране (где он выполнял свою миссию) вне совдеповских привязок и служил исключительно во имя высокой идеи освобождения мира от зла. Донатас Банионис создал совершенно новый образ в таком же отчаянно-новом – по драматургии, поэтике, по визуальному ряду – фильме Саввы Кулиша, которым бредили подростки и восхищались маститые киноманы.

Впрочем, то была не первая роль Баниониса в жанре детектива. Незадолго до того артист сыграл в фильме «Операция «Трест» роль Эдмунда Стауница – злейшего врага советской власти, который ведет борьбу с ней в самом логове большевизма – в центре нэпманской Москвы. В картину, снимавшуюся к 50-летию этой самой власти, Банионис был приглашен, уже будучи известным киноактером. Тут прежде всего стоит сказать о фильме «Никто не хотел умирать» – откровенной и поэтической ленте Витаутаса Жалакавичюса, посвященной «лесным братьям», боровшимся с коммунистами в Литве после Великой Отечественной войны.

Прошедший блистательную школу драматического искусства у Юозаса Мильтиниса (долгие годы жившего в Париже и дружившего с Пикассо, Барро и другими небожителями тогдашнего искусства) – основателя Паневежисского драматического театра – и ставший первой звездой его труппы, народный артист СССР Банионис все же стал известен «городу и миру» прежде всего своими киноролями. Однако именно театр позволил сформироваться редкому амплуа актера. Амплуа тонкого лирика, с глубокой (глубинной даже) внутренней жизнью, создающего пронзительный образ современника...

Ну а играл артист, разумеется, не только своих современников, но и – например – художника Гойю, композитора Бетховена... Исключительная киногеничность открывала ему путь к созданию образов многих immortels. При этом – при очевидной «внешней» достоверности и хронологической аутентичности – все герои Баниониса были и поразительно психологически «выверены». Неуспехов и неудач у Баниониса не было.

Особенно заметно «психологическая составляющая» позволила артисту сыграть и главную роль в «Солярисе» Андрея Тарковского. И хотя тут пришлось идти по пути, исключительно начертанном режиссером (сопротивляться Тарковскому было, как известно, совершенно бессмысленно) – Банионис был доволен тем, что удалось сделать свой вклад в общую задачу – картина имела колоссальный успех.

Стяжавший немалые лавры в СССР, Банионис не был обделен ими и в постсоциалистической Литве – в отличие, скажем, от Вии Артмане, закончившей жизнь чуть ли не в бедности. И хотя в театре народный артист СССР и Командор Банионис не играет уже 20 лет (он оставил его в ранге не только ведущего актера, но и главного режиссера Паневежисского драматического) – в кино время от времени Баниониса можно было увидеть. Роли предлагают и сегодня, но патриарх литовского искусства отказывается. В том числе и потому, что предложения не по вкусу маэстро. Нет, он совсем не брюзжит и вовсе не жалуется на жизнь в своей небольшой квартире в Вильнюсе, куда переехал из Паневежиса... Просто, какие-то совсем другие сегодня на дворе времена. Да и хочется хотя бы немного пожить и в свое удовольствие...

 Отправлено: 06.05.14 02:40. Заголовок: Валерий Кичин ("..

Валерий Кичин ("РГ") - памяти Татьяны Самойловой:

Вечно живые

Ушла Татьяна САмойлова, советская звезда, которую помнит мир

Народная артистка Татьяна Самойлова - одна из трагедий нашего кино. Трагедий этих тьмы, и тьмы, и тьмы, и они уже породили очень много невидимых миру слез.Первая красавица курса, девушка с экзотичной внешностью, с невероятными раскосыми глазами, полная молодого оптимизма и энергии, уверенная в своем будущем. Она была счастливым ребенком: отец - знаменитейший Евгений Самойлов, кумир театра и кино, идол всех женщин Советского Союза. Она училась танцу, на нее обратила внимание сама Майя Плисецкая. Но Самойлова предпочла драму и пошла учиться в легендарную "Щуку" - училище имени Щукина, откуда вышло много великих вахтанговцев, включая Василия Ланового - ее первую любовь и первого супруга. Красота окружала ее: красавец-отец, красавец-муж, и сама красавица, от которой вскоре будет неметь сам Пабло Пикассо.
Экзотическую девушку пригласили на первую в ее жизни кинороль - конечно, экзотическую: в фильме "Мексиканец" с красавцем Олегом Стриженовым в главной роли. Даже успех был красивым и экзотическим: зрители воспринимали фильм как картинку из недоступной заграничной жизни - в одном ряду с "Человеком-амфибией".

И сразу - уже триумф, причем громкий, всемирный: Самойлова сыграла Веронику в фильме Михаила Калатозова "Летят журавли" и стала суперзвездой. Ей стоя рукоплескал зал Каннского фестиваля, фильм получил единственную в нашей истории Золотую пальмовую ветвь, а его главная звезда - приз жюри. С формулировкой "Самой скромной и очаровательной актрисе".
Тогда ее узнала вся планета. Ее лицо мелькало на обложках мировых журналов в одном ряду с самыми популярными знаменитостями. С ней мечтал сняться Жерар Филип. Пикассо сулил ей звездную жизнь. Эта советская звезда была не только красива - она обладала той актерской искренностью, которая пленяла сразу и навсегда. Ее раскосые глаза обещали талант, границы которого были еще никому не известны. Этот триумф мог стать поворотным пунктом в ее судьбе: ее готовы были снимать крупнейшие кинокомпании, на нее сыпались лестные предложения. Но она была представительницей великого СССР, и советские официальные органы отклоняли любые западные контракты: "Самойлова очень занята!".
А она не была занята. Девушка с экзотическим разрезом глаз вряд ли могла играть типичную комсомольскую активистку в типичном советском кино; режиссеры ею восхищались, но в своих фильмах ее "не видели". Да и успех картины "Летят журавли" в глазах партийных функционеров был сомнительным: "воспевание" девушки, не дождавшейся жениха-фронтовика, приравнивалось к пропаганде проституции. И Запад, наверное, не случайно клюнул на этот порочащий Россию фильм, а что мило врагу, то враждебно родине. Вот примерно так рассуждала политизированная критика, и актрису, у ног которой лежал "весь Париж", у нас снимать не очень торопились. Ее снял, в память о недавнем триумфе, Калатозов в "Неотправленном письме". Потом каннскую звезду пригласил венгерский режиссер Михай Семеш на роль советской разведчицы в шпионском триллере "Альба Регия" (ее партнером там был кумир венгерского кино Миклош Габор). Потом итальянский классик Джузеппе Де Сантис снял ее в роли коллаборационистки Сони в фильме из времен Второй мировой "Они шли на Восток". Но все это уже не шло ни в какое сравнение с ее первым и главным успехом. Звездный путь прервался на взлете просто потому, что любая звездность казалась подозрительно "не нашей": с ней просто не знали, что делать. И вспоминали о Самойловой, как вы заметили, в основном заграничные режиссеры.

Но вот неожиданно вспомнил режиссер наш, и к тому же классик: Александр Зархи доверил экзотической красавице роль самой Анны Карениной. В этом фильме Самойлова снова встретилась с Майей Плисецкой, сыгравшей Бетси Тверскую. Советская "Анна Каренина" тоже была приглашена на Каннский фестиваль, который всегда любил возвращаться к своим прежним фаворитам и теперь нетерпеливо ждал новой встречи с Татьяной Самойловой. Но не дождался: Франция была в огне студенческих волнений, и в знак солидарности с молодежью революционно настроенные зачинатели французской "новой волны" не дали открыть фестивальный занавес, а жюри сложило полномочия. Каннская премьера фильма не состоялась, новый триумф Самойловой - тоже. В России же картину приняли, как всегда, кисло-сладкими усмешками: в глазах миллионов Анна Каренина не должна обладать столь вызывающей экзотической красотой.
Так вторая по-настоящему звездная роль Татьяны Самойловой не то чтобы не состоялась, но была как бы придушена - сначала судьбой-индейкой в Канне, потом вечной хмурой бдительностью у себя дома.
И потянулись годы бездействия. Актрисе перепадали незначительные роли в фильмах, которые забывались уже в год выхода. Семейная жизнь тоже стала нестабильной: уходили мужья, приходили новые, в итоге безработная актриса осталась в полном одиночестве. В ресторане Московского Дома кино, который тогда славился своей атмосферой дружественности и скромными ценами, часто могли видеть молчаливую женщину, которая сидела, как правило, за столиком у окна совершенно одна - в ней с трудом узнавали блестящую красавицу с каннских подмостков, а если узнавали, то опасались потревожить бестактностью. Самойлова приходила туда столоваться, ее знали официантки и подкладывали ей вкусные кусочки, делали порции чуть побольше. Возможно, она приходила не только поесть, но и чтобы ее кто-нибудь вспомнил, подошел, поговорил с ней. Потом ее перестали видеть и там.

В 2008 году, спустя почти полвека после каннского триумфа, о забытой звезде вспомнил молодой режиссер Игорь Волошин и снял в эпизоде своего фильма "Нирвана". Эпизод был прекрасен, эксцентричен, ярок, 74-летняя актриса там блеснула новой гранью своего таланта, еще неведомой: трагикомедийной. Но на Берлинском фестивале, где состоялась премьера, и Самойловой уже не было, и зрители на экране ее не узнали: в кино слава и приходит и уходит очень быстро.
Одиночество, забвение, ощущение ненужности и традиционная для наших былых суперзвезд нищета делали свое дело. Самойлова много болела, питалась скудно, и были случаи, когда она исчезала из дома, и спустя несколько дней ее находили где-нибудь в больнице, где пожилые врачи могли только ахать, признав в старой молчаливой женщине экранную красавицу, освещавшую их юность. А молодые, скорее всего, уже и не знали, кому ставят капельницу.
Это, увы, типичная для нашего кино судьба. Пока человек нужен и приносит отечественному искусству мировую славу, его терпят. А потом бросают и забывают до некролога. Актерские гонорары советской поры не позволяли накопить на обеспеченную старость, и уж тем более речи не могло быть о своем бизнесе, который обычно кормит угасшие западные светила. И только редкие телевизионные всхлипы о трагических судьбах потерянных по дороге звезд нарушают могильную тишину вокруг них, еще живых. Но и эти отдельные всхлипы - дань не милосердию как закону жизни, а спорадическим поискам сенсации.
Сейчас о Татьяне Самойловой как раз готовились вспомнить: в канун ухода ей исполнилось восемьдесят. И был уже объявлен вечер в Доме кино. Звезда Канна должна была явиться своим былым почитателям приодетой, ей говорили бы ласковые слова, ей снова должны были перепасть кусочки любви и счастья.
Теперь будет вечер прощания навсегда. И ласковые слова Татьяна Самойлова уже не услышит. Останется ее ладошка, оттиснутая на Аллее звезд во французском Канне. Уникальная ладошка - по-моему, единственная, оставленная там звездой из России.

 Отправлено: 06.05.14 11:21. Заголовок: Eugenia пишет: Юбил..

Eugenia пишет:

цитата:

Юбилей - 90 лет! - прекрасного литовского актера Донатаса Баниониса.

Спасибо за заметку.
Добавлю, что в этом году Д.Банионис стал лауреатом Национальной премии ( вернее, за 2013 год, но премия всегда вручается в День Независимости – 16 Февраля).
Новейшая его роль – небольшая, но яркая в фильме«Тадас Блинда.Начало»(2011) , где он сыграл Муравьёва-Палача.

 Отправлено: 09.06.14 03:49. Заголовок: Замечательное интерв..

Замечательное интервью с Александром Сокуровым в "Новой газете":

Александр СОКУРОВ: «Мы сейчас с такой легкостью расправляемся с молодыми людьми!»

Почему на открытии «Кинотавра» в Сочи режиссер призвал президента Путина освободить всех политзаключенных

После обращения Александра Сокурова трансляция церемонии открытия фестиваля не могла попасть в телеэфир («Новая» № 61), зато по Интернету вскоре разлетелась «весть» про отказ Сокурова от своих слов в защиту политзаключенных. Это неправда. Александр Николаевич от сказанного не отказывался и не оправдывался. Понимая, что у фестиваля к президенту возникли проблемы именно из-за его обращения, он принес свои извинения организаторам фестиваля. И в этом жесте также остался равен себе.

Дождливым днем мы отправились с режиссерами Александром Сокуровым и Светланой Проскуриной посмотреть Олимпийские объекты. Понедельник в парке выходной. На всех дорогах-подступах полицейские кордоны. Просачиваемся. И оказываемся в городе-призраке. Гигантские пустые пространства (как тут не вспомнить о сокуровских «Днях затмения»), где прямо из асфальта произрастают величавые строения: стадионы, дворцы, арены… И ни души. А эпицентре этого фантасмагорического архитектурно сна, «скорбного бесчувствия» — чаша олимпийского огня, обожжённым краем рвущаяся в свинцовое небо.

Мы разговариваем с Александром Николаевичем о кино — не о политике. Но вызовы времени таковы, что политика сегодня солирует во всех сферах жизни.



Новая. Ваши фильмы, во всяком случае, снятые в последнее время практически не показывают ни в кинотеатрах, ни по телевидению. Как вы думаете почему?

Сокуров. Эти фильмы сделаны в России, а у нас отсутствует национальная система кинопоказа. В кинопрокате российским фильмам места нет. Знаю, что на российском телевидении есть негласное распоряжение мое кино не показывать и меня упоминать — мне об этом неоднократно говорили. И то, что отменили телетрансляцию открытия «Кинотавра» в связи с моим обращением к президенту (Сокуров призвал Путина выпустить политзаключенных), — лишь подтверждает, что фигура я не слишком принимаемая.

Да… очень вы неудобный. А как вам кажется, отчего между национальным кинематографом и зрителем дистанция огромных размеров? Во Франции же эту дистанцию уменьшают.

Во Франции тоже есть проблемы с экспансией американского кино. Но у них поддерживается общенациональный прокат. Национальное кино занимает свою нишу, защищается целым сводом законов. В России все иначе. Хотя есть же талантливые картины. Ну а где их показывать? И я, и мои коллеги много раз говорили, что давно назрела необходимость создания национальной киносети. Говорил я это и Путину. Возражений нет. Но нет и никакого движения. Я несколько раз выступал с предложением и даже с требованием ввести на государственном телевидении бесплатную квоту для информационно-рекламных материалов о национальном кино. Все эти инструменты не работают.

Ведь, по сути, я поддерживаю государственные усилия, потому что большая часть картин создается на деньги национального бюджета. Кинематографисты получают гранты. И зритель страны обязан быть информирован, на что идут эти деньги. Значит, показ национального кино — не есть акт снисхождения, это закон, который не соблюдается.

Ситуация совершенно абсурдная. Если государство финансирует кинопроизводство, почему оно не заинтересовано показывать кино?

Вследствие отсутствия разумной национальной культурной политики. Разумная национальная политика создает разумную национальную систему продвижения. И один закон, принимаемый законодательным органом, не должен противоречить другому закону или ведомственному распоряжению. К тому же они должны выполняться и взаимно дополняться. Этого логичного и ясного взаимодополнения нет. И проследить за этим, видимо, некому, кроме общественных сил.

То есть это не злоумышление — занять чем-то неспокойных, рефлексирующих кинематографистов: пусть себе снимают кино вволю… для себя.

Да нет, просто чиновные люди обязаны исполнять законы. Но увы… На последнем заседании Совета по культуре с участием президента Путина речь шла не совсем о киношных делах. И все же я попросил слово — мне его не дали. Я сам включил микрофон, и сказал: «Вы можете выделять еще больше денег на кино. Спасибо! Но нам негде это кино показывать». После этого президент встал и ушел. Заседание было закрыто. Каждый раз, когда мы подходим к решениям не каких-то философских сверхполитических, а конкретных, простых, рутинных вопросов — всегда возникают неразрешимые проблемы.

Кинематограф широкого пользования вы именуете не искусством, а окружающей культурой. И как мне кажется, постепенно исчезает не только востребованность искусства зрителем, но тенденция еще печальней: пропадает заказ общества и государства на искусство как таковое.

Заказ на кино как искусство ослабевает, прежде всего, в среде национальной, в среде народа. Советское русскоязычное кино было востребовано всем обществом, всем многонациональным союзом. Было поразительное сочетание политического заказа и интересов общества.

Притом, что идеологическая система была жесточайшей.

Безусловно, еще более жесткой, чем сегодня, но изменился мир, изменился народ. Место гуманитарных ценностей заняли деньги. Сегодня население страны в своем подавляющем большинстве крайне бедное. И те, кто могли бы стать зрителем кинотеатра — неимущие люди. Естественно, эта часть населения и его интересы постепенно люмпенизируются. Впрочем, это касается не только нашего общества. Американцы в своем большинстве также составляют люмпенизированную среду. Это уже следующий этап того же процесса.

Когда в кинотеатрах жрут, потребляя визуальный товар вприкуску. Произошла подмена визуальной культуры визуальным товаром. Современное кино в основе своей — товар. А зрители превращаются в потребителей этого товара. Правильно было бы в кинотеатрах, которые оказались прилавками этого глобального рынка, прокручивать ролик: «Господа, вы находитесь на кинорынке! Вы купили товар-фильм, производитель которого не несет никакой ответственности за ваше культурное и эволюционное развитие».

Я буду счастлив, если в кинотеатрах перед каждым сеансом появятся такие честные предупреждения, которые окончательно снимут ответственность с режиссеров и с кинопоказчиков. Прекратят это вранье, что люди пришли кино смотреть.

Но ведь это дорога в одну сторону. Молодые люди, которые привыкают потреблять исключительно сильнодействующий аттракцион, бьющий по глазам, выходящий с помощью цифровых технологий на пределы экрана, — все меньше и меньше готовы к труду восприятия неспешного авторского кино. В том числе и вашего «Фауста».

Да, перемещение искусства в особую товарную нишу — характерная примета времени. Это динамический процесс, который есть следствие эпохи потребления.

И что же делать? Вот вы написали письмо президенту. Ответа дождались?

Я писал по поводу ситуации вокруг телеканала «Дождь». Хотя я понимал, что никого ответа и не будет. А что он мне ответит? Что? Что в этом письме неправда? Что формирование современного телевизионного вещания есть калькирование того самого западного мира, против которого они вдруг так наверху все восстали? На чем строится модель вещания крупных государственных и частных каналов? На приобретении распространенных во всем мире моделей и форматов. Поэтому там нет ни свежих идей, ни режиссуры современной, ни отечественной драматургии. Они просто вытеснены иностранным продуктом. При этом все руководители телеканалов твердят о патриотической настроенности. А между тем, транслируют противоположные принципы. Поэтому что мог ответить Путин? Не закрывать «Дождь»? Так и так было ясно, что нельзя этого делать. В первую очередь потому, что это коллектив молодых людей.

Как зеницу ока, надо беречь всякий талантливый молодой коллектив. Мы сейчас с такой легкостью расправляемся с молодыми людьми! Десятки, если не сотни тысяч сидят в тюрьмах — пусть сидят! Армия обретает все боле и более наступательный характер. Ведь ребята погибать будут? Ну что ж, значит надо погибать! Высшее художественное образование — платное. Ну что же, пусть платят! Возникает гражданское участие молодежи в жизни общества, в его процедурах… они оказываются под следствием. Так что ж это такое?

Семьи молодые не получают реальной поддержки: все это «доступное жилье», ипотеки — фикция или безумно дорогие кредиты. Заметьте, я сейчас говорю не о политике — о жизни. Я гражданин России с одним паспортом. Но когда за моей спиной посеяли поле злаковое, а потом по недозрелому пошли косой… я уже не понимаю, что все это означает?

Ваше выступление на «Кинотавре» вызвало шоковую реакцию. Вы же просто задали вопрос нашему президенту. Но в нынешней ситуации вакуума реальной общественной жизни, подобное приравнивается к подвигу Александра Матросова. А как вы думаете, отчего ваши коллеги: режиссеры, драматурги — то есть представители смыслообразующих профессий — в большинстве своем заняты тем, что пристраиваются к головному батальону власти, подписывают письма, доказывают свою сервильность. При этом кто, как не они, должны задавать моральный вектор?

Долгое время очень известные люди уговаривали меня активно участвовать в избирательной кампании Владимира Владимировича Путина. И все это время я повторял, что человек из мира культуры не должен участвовать в таких политических процессах, потому что самим своим появлением в окружении какого-то кандидата, он нарушает гражданский баланс.

Категорически нельзя своим авторитетом или своей актерской популярностью так необдуманно распоряжаться. Потом если что-то случится в государственном порядке, в нашей большой стране… кто будет судьями, моральными авторитетами, кто составит среду, к которой общество и народ может обратиться?

Спросить: «А что же с нами произошло? И что — мы?»

Вы имеете в виду прямое участие в политике? Но Тарковский говорил, что любая творческая деятельность должна рассматриваться как долг художника.

Ну, мы с вами говорим сейчас об очень высоких категориях. И высокое понятие долга имело ясное значение в тот момент, когда противодействие сил было крайне поляризовано. Советская жизнь в те времена имела контрастные цвета, четкие границы. Причем и у нас, и на западе. В частности, существовала определенная граница между массовым и немассовым. И размышлять об искусстве было делом благородным, как для уважаемых СМИ, так и для авторов разных уровней. Среди самих же авторов, большая часть понимала: «Ну, да, допустим, я — режиссер — не высокого полета, поэтому именовать свою деятельность «творчеством» поостерегусь». Сегодня иная поляризация, целый ряд известных людей откровенно пошли, как я считаю, просто на службу власти, потеряв границу допустимого в словах и деяниях. Я крайне смущен поведением Михалкова. Хотя я полагаю, что даже президенту абсолютно не нужны эти услуги. Человеку, стоящему на такой властной вершине просто всего этого не нужно. Ему нужно, чтобы он был окружен трезвыми, внимательными людьми, которые не гнутся. Президенту не нужны гнущиеся фигуры. Все это такая, я считаю, советская рудиментация. Сакрализация власти, абсолютно несовместима ни с каким демократическими принципами.

В советское время существовала внятная иерархия моральных авторитетов. К мнению Сахарова, Лихачева, Германа, Сокурова, отстаивавших «самостоянье человека», прислушивались. Сегодня в публичном пространстве подобное поведение подается как некая странность, прихоть, неумение встроиться в систему. Потребление стало и частью идеологии.

Ну давайте немного подождем. Мы-то — поколение, которое уже на излете. Но видите, и на «Кинотавре» столько новых имен, разнообразных авторов. И фестиваль дает возможность им высказаться. Можно говорить, что высказывание это неполно. Но это означает, что в нынешних условиях этот автор может делать только это. Подождем, возможно, вскоре появятся мощные фигуры. Вот ведь Андрей Звягинцев делает серьезные картины. Решается на выказывания о современной России. Существует поколение режиссеров, пытающихся формулировать свое представление о современности. А иначе быть не может. Мы предрасположены к кино в России. Именно к фундаментальному кинематографу. К тому, что называется авторским кино. При этом к кинематографу относимся слишком серьезно. Мало умеем шутить. У нас ведь не слишком была развита чисто жанровая комедийная основа. И Гоголь, и Салтыков-Щедрин — не жанровые юмористы, гораздо более сложные, тяжеловесные фигуры.

На шее художника и культуры в целом — все туже сжимается бюрократическая удавка. Собственно кино Звягинцева отчасти про антагонизм государства и человека, существующий во всех странах. Но у нас эту удавку затягивают с особой изощренностью.

Вопрос сложный. Я сейчас заканчиваю картину, связанную с Лувром, которая финансируется Францией, Голландией и Германией. Перед съемками происходили такие же, как у нас, питчинги — защиты проектов. Все же кино — индустриальная штука, и никуда не деться от необыкновенно тяжелого финансового вопроса. Но тут целый комплекс ответственностей, в том числе и автора, соизмерение своих сил и возможностей. Это еще и такая форма мудрости что ли. Это как идти в джунгли и выиграть не за счет силы, а с помощью ума. Выиграть у всех кто в этих джунглях привык править. Стать мудрее опасной змеи, сильнейшего льва, мощного орангутана. Я думаю, и Тарковский много страшно нелицеприятного хотел сказать о советской власти. И Феллини о современном обществе говорил все, что думает, но собственным художественным языком.

 Отправлено: 09.06.14 03:51. Заголовок: И вот еще замечатель..

И вот еще замечательная публикпация Валерия Панюшкина о Ксении Раппопорт, но, к сожалению, не копируется. Так что даю ссылку:

[url= http://www.snob.ru/magazine/entry/77016]Ксения Раппопорт. Механизм сочувствия [/url]

 Отправлено: 09.06.14 17:47. Заголовок: Жень, спасибо за инт..

Жень, спасибо за интервью с Ксенией. Да, со "Сноба" перепечатывается не всегда почему-то, так что пришлось читать прямо с компа, что я делаю редко. Но интервью стОящее. Я как раз в процессе освоения "Незнакомки" - так и нет времени закончить. Страшный, конечно, фильм. . . Очень интересно было прочитать про выбор актрисы, как все начиналось. Надо же. . А детки бедные, которые "без кожи" - каких же только болезней на свете нет, ужас один... Большой респект Ксении Раппопорт и другим актерам, что помогают им.