Отправлено: 24.12.13 04:34. Заголовок: Наши любимые мультики

Мультфильмы. Старые, новые. Добрые, любимые...

 Отправлено: 24.12.13 04:35. Заголовок: Чулпан Хаматова, Анд..

Чулпан Хаматова, Андрей Макаревич, Вячеслав Бутусов, Сергей Маковецкий с песней «Мы летим» — из первого благотворительного сериала «Летающие звери».



Прибыль от товаров с изображениями персонажей этого мультфильма идет на лечение детей. Покупая любую вещь с летающими зверями бренда "Помогать легко", вы делаете доброе дело, помогаете спасти жизнь.

 Отправлено: 24.12.13 06:48. Заголовок: Я тоже сегодня слуша..

Я тоже сегодня слушала эту симпатичную песенку. Почитала, что это за организация. Идея, чтобы
благотворительность не просила, а зарабатывала, очень хорошая. Оказалось, что мультиков уже много.
Герои забавные - полный интернационал.

 Отправлено: 21.01.14 16:55. Заголовок: На ЗФ углядела: ..

На ЗФ углядела:

"Бременские музыканты". Непридуманная история

 Отправлено: 21.01.14 21:19. Заголовок: Eugenia пишет: На З..

Eugenia пишет:

цитата:

На ЗФ углядела: "Бременские музыканты". Непридуманная история

Какой класс! Оторвалась только, чтоб спасибнуть!

 Отправлено: 21.01.14 21:42. Заголовок: Вау, у нас тут и мул..

Вау, у нас тут и мультики можно смотреть - вот это дела! Я даже не знала. Спасибо, гляну.

 Отправлено: 22.01.14 23:28. Заголовок: Вообще-то, ТАМ не му..

Вообще-то, ТАМ не мультик, а о его рождении ...

 Отправлено: 13.09.14 18:59. Заголовок: Кинокритик Диляра Та..

Кинокритик Диляра Тасбулатова написала статью о Юрии Норштейне. Наверное. с ней сюда, хотя Норштейн как Личность и Художник, безусловно, крупнее и шире этой темы...

Норштейн, который вышел из "шинели"

История жизни знаменитого аниматора

Юрий Норштейн, наверно, самый знаменитый аниматор планеты: недаром "Сказка сказок" признана "Лучшим мультипликационным фильмом всех времен и народов".

Получается, что скромнейший Норштейн, которого можно запросто встретить на улице (то на заседании нового Киносоюза, то - и такое было - на соседней лавочке в скверике) - не совсем человек, а бренд, всемирная знаменитость; да что уж там - великий, выдающийся, неповторимый…

Такие, как он, "всех времен и народов", как правило, ездят в лимузинах, живут на отшибе, в особняках, куда простому человеку ходу нет; президенты, при большом скоплении народу, пожимают им руки, а с экранов телевидения только их и слышно… Однако Норштейн, человек во многом экстравагантный, и тут - на особицу: эдакий Перельман от мультипликации; не вынося грохота и шума вечной ярмарки тщеславия, и впрямь - да вы только посмотрите! - сидит на этой пресловутой лавочке, как простой заурядный гражданин: голова всклокочена, куртка нараспашку, сандалии на босу ногу…
В свое время, будучи совсем юной и мельком увидев Тарковского, стоящего поодаль на "Мосфильме" в каком-то солдатском тулупе, в каких тогда сторожа ходили, я подумала: надо мысленно зафиксировать, "сфотографировать" в памяти этот момент - для "большой" Истории (каковая, как известно, складывается из историй малых историй - нашей памяти и любви). Так и тут: всякий раз гляжу и не могу наглядеться; правда, украдкой, неловко же пялиться… Вот он, живой и невредимый, легенда и символ, лучше всех, один на "все времена и народы" - наш соотечественник Юрий Норштейн.

Конечно, горько: "Шинель" (редкий случай, когда незаконченный фильм сумел получить множество наград) все делается и делается - более тридцати лет; и теперь уже непонятно, увидит ли картина свет в полном своем варианте и когда это произойдет…
А мы-то надеялись.

Соратники по цеху даже подкололи как-то Юрьборисыча, подарив ему золотую черепаху, - он лишь махнул рукой… Ибо за эти долгие годы Норштейна преследовало то, что на казенном языке называется "обстоятельствами непреодолимой силы": он, так сказать, черепаха поневоле… В самом деле, за время съемок "Шинели" успел уйти из жизни лучший и любимый соратник Норштейна, оператор Жуковский, а вместе с ним в небытие ушла и целая страна со странным названием СССР; "Шинель" преследовали и события более мелкого, но фатального свойства: то пленка с отснятым материалом погибла, то, как принято у нас в стране, гения Норштейна выгнали с "Союзмультфильма"…

Дать ему "помощников" и ускорить съемки невозможно: "Шинель", во всех ее технологических подробностях, делать может только он сам и его жена, художница Франческа Ярбусова: такого рода технологиям, перекладке фрагментов, расположенных на разных слоях пленки, обучить нельзя. Ибо за этими перекладками стоит еще и философия изображения - эдакий персональный космос творца Норштейна, понимать который дано, наверно, только его жене, "Фране", как он ее ласково называет.
Вполне возможно, что мы имеем дело с невиданным дотоле феноменом: получасовой отрывок из "Шинели", сделанный с каким-то уже запредельным, вне человеческих возможностей, мастерством, - тому свидетельство.

С другой стороны, поговаривают, что и сам Норштейн, с его въедливостью и запредельной требовательностью, тормозит процесс чуть ли не специально; где тут правда, а где преувеличение, понять сложно... Иные пылкие журналистки, правда, писали в его защиту: мол, вам, дуракам, за всю свою жизнь не прожить и секунды его экранного времени… То же самое эти пылкие и восторженные писали и в "защиту" Алексея Германа, а он так и не успел, не закончил, и теперь его детище страдает фрагментарностью, статичностью, по ходу дела распадаясь на осколки видимого мира. И все потому, что оба они - и Герман, и Норштейн - завзятые перфекционисты, радетели невозможного Совершенства - такого, какого в принципе не бывает.
Не бывает? Но ведь оба доказали обратное! Ранний Герман и ранний Норштейн умели плести свое кружево, не оглядываясь ни на обстоятельства, на прессинг власть предержащих, и "кружево" таки сплелось, как известно.

"Когда меньше возможностей, начинает более активно работать творческий фермент… ум… фантазия… Я боюсь возможностей без ограничений. Свобода без берегов - это лужа". Как в воду глядел. "Шинель", в создании которой Норштейну мешали лишь обстоятельства, а не партия и правительство с вышестоящим начальством вкупе, - не ограниченная во времени сроком сдачи материала, - пока что, несмотря на уже готовый (и гениальный!) фрагмент, принадлежит, скорее, легенде, причем не только нашего, но и мирового кино. Ибо тот факт, что Норштейн, некогда стеснительный еврейский подросток из Марьиной Рощи, есть достояние всего мира, давно и хорошо известно.

…Интересно, что в последнее время он стал говорить, что любит все незаконченное, - скажем, "Пьету Ронданини" Микеланджело: дескать, в этой ее незаконченности, когда куски мрамора то обработаны до полированного блеска, то, наоборот, видны грубые обрубки прямиком из карьера, - и есть подлинность. Подлинность, ни больше ни меньше, пережитого религиозного экстаза. С другой стороны, есть мнение, что художник - ну, если понимать его в целом, от начала и до конца - всю жизнь пишет и пишет один и тот же метатекст. Мол, все, что Норштейн сделал до "Шинели" (притом, что он, как известно, так ее и не сделал) было лишь разбегом, тренировкой, подходом "к бревну", разминкой гения перед большим прыжком в Универсум. Сам он, однако, такой поэтической трактовки не придерживается: говорит, что читал Гоголя, как все, чисто литературно, не видя его пластически.

Прозрение, или, как сам Норштейн говорит, "врезание" ("я в него, в Гоголя, врезался") произошло внезапно: "Шинель", с ее сумрачной пластической красотой темных петербургских углов, почему-то как-то так слиплась в его сознании с поистине экспрессионистическим городским пейзажем его детства: темный проулок их дома в Марьиной Роще и окна ткацкой фабрики. Призрачный свет из этих окон и стал почему-то прообразом мира "Шинели": когда б вы знали, из какого сора… Этот "сор" его нищего послевоенного детства - почти кафкианская картина огромных тусклых окон, призрачный свет из которых проливается на бревна под окнами, сидя на которых мальчик Юра впервые прочел "Вия" - и стал прообразом будущих фантазий Норштейна.
И, конечно, еврейство, бесприютное еврейство (я никогда не забывал, что я еврей) - начало начал его будущего уникального претворения мира. Перетворения - можно и так, на архаичный манер, сказать. "В первом ощущении фильм гудит, как стиховой ритм. В какие-то мгновения из тайны сознания выдергивается жест. Поворачивается… чье-то лицо. И неважно, в какую часть фильма врифмуются потом эти видимые тебе одному строчки. Появились - значит, найдут место".

…То бишь ему, Норштейну, нужен, как и Демиургу, первотолчок, а уж потом он, шаг за шагом, создаст свою вселенную. Как-то так.

Между тем, с моей стороны это не метафора, не игра критического (или какого угодно другого) воображения - сам Норштейн подтверждает "религиозную" природу своего творчества: "…вопрос отношения слова и изображения. Иллюстрации и фантазии. Фантазия расширяет экран. За символом должна стоять история - иначе он превратится в дорожный знак. Конкретные изображения христианского искусства вовлекаются в мощный мифологический поток и потому несут тайну, как символ креста".
Он говорит, что сам рисунок, качество его, его видимое совершенство не интересуют его: главное - то, что за ним, за рисунком, какой вихрь ассоциаций и пережитого - за этим изображением. Кстати, когда он говорит (его лекции, которые Норштейн читает по всему миру, есть в Интернете, послушайте), начинаешь тоже заглядывать за оболочку увиденного и услышанного; тот самый "вихрь ассоциаций", токи подсознания, которые при его словах, будто подземные толчки, начинают вибрировать в твоем мозг, буквально преследуют тебя.

И еще. Напоследок - "о еврействе". Норштейна ведь не взяли в художественное училище, проваливая его раз за разом именно из-за пятой графы, в мультипликацию он попал случайно и поначалу ненавидел ее… Замечу, что это редчайший случай совпадения "небесных сфер", удачного, в итоге, звездного пасьянса. Но, с другой стороны, мы ведь не знаем, что за живописец был бы Юрий Норштейн, возможно, новый Ван Гог, Сутин, Модильяни. Впрочем, вглядываясь в его лицо во время видео-лекций и просто "подглядывая" за ним в реальности, начинаешь понимать, что вообще ничего не знаешь.
Ни о чем.

Такое бывает в редчайших случаях, когда стоящий перед тобой человек может опрокинуть твой же устоявшийся жизненный опыт и открыть перед тобой новый горизонты.
Прямо здесь и сейчас.
Иногда, не часто, Время вот так сжимается, в пружину; слушая его или читая его книгу "Снег на траве", начинаешь понимать, что можно жить в ином, метафизическом пространстве…

 Отправлено: 14.09.14 01:14. Заголовок: Про "Шинель"..

Про "Шинель" как-то очень хитро, странно все же работать над фильмом так долго. Очень люблю "Ёжика в тумане". Уважаю Норштейна за слова о сердечной недостаточности. "Снег на траве" давно хочу прочитать.

 Отправлено: 14.09.14 02:40. Заголовок: "Снег на траве&#..

"Снег на траве" я заказывала по межбиблиотечному абонементу, оказался тяжеленький том большого формата, с большим количеством иллюстраций, но проблема была, естественно, не в том, что большой и тяжелый, а в том, что книгу нельзя было взять на дом, там была пометка "пользоваться только в читальном зале". То есть прямо на рабочем месте. А откуда мне взять на работе столько времени... я ее листала в перерыв, кое-что было очень интересно, кое-что - не совсем.

Про "Шинель" - да, как-то непонятно. То есть получается, что он сам не хочет ее заканчивать?

А вообще, конечно, Юрий Норштейн - как камертон. Вот физики когда-то говорили: "Единица порядочности - один тамм". А сейчас, думается мне, единица порядочности - один норштейн.

 Отправлено: 07.10.14 18:01. Заголовок: Любимые фразы из сов..

 Отправлено: 24.11.14 03:06. Заголовок: Раз про Юрия Норштей..

Раз про Юрия Норштейна у нас тут, то пусть и интервью с Гарри Бардиным тут побудет:

«Пятая графа всегда со мной»

О свободе и «исторических граблях», ощущении еврейства и антисемитизме, компромиссах с совестью и бескомпромиссности в работе — режиссер Гарри Бардин обо всем говорит с одинаковой степенью прямоты, не оглядываясь на чужое мнение. Автор знаменитого «Летучего корабля» и «Выкрутасов» признается, что в творчестве у него есть три кумира, которых, по его словам, он себе не создавал — «они сами создались, это небожители при жизни: Чарли Чаплин, Уолт Дисней и Федерико Феллини». А жизненные и нравственные ориентиры задавались, конечно, в семье.

— Все формировалось там. У бабушки было очень хорошее слово, если что-то я делал не так, она говорила «не подобает» на идиш. Тебе, воспитанному в нашей семье, это не подобает.

— Как вас воспитывали — строго или баловали?

— Воспитывали в любви.

— А за провинности наказывали?

— Бывало. В подростковом возрасте я врал. Врал безжалостно по отношению к себе, потому что разоблачить меня можно было через две секунды после закрытия рта. Но я тем не менее рисковал и врал без остановки.

— Может, это была творческая фантазия будущего мультипликатора?

— Потом оказалось, что это была фантазия. Ведь что такое сценарии? Это вранье. Только художественное и оплачиваемое.

— Ваше детство выпало на тяжелые военные и послевоенные годы. Что из тех лет у вас в памяти отпечаталось?

— День Победы. Это было в городе Энгельсе. Мы там застали конец войны. И я помню это ликование взрослых, которое нам передалось. И материальное ощущение предстоящего счастья: вот начнется та жизнь, о которой взрослые мечтали, а нам, детям, предстоит в ней жить.

Еще одно яркое впечатление: какое-то время мы снимали комнату, хозяйская коза ночью родила козлят, мама меня разбудила, и я помню потрясающее ощущение, что вот эти новорожденные козлята уже вставали на ножки и прыгали. Это был восторг. А еще хозяйка давала мне лакомство — жмых. Это было необычайно вкусно.

«ДАВАЙТЕ МЫ ВАМ “ИНВАЛИДНОСТЬ” ПОДПРАВИМ»

— Для большинства людей даже самая простая еда из детства — самая вкусная. У вас тоже так?

— В каком бы ресторане, у кого бы в гостях я ни был, если я пробую форшмак, то понимаю, что это не как у бабушки, к которой мы ездили в Киев каждый год. Здесь не хватает яблочка, здесь еще чего-то... И когда моя сестра пытается модернизировать мамины рецепты и делать по-своему, я понимаю: да, хорошо, но это не мамино. Органолептическая память детства отпечатывается на всю жизнь. И все сравниваешь с мамиными котлетами, борщом, фаршированной рыбой. Это такое своеобразное еврейство, которое органолептически сидит в нас.

— Еврейская тема еще как-то звучала в семье?

— Когда взрослые не хотели, чтобы я и сестра понимали, о чем они говорят, они переходили на идиш. Но какие-то фразы остались в памяти. Помню, был на фестивале в Ашдоде и мэр меня спросил, знаю ли я что-то на иврите. Я ответил, что нет. «Идиш?» — «Очень и очень мало». И я произнес фразу, которая в переводе на русский звучит так: «столько прыщей на твое лицо, сколько дырочек в маце во всем мире». Мэр посмотрел на меня внимательно и сказал: «Неплохо». Но, конечно, в полной мере я чувствую, что я еврей, когда мне говорят, что я жид. Но это Россия...

— И часто говорят? Или дают понять?

— В детстве бывало часто, да. В школе у меня была учительница, бывшая партизанка, которая вызывала меня к доске словами: «Ты, недорезанный», — а директор говорил маме: «Ну что мы можем сделать, у нее орден Ленина». В итоге я ушел в другую школу. Во взрослом состоянии я всегда понимал, что пятая графа всегда со мной. Как-то раз, когда мы возвращались с фестиваля из Торонто, Федор Хитрук мне сказал: «Давайте мы вам “инвалидность” подправим. Пятую графу. Я вам дам рекомендацию в партию». Я ответил: «И что, одну инвалидность сменить на другую?» Он обиделся. Разговор был окончен.

Бытовой антисемитизм был всегда. Это что-то генетическое. Я помню, как плакал Шукшин и просил прощения у Михаила Ромма, учеником которого он был. Он рос на Алтае, евреев в глаза не видел, но знал, что они плохие, и потом каялся. Но это Шукшин. Который мог вырасти из этого и дорасти до чего-то другого. Это не всякому дано.

Я, когда бывал в Израиле, испытывал чувство гордости за этот народ, который сумел доказать всему миру и себе в том числе, что евреи не только жертвы, что они могут быть героями. Они могут существовать в этом постоянном противодействии с окружающим миром и выстоять, а не быть баранами на заклание, как в Холокост.

«НЕВЕЖДАМИ ПРОЩЕ РУКОВОДИТЬ»

— Сейчас в России очередные очень непростые времена, и я не столько об экономике или политике, сколько о страшном расколе в обществе.

— Общество, конечно, расколото благодаря умелым действиям нашей пропаганды. Она поощряет неизбывное наше невежество, а невеждами проще руководить. Во-первых, они ленивы и нелюбознательны, во-вторых, они невежды исторические: они не пытаются идентифицироваться и понять, кто мы, откуда идем, на какие грабли нам наступать не следует. Исторические грабли нужно знать, а при нашем желании написать историю как ровную дорогу к процветанию, к русскому миру, к которому мы сейчас идем, это ложная дорога, потому что она не включает исторический опыт наших ошибок, черных страниц.

Мы сейчас историю пишем так, как я в пубертатном периоде выдирал из дневника страницы с двойками. Мы тоже выдираем сейчас эти страницы из наших исторических дневников и хотим представить вырастающему поколению нашу историю как светлую, лишенную всех темных пятен, начиная от Ивана Грозного, Петра Великого, от дикости нравов, от бескультурья.

Когда расширяют русский мир за счет территорий, я хочу понять, для чего. Если в сибирских селах до сих пор не знают, что такое горячая вода, газ и туалет не во дворе, то для чего эта территория? Да пусть она будет размером с Лихтенштейн, но удобна для жизни. Я не понимаю этого. Когда люди радуются: «Крым наш», — я этому дивлюсь.

— А я дивлюсь бесконечной злобе с обеих сторон. Смотрите, как сейчас напали на Доктора Лизу...

— Помните, как в свое время все ополчились на Чулпан Хаматову, когда она поддержала Путина в его новом выдвижении на пост президента? Я не спешил в эту гопоту, которая поносила ее. Мне одна цыганка в свое время сказала: вот вы делаете фильм, в течение этого времени вы, наверное, грешите, а на вас сверху смотрят и взвешивают на весах, сколько вы хорошего сделали, а сколько плохого. И если хорошего больше, то вам дают шанс на следующий фильм. То же самое и с Чулпан. Она столько сделала для этих детей. И она понимала, что это участие в предвыборной гонке даст ей возможность получить деньги не для себя, а для детей. И тут похожая история. Когда Доктор Лиза была неизвестна, отмывала и лечила бомжей, она никому не была интересна. Все взвешивается на весах истории.

Или мой друг Владимир Спиваков. Я знаю, что он подписал письмо в поддержку политики Путина в Крыму. Разве я могу его осуждать? Это тоже к вопросу о весах, когда на одной их чаше тот Спиваков, который дает деньги на излечение детей, который вытаскивает их из провинции, покупает им инструменты, сажает в первый-второй ряд в своем оркестре и делает им биографию… И что, у кого-то поднимется рука его осуждать?

— Судя по тому, что мы видим, поднимается.

— А у меня нет. Я был максималистом в юные лета. Я осуждал тех, кто вступал в партию. С годами пришел более взвешенный подход. Я понимал, что, если человеку талантливому, например, инженеру, чтобы стать завлабом и реализовать свои талантливые идеи, необходимо пойти на компромисс с совестью и вступить в эту поганую партию, надо осуждать его за это? Если бы он после этого ничего не придумал, да. Но если он реализовался, как можно?

ЕВРЕЙСКАЯ ПРОФЕССИЯ

— Но вы, например, реализовались и без партии. А кем в детстве хотели стать?

— Хирургом, дирижером, скульптором и актером. Вот из всего этого и получился режиссер. С миру по нитке.

— Перед тем как прийти в мультипликацию, вы шли другими творческими дорогами: играли в театре, снимались в кино. А больше никуда свернуть не тянуло?

— Нет. Я понял: здесь — мое. Я расположился основательно. В мультипликации сошлись все мои разрозненные возможности. Кто-то сказал, что режиссер — еврейская профессия. Потому что каждый еврей немножко поет, немножко танцует, немножко сочиняет, а все вместе это называется «режиссура». Я актер по первому образованию, и мне все, что касается актерских действий, близко. Я художнику-мультипликатору все могу показать, любую сцену, я могу спеть, станцевать — все в моих силах. Я леплю. Леплю хорошо. Рисую — стесняюсь, но говорят, что неплохо. Для себя раскадровку сделать могу, не проблема.

— Как у вас рождаются идеи для фильмов?

— Идеи меня порой накрывают, догоняют, жизнь подсказывает, и, как правило, я делаю то, что меня волнует в данный момент. Мне всегда важно, про что кино. И на пути не должно быть никаких компромиссов. Никаких. Это принцип, по которому я работаю. В быту я компромиссный человек: мне все равно, чай или кофе, с маслом или без масла. Но в работе — нет. Потому что я себе не прощу, если не пересниму что-то, в чем сомневаюсь. Я же потом, когда это буду видеть на экране, буду кусать локти, что не довел до ума, не переделал.

— Что волнует вас сейчас? Про что кино, над которым сегодня работаете?

— Я делаю фильм о свободе. Это то, что больше всего меня сейчас заботит в нашей жизни. Делаю вопреки времени. Собираю сейчас деньги на этот проект. И мне очень помог Спиваков. Музыка занимает большое место в моей работе, я всегда использую музыку, которую сам люблю. По принципу «вкусное не надо есть одному, им надо делиться». И я делюсь со зрителем. Какое-то время, когда я работал совсем над другим фильмом, вдруг у меня стала звучать в голове Седьмая симфония Бетховена, которая есть в фильме «Король говорит». Чего ради? Два месяца я просыпался с этим и не понимал, о чем мне говорит такое послание. И однажды утром понял, что буду с ней делать. Я буду делать фильм о свободе. И понял, на каком материале, — все сложилось.

А значит, мне нужен Спиваков со своим оркестром, который писал музыку для моего фильма «Гадкий утенок», и записал замечательно. Он сначала отнекивался, потому что это была аранжировка Чайковского, а он Петра Ильича любит и опасался покорежить. Но потом посмотрел партитуру, сказал, что это талантливо, и взялся. И вот когда я пришел к Спивакову с новой идеей, он спросил: «Что на этот раз?» — «Бетховен.» — «Надеюсь, не аранжировка?» — «Аранжировка.» — «Ты с ума сошел!» Потом мы встретились, я рассказал о фильме, в итоге назначили дату записи, и он мне сказал: «Одно условие: мы будем писать эту музыку бесплатно». 3 февраля была запись. Получилось замечательно. И вот я теперь с этим работаю.

— К вопросу о платном и бесплатном. Вам пришлось стать еще и предпринимателем — в том смысле, что пришлось предпринимать усилия, чтобы найти средства на собственные проекты. Как уживаются в вас эти двое: художник и предприниматель?

— Плохо. Это убыточный бизнес, если мультипликацию можно назвать бизнесом. Мне в 1992 году президент студии Уолта Диснея, в гостях у которого я был, предлагал остаться в США. Я не остался, он предложил мне одному, а у меня уже была студия, за мной были люди. Я не жалею, но понимаю, что был бы богатым человеком там, но не здесь. Видите ободранные стены? У меня не то что руки не доходят — деньги не доходят.

— Есть ли среди работ ваших коллег-современников кто-то, кем вы восхищаетесь, кому, может быть, даже завидуете белой завистью: почему не я это снял?

— Нет. Есть многие, кого я почитаю, но не завидовал никому и никогда. Мне это вообще несвойственно. Наверное, я всегда знал, что во мне есть что-то непохожее, особое, что оно в свое время выстрелит. Надеюсь, что еще не отстрелялся до конца. Еще хочется пострелять.

— Так у вас и студия называется «Стайер».

— Да, двадцать три года уже бегу.

— И когда добежите до новой премьеры?

— К июню, если найду деньги.

— А название у фильма о свободе уже есть?

— Есть. Он будет называться «Слушая Бетховена». У меня вообще особые отношения с музыкой, для меня это высшее достижение человечества. Это то, что работает напрямую на подсознание.

Беседовала Анна Кудрявская.