Моя любовь к актерскому, писательскому и к человеческому дару Сергея Юрьевича Юрского столь велика, что в приступе дружеского восторга я отдал ему все (!) негативы с его изображением. Чего не делал никогда.
Негативы, уверен, не должны покидать дом. Они, как невысказанные мысли, составляют материю моего, а не тех, кто на них притаился, времени. То, о чем я думаю, — это тот же негатив. Проявить его словами и превратить в речь — моя привилегия и воля. И кому хочу сказать эти слова — мой выбор. Отпечаток слова часто теряет скрытую в нем тайну. Он становится доступным толкованию совершенно посторонних людей. Перестает быть исключительно твоим смыслом.
Фотонегатив, рожденный в полной темноте, тоже (почему тоже?) хранит скрытое изображение. Он твой секрет. Превращая его в позитив, я теряю его. Обретая публичность, он отвечает на любопытство объекта, которого интересует, не кто он, а как он выглядит и как я к нему отношусь.
Как я отношусь к Юрскому, написано в начале текста. А негативов все-таки жалко. Впрочем, они реализовали свое право затеряться, а я реализую свое — вспомнить, что на них было. Нет, поразительного Чацкого у меня на снимках нет, и «Карьеры Артура Уи», и Тузенбаха… (В БДТ с этим было строго.) Ну так я ведь фотографировал не театральных и киногероев Юрского, а его самого. Начало случилось на вечере рассказов Бабеля (ах, какой Сережа чтец!) в репетиционном зале Театра имени Моссовета (для труппы) и снимка после первого московского спектакля в гримуборной. Ну и дальше — по нашей жизни: спектакли, где он и режиссер, и актер, и таинственный автор, блистательное телевизионное чтение «Евгения Онегина», второе после черно-белого питерского, и встречи, и застолья и общие дорогие друзья.
(Ах, конвертируйте мысли — если они есть — в слова! Печатайте все-таки снимки! Они живучей негативов.)
И вот, пожалуйста, из вороха старых карточек вываливается чудо: Раневская, Неёлова и нависший над ними Юрский. Эдакий Бунюэль. Маленькое молчаливое представление себя в роли себя.
Если есть созвездие из трех звезд — то вот оно.
В Театре им. Моссовета Юрский ставил Островского «Правда хорошо, а счастье лучше». И пригласил восьмидесятитрехлетнюю Фаину Георгиевну на роль Филицаты. Он и сам там блистательно играл Грознова. А как они там пели: «Кого-то нет, кого-то жаль…» Дмитрий Покровский, собиратель настоящего русского песенного фольклора, помог Сереже создать эту первоклассную музыкальную сцену. «Его здесь нет, а я страдаю все по нем. Ему привет, ему поклон».
Я попросил Юрского, чтобы он обо мне замолвил слово перед Раневской.
— Приходите, но возьмите с собой Неёлову. Я ее очень люблю с той поры, как мы недолго работали в одном театре. (Моя версия.)
— Мариночка, деточка моя! Приходите ко мне, и можете взять с собой этого журналиста. (Версия Неёловой.)
Мы подружились с Фаиной Георгиевной на две-три встречи. А в первую (на нее заглянул и Юрский) я взял фотоаппарат и сделал несколько снимков: Раневская. Раневская и Неёлова. Раневская, Неёлова и собака Мальчик. Эти негативы сохранились. А негатив, на котором были Раневская, Неёлова и Юрский, я отдал Сереже и временами печалился об этой карточке.
Как «делили» театр имени Моссовета Орлова, Раневская и Марецкая
Актриса Татьяна Бестаева рассказала о трех примах Театра имени Моссовета.
«К началу театрального сезона Любовь Орлова вернулась такой посвежевшей, что стала выглядеть моложе меня, игравшей ее дочь. «Что вы делаете, чтобы так хорошо выглядеть?» — «А это я гуляю у себя на даче, дышу свежим воздухом…» — не моргнув глазом ответила она, хотя в театре уже все знали, что Орлова ездила за границу делать пластическую операцию», — вспоминает актриса театра имени Моссовета Татьяна Бестаева.
«Ничего из этого не выйдет! — переживала я, подглядывая в щелку за тем, как идет прослушивание в театр имени Моссовета. — Ты посмотри, вон сам Завадский сидит, а рядом Плятт, Серафима Бирман. Я же от страха слова произнести не смогу!» Моя подруга Люся Гурченко при этом крепко держала меня за руку — она пошла со мной на прослушивание, чтобы поддержать… Посовещавшись, мы решили, что лучше уйти. К счастью, в коридоре меня заметил Ростислав Плятт: «Ух, зеленоглазая! И ты к нам?» Это меня ободрило. Видимо, я ему запомнилась, потому что именно Плятт потом напомнил обо мне Завадскому, и тот вызвал меня на прослушивание повторно. Ну а когда меня приняли в труппу, Плятт радостно провозгласил: «Ну наконец-то в нашем театре свершится сексуальная революция!» В «Моссовете» он считался главным хулиганом. Что про Плятта только не рассказывали, за ним числилось огромное количество разнообразных подвигов! Например, что он на спор переполз по-пластунски Тверскую… Впрочем, Плятт пользовался у зрителей такой популярностью, что ему все сходило с рук. Но вообще-то в то время в театре царили строгие правила (я поступила туда в 1961-м). Например, появиться там в верхней одежде считалось недопустимым (а на телевидении запретили появляться женщинам в брюках, и был случай, когда одна актриса пришла в Гостелерадио в брючном костюме и, чтобы попасть на запись, вынуждена была снять брюки и остаться в одном пиджаке)… Пройтись по коридорам в шапке было нельзя! Еще нельзя было громко топать каблуками на сцене — там следовало ходить тихо, как в храме, да для нас театр и был храмом. Вот только театральные интриги запретить никто не в силах — ни в какие времена… Татьяна Бестаева Татьяна Бестаева. 1966 г. Фото: риа новости
В театре у меня сразу образовалась особая ниша. Дело в том, что мое лицо по тем временам считалось «несоциальным», позже в польских журналах про меня писали «а-ля Марина Влади». Так что режиссеры часто предлагали мне отрицательные роли. Вся «отрицательность» заключалось в том, что я была красива, весела и хорошо танцевала. Как сказала Фаина Раневская после одного из моих первых спектаклей, встретив меня на другой день в театральном кафе: «Ну, я вас видела вчера в спектакле, вы мне понравились, милочка. Прямо такая … !» И дальше шло непечатное слово. Потом я поняла, что это был комплимент.
В те годы в театре Моссовета были три примы, три глыбы, три актрисы планетарного масштаба: Фаина Раневская — Любовь Орлова — Вера Марецкая. С Фаиной Георгиевной у меня сразу же сложились теплые, дружеские отношения. Хотя вся наша молодежь ее побаивалась. Она умела как следует приложить. Во время репетиции «Странной миссис Сэвидж» я стала свидетелем инцидента с Ией Саввиной, которая, несмотря на молодой возраст, вела себя очень заносчиво. Обычно Раневскую старались не трогать, давая ей определенную свободу. А Ия Саввина несколько раз позволила себе возразить ей, делала замечания, спорила… Раневская слушала ее спокойно, с достоинством. А потом громко сказала: «Теперь я понимаю, почему в Москве плохо с домработницами. Все они работают в Театре Моссовета!» Возникла неловкая пауза, после этого Ия уже ничего не говорила. А через какое-то время она нашла в себе силы подойти к Раневской и извиниться. И после этого они стали очень тепло общаться.
Ко мне же Фаина Георгиевна была великодушна. Когда я получила звание заслуженной артистки, она передала для меня коробочку с серебряными приборами — зеркальцем, расческой, пудреницей. А на коробке надпись: «Танюшу милую поздравляю, крепко обнимаю, желаю, желаю, желаю… Ваша Раневская». Фаина Георгиевна всегда обращала внимание на мой внешний вид. Однажды она заинтересовалась цветом моего лака для ногтей — это был «цикламен», этот цвет она обожала. Я ей раскрыла секрет, что покупаю сапожную краску в киосках со шнурками и потом перемешиваю ее с лаком, придавая ему глубокий оттенок и прочность. Фаина Георгиевна пришла от этой идеи в восторг, и с тех пор я ее всегда этим лаком снабжала. Кстати, не приведя руки в порядок, Раневская из дому не выходила. И у нее были очень красивые, тонкие пальцы…
Конечно, у Фаины Георгиевны было множество странностей, похожих на капризы, но для нее это было очень важно. Раневская не выносила, чтобы менялся привычный ей состав актеров в спектакле — никаких новых вводов, никаких замен… Ее вообще выводили из равновесия любые мелочи. Например, однажды костюмерша, которая ее всегда одевала, не пришла и вместо себя прислала девочку. Фаина Георгиевна начала нервничать. Стала ей задавать вопросы: «А вы еще не замужем? Ну, значит, вы еще не знаете этот ужас! Когда меня лишали невинности — это было в Одессе, — я так кричала, что позвали городового!» Она очень громко это рассказывала, так что во всех гримерках люди падали от смеха, а бедная девочка мучительно краснела…
Раневская по праву считалась примой театра, но, к сожалению, с ней не всегда поступали справедливо. В 1965 году театр выпустили на настоящие заграничные гастроли, в Париж! Это было потрясающее событие для нас. Везли несколько спектаклей, в том числе и «Дядюшкин сон», где главную роль играла Фаина Георгиевна. Но бывшей жене главного режиссера Завадского — Вере Марецкой тоже ведь хотелось в Париж! И она быстро ввелась в спектакль на роль Раневской. Это и самой Вере Петровне далось нелегко, ей в Париже во время одного спектакля даже пришлось вызывать «скорую». Она нервничала, иногда путала текст… Однако целью Марецкой было не только сыграть спектакль, а увидеть Париж. В этом городе мы все посходили с ума от изобилия товаров, да и от щедрости парижан. Местные чемоданами приносили вещи из дома, просили: «Пожалуйста, возьмите! Мы просто задыхаемся от лишних вещей!» Но с нами еще в Москве провели беседу: никаких подарков не брать, всем отвечать, что в Советском Союзе все есть! Также нам запретили приближаться к районам, где находились всякие злачные места — пабы, ночные клубы… Ростислав Плятт, выслушав этот запрет, сразу же подмигнул Геннадию Бортникову. Бортникова тогда в рецензиях называли «русский Жерар Филип» — он был невероятно красив, его приглашали в посольство, его увозили куда-то журналисты… А поскольку тогда несколько артистов (правда, балетных) сбежали за границу, приставленный к нам человек из органов боялся, как бы Гена не поступил так же. Но за Бортниковым он не мог уследить, они вместе с Пляттом умудрялись всех обмануть и исчезнуть, а потом выяснялось, что они познали все прелести ночного Парижа. Мы им страшно завидовали! Нас, молодых, разбивали на пятерки и водили строем только по тем улицам, где можно было…
Тем временем взбешенная Фаина Георгиевна из Москвы написала Завадскому очень резкое письмо. Мол, ей «насрать на Париж, но за театр обидно», и вообще — она увольняется. К счастью, свою угрозу Фаина Георгиевна не исполнила. Мы с ней еще шесть лет играли в спектакле «Странная миссис Сэвидж». А в 1972 году она отдала эту роль Любови Орловой. Почему? Просто хотела помочь. Раневскую и Орлову связывала нежная дружба много лет. Орлова называла Раневскую: «Мой добрый фей!» А Раневская говорила про Орлову: «Сказать, что Орлова добра, это значит назвать Толстого «писателем не без способностей…» Фаина Георгиевна видела, что Любовь Петровна в театре занята мало и по-настоящему нуждается в работе. И она лично передала ей эту роль. Правда, сначала Любовь Петровна чуть было не отказалась, испугавшись возрастного образа: «Но ведь у миссис Сэвидж столько детей, и они такие взрослые!» — «Что вы, Любочка, они все приемные!» — успокоила ее Раневская.
РАЗГОВОРЫ О БОГАТСТВЕ ЛЮБОВИ ОРЛОВОЙ ОКАЗАЛИСЬ ПРЕУВЕЛИЧЕНИЕМ
Так у меня и у других актеров, игравших в этом спектакле, появилась возможность ближе узнать Любовь Петровну. Удивительная оказалась женщина! Раньше-то мы видели ее только мельком. Легкой походкой Орлова проносилась по коридору, как чудо, как ангел… И за ней шлейфом тянулся аромат… Мужчины говорили: «О, здесь проходила Орлова! Узнаем ее по несоветским духам!»
Когда я познакомилась с Любовью Петровной, многочисленные мифы, которые я слышала о ней, стали постепенно рушиться один за другим. Вопреки всеобщему мнению, она не страдала звездной болезнью, не сидела на жестких диетах и не была сказочно богата… Да, ее привозил водитель на принадлежащем ей автомобиле. Ей платили 250 рублей в месяц. При том что ставка начинающей актрисы театра Моссовета была 75 рублей, а опытной — от 120… Но наряды Любови Петровны, привезенные из-за границы, явно стоили дороже. Обычно Орлова появлялась в театре в хорошем твидовом костюме, с ниткой жемчуга на шее, иногда на ней была еще какая-нибудь шляпка. И все же, собираясь на кинофестиваль в Америку, она поняла, что ей совершенно нечего надеть. Нет достойных вечерних нарядов. В конце концов Любовь Петровна поступила как все советские актрисы, собиравшиеся за границу, то есть обратилась в Дом моды на Кузнецком Мосту. Тем более она дружила с главным художником Верой Араловой. Прямо в театр для Любови Петровны привезли и шубы, и шелка, и драгоценности. Но по возвращении Орлова, как Золушка, все это вернула.
Это было время, когда Любовь Петровна почти перестала сниматься в кино и уже не стремилась туда — из-за возраста. Поэтому и пришла в театр. Но и там ей нужно было месяцами ждать, чтобы хоть что-нибудь предложили. В директорате с Любой особенно не церемонились. Под нее не искали пьес, не носились с идеей: «А что Орлова у нас сыграет?» Более того, ее могли и снять с роли. Например, она какое-то время играла в пьесе «Нора», но было решено, что эту роль передадут Ие Саввиной, потому что Любовь Петровна уже не подходила по возрасту… Можно только представить, что при этом пережила Орлова, панически боявшаяся старости! Но она нашла в себе силы поступить достойно. Спокойно согласилась на замену, а когда у Саввиной состоялась премьера, даже прислала ей букет…
Я думаю, основная причина, почему у Орловой не было ролей, это то, что в театре все решала Марецкая. А Веру беспокоила бешеная популярность Орловой. На Орлову шли — людям хотелось просто посмотреть на кинозвезду вживую. Когда у Орловой был первый ввод в «Странную миссис Сэвидж», то при ее появлении на сцене пришлось остановить действие: зрители хлопали несколько минут! Марецкой не нужна была такая конкурентка. А вот Завадский Любовь Петровну очень ценил. Ведь он понимал, что Орлова — это козырь театра. В том числе и в деле выбивания всяких благ. Даже для того, чтобы театру выделили, например, еще одну телефонную линию, приходилось куда-то идти. Или накапливались заявки от актеров, которым совсем негде было жить. Нужд было много, Юрий Александрович очень трепетно к этому относился. И в какой-то момент собирал «тяжелую артиллерию»: Орлову, Плятта, Марецкую. Любовь Петровна беспрекословно шла, она здорово умела очаровывать чиновников, Плятт же надевал все свои ордена. Они старались не для себя — для других. Я сама получила свою первую в жизни квартиру от театра. А Орлова была так скромна, что стеснялась просить за себя. Однажды на гастролях, обнаружив в своем номере люкс ярко-рыжие шторы, она достала из чемодана черные и попросила костюмера: «Помогите повесить, пожалуйста!» Оказалось, Любовь Петровна не переносит яркие цвета. От этого у нее кружилась голова. Недаром она носила одежду пастельных тонов. Но Орлова не решалась попросить о том, чтобы ей подготовили номер с темными шторами. Боялась, что сочтут за каприз.
А как скромно она держалась на репетициях! Как мышка. Режиссер «Странной миссис Сэвидж» Леонид Варпаховский предупреждал: «Я режиссер-бухгалтер!» Он буквально по сантиметрам высчитывал, в каком месте сцены в какой момент должен оказаться актер, и по секундам — в какой момент следует произнести какую реплику… И Орлова, как послушная девочка, это все приняла и только старалась запомнить, где нужно встать и когда что сказать. Было очевидно, что Любовь Петровна — прежде всего актриса кино. В театре ей приходилось трудно. Она боялась забыть текст. А если актеры переставляли слова местами, Орлова терялась и смотрела на партнеров. Но в конце концов Любовь Петровна освоилась с ролью и даже поменяла ход всего спектакля. При Раневской мы играли ее детей энергично, нагло, охотились за ее деньгами… А Орлова играла свою героиню так деликатно, выглядела такой хрупкой, что и мы вынуждены были смягчиться. Да и вообще, мама наша резко помолодела — по сравнению с Фаиной Георгиевной лет на двадцать. У Любови Петровны были изящные костюмы, модный паричок…
Но и на этом Орлова не остановилась. Она ввелась в пьесу под конец сезона, а потом театр ушел на летние каникулы… И вот наступила осень, труппа снова собралась. Посмотрев на Любовь Петровну, я обомлела: она явно выглядела теперь моложе меня, игравшей ее дочь! У нее не просто ухоженное, как раньше, а уже абсолютно гладкое, подтянутое лицо. Конечно, в удобный момент я спросила у нее: «Любовь Петровна, что вы делаете, чтобы так хорошо выглядеть?» — «А это я много гуляю у себя на даче, дышу свежим воздухом…» Но я знала, что как раз до этого Орлова отлучалась за границу, и говорили, что она там сделала пластическую операцию. Кстати, в театре никто не знал, сколько Любови Петровне лет. Только приглядевшись к рукам Орловой, можно было определить, что ей уже, видимо, не сорок пять. Поэтому она часто носила перчатки. А так все было идеально — талия, фигура… Знаете, она была женщиной вне возраста. Я несколько раз просила Любовь Петровну, чтобы она мне рассказала свою диету. Тем более что однажды после спектакля она намекнула: «Таня, вы так прекрасно смотритесь на сцене, вам не надо полнеть…» А через несколько дней ко мне подошла наша актриса, Серафима Бирман, и гаркнула: «Ну ты и поправилась!» После чего я поняла, что имела в виду деликатная Орлова… Любовь Петровна говорила, что диеты никакой особенной нет. И действительно, когда у нас организовался банкет после юбилейного спектакля, на него Орлова пришла со своими пирожками. Каждый принес то, что приготовил дома. И за столом Любовь Петровна попробовала все, ни от чего не отказалась! А на гастролях в Болгарии, когда мы с ней и Ией Саввиной оказались за одним столом, она угощалась мясом, сыром, овощами и запивала все это вином.
Вообще, самое главное, чему я научилась у Любы, — это всегда, всегда следить за собой! Во всех смыслах. Никто и никогда не видел Любовь Петровну одетой в домашнее. А ведь мы жили с ней на гастролях бок о бок. Ее прическа уже в восемь утра, когда мы спускались на завтрак, была бе-зупречна, локон к локону! Впрочем, я не уверена, что когда-либо видела ее настоящие волосы, а не парик. А еще Орлова никогда не повышала голос. У нее была потрясающе чистая русская речь, без слов-паразитов. И она всем без исключения говорила «вы». Но главное даже не это. Просто Орлова была преисполнена чувством собственного достоинства. Как это объяснить? Ну, вот я никогда не видела, чтобы она теряла время попусту, болтала с кем-то… Она появлялась, работала и уезжала! И все время прямая спина, красивые жесты, какая-то осмысленность всего, что она говорит и делает.
Раз в неделю у нас проходили «встречи у Завадского». Явка обязательна. Раневская называла это «мессой в бардаке». Любовь Петровна всегда аккуратно на эти встречи являлась, садилась где-нибудь в уголке и вела себя очень скромно. Но при этом я заметила, что в эти дни она одета даже тщательнее, чем обычно. Я поняла, что это — действительно хороший тон: во время встречи с главным режиссером театра и коллегами нужно выглядеть прекрасно! И когда научилась этому у Любови Петровны, на меня стала косо поглядывать Марецкая — видимо, заподозрила в желании привлечь особое внимание Завадского. Вера Петровна всегда тестировала молодых актрис с этой точки зрения. И только убедившись, что я «не опасна» (робкие попытки Завадского я сумела тактично обойти), она успокоилась. Марецкая ведь до некоторых пор очень хорошо ко мне относилась — еще со времен моей учебы в институте… МАРЕЦКАЯ ОЦЕНИЛА МЕНЯ НА НУДИСТСКОМ ПЛЯЖЕ
Я училась во ВГИКе, в мастерской Бибикова. С Герасимовым же мы ни разу за годы учебы даже словом не перемолвились. Но он почему-то меня не любил. Говорил: «Эта девушка — не нашей школы!» Как бы то ни было, на дипломном спектакле мне поставили «четыре» по мастерству, из-за чего я ревела как белуга. А Марецкая была в комиссии и утешала меня: «Лично я тебе поставила «пять», а настоящие оценки ставит жизнь, запомни!» И я была ей очень благодарна за эти слова!
В следующий раз мы столкнулись с Верой Петровной на нудистском пляже в Коктебеле. Был такой пляж для своих, туда ходили многие актрисы — позагорать топлес. И вот когда я туда пришла, все стали ахать и охать, какая у меня фигура. И Марецкая в том числе. Было даже удивительно, как мало в ней зависти, желания самой быть в центре всеобщего внимания и восхищения. Впрочем, это касалось только мира вне театра Моссовета… Внутри этого мира все оказалось ровно наоборот.
Никто, не наладив контакта с Марецкой, не мог спокойно работать в Театре Моссовета. Однажды она заболела, и ее роль в спектакле «Госпожа министерша» сыграла актриса из второго состава — Ольга Якунина. И сыграла так, что про нее заговорили и даже написали в газетах. После чего Марецкая стала Якунину зажимать, отняла у нее даже маленькие роли… К счастью, поначалу мне самой удавалось сохранять с Верой Петровной хорошие отношения. Но и я в конце концов попала под «царскую немилость». С нашим театром какое-то время сотрудничал болгарский театровед и писатель Любен Георгиев. У Веры Петровны с ним были какие-то полуигривые отношения: она любила, чтоб за ней поухаживали молодые люди, сделали ей комплимент. А тут этот писатель влюбился в меня. И тогда Марецкая резко ко мне поменяла отношение. На репетициях, на спектаклях я ей теперь все время мешала: «Не туда встала, не туда села!» Потом она придумала историю, будто бы я претендую на какую-то ее роль… Сложная она была женщина и, к сожалению, далеко не всегда объективная. Так получилось и с их сыном, Евгением, который пришел в наш театр режиссером.
Ему поручили ставить спектакль к партийной дате. В этом спектакле оказался занят буквально весь коллектив. Но ставил Завадский-младший мучительно долго, целый год! Мы уже начали тихо ненавидеть эти репетиции. Раневская, которая в спектакле занята не была, как-то сострила: «Хорошо, что он не ставит «Сагу о Форсайтах», а то на это ушли бы десятилетия!» Было видно, что сыну Завадского работать в театре сложно, но родители делали вид, что все хорошо. И понять их можно… Надо сказать, что, когда дело касалось интересов Веры Петровны, интересы искусства отступали на второй план. Ну а Завадский был у нее под каблуком, даже когда они как муж и жена расстались и стали жить отдельно.
Словом, неудивительно, что, когда после нашей с Верой Петровной ссоры я совершила ряд проступков — два раза не пришла на спектакли, в которых играла эпизоды, — меня уволили. На собрании месткома были зачитаны все мои прегрешения за десять лет работы, после чего я смогла только сказать: «Меня, наверное, следует расстрелять!» Расстроенная, вышла из театра и тут же была встречена человеком из органов, который стал меня утешать и пообещал помочь восстановиться. Но с тем, чтобы я доносила в органы на корифеев нашего театра: на Орлову, Плятта, того же Бортникова. Я была в шоке! Так вот, значит, как поступают с заслуженными и народными! Вешают им ордена на грудь, прославляют, но следят за ними!
Целых полгода я жила как в аду! На меня морально давили, постоянно звонили, уговаривали сотрудничать. Я была в ужасе, казалось, что жизнь кончилась. Но тут мне повезло! Сорвались заграничные гастроли театра, и поэтому, видимо, я им больше была не нужна. От меня отстали. А в театре меня в результате восстановили. На мою защиту встали как раз старики — Плятт, Ирина Сергеевна Вульф. Когда другие актрисы начали претендовать на мои роли, Вульф сказала: «Я никому их не отдам, пока Таню не восстановят!» Мэтрам удалось убедить местком, что, если актриса хорошо играет, дисциплинарные нарушения ей можно простить. Удивительные это все-таки были люди…
К. Ларина― Я в «Фейсбуке» написала, что Гарри Бардин уже в студии по радио «Эхо Москвы». Так что, дорогие друзья, дорогие френды в «Фейсбуке», подключайтесь. Действительно, здесь в студии режиссёр Гарри Яковлевич Бардин. Здрасте.
Г. Бардин― Здрасте.
К. Ларина― А почему вас нет в «Фейсбуке»?
Г. Бардин― Ну как?
К. Ларина― Пора осваивать технологии. (Смеётся.)
Г. Бардин― Да? Надо там писать, а мне не хочется.
К. Ларина― Да, да, общаться.
Г. Бардин― Ну, я читаю зато.
К. Ларина― Да, читаете?
Г. Бардин― Читаю.
К. Ларина― Сын ваш там активно существует.
Г. Бардин― Да, да.
К. Ларина― Ну что, «Фейсбук» есть. SMS тоже есть для вас, дорогие друзья: +7 (985) 970-45-45. Гарри Бардин будет отвечать на ваши вопросы тоже обязательно, конечно же, и о творчестве, и о жизни, и обо всём на свете. Но поскольку год кончается, наверное, такой бы вопрос первый задала вам, Гарри Яковлевич. А вот на что похоже сегодняшнее время? Из вашей жизни. Уже было такое? Или это что-то совсем новое, совсем другое?
Г. Бардин― Нет, совсем другое. В какой-то степени мне вспоминается 91-92 год.
К. Ларина― Но это время надежд.
Г. Бардин― Визитная карточка – покупатель. Когда ты заходишь в магазин, а там горчица и майонез, и всё, и нет… Хрен. Вот «хрен вам, ребята». Вот это, что предстоит, мне кажется. Это – с наступающим Новым годом.
К. Ларина― А по атмосфере?
Г. Бардин― А по атмосфере очень пакостное, как говорил…
К. Ларина― На что похоже действительно? Потому что у нас разные сравнения. Кто-то сравнивает это действительно с 90-ми годами, «назад в 90-е». Кто-то говорит: «Очень похоже на какой-нибудь расцвет застоя», – или вообще вспоминает 37-й. У вас какой год на памяти?
Г. Бардин: 90―е годы я вспоминаю. Ты заходишь в метро, там звучит ламбада. И ощущение с утра приподнятое! «Ти-та-ра-ра-ри, та-ра-ра…» (Смеются.) Песня не наша, но так хорошо! Сейчас какую песню? «Снова замерло всё до рассвета». Вот какая-то такая музыкальная пессимистичная нота.
К. Ларина― А всё-таки в чём разница между советским периодом – таким тяжёлым, цензурным, застойным – и сегодняшним? Потому что он тоже своего рода застой, безусловно.
Г. Бардин― Безусловно. Тогда было ощущение, что это не кончится никогда. А теперь, когда мы поняли, что это кончилось и обрели надежду на то вхождение в общий европейский дом, как обещал Горбачёв, то, естественно, мы уже как бы настроились на ламбаду. Ламбада кончилась. Всё, больше не поём. И от этого очень тяжко – от того, что переживать в своей жизни третью оттепель. Ну, сколько можно? Сколько можно замерзать, отогреваться?
К. Ларина― То есть вы считаете, оттепель заканчивается?
Г. Бардин― Да, она закончилась. Идёт замерзание. Мне очень понравилось, вчера я смотрел на «ТВЦ» (так как были люди мне близкие по духу, по мнениям, по позиции), выступали Евгений Ясин и Андрюша Нечаев, и у них ведущий спрашивал перспективы. При этом я понимаю, что у него ухо разрывалось от криков редактора, который кричал: «Идиот! Давай заткни его, заткни!» И он всё говорит: «Ну, хорошо. А позитив? А позитив?» «Да, у нас сейчас в студии лежит покойник. Давайте позитив!» И ждал от них: «Вы знаете, он очень хорошо выглядит». Вот он ждал позитива при лежащем в гробу покойнике. И то, что говорили умные люди о стратегии – это его мало интересовало. Он говорит: «Ну, успокойте народ!» И потом, когда начинал говорить Андрюша Нечаев, я видел, как режиссёр… Я видел просто мгновенную врезку, когда его снимали, и он сказал: «Нечаев пугает!» Он комментировал это по просьбе редактора. (Смеются.) Ну, это всё смешно и рассчитано на людей, которые верят.
К. Ларина― А вас когда последний раз звали в телевизор?
Г. Бардин― На федеральные – никогда. Уже.
К. Ларина― То есть уже даже не помните, когда?
Г. Бардин― Не помню. Я единственное могу сказать, что обещают по «Культуре»…
К. Ларина― Там же сняли какой-то целый цикл, по-моему, да?
Г. Бардин― Да, сняли полтора года тому назад. Я думаю, что я не откажусь от того, что я сказал тогда. Ну, это политики не касалось, это канал «Культура». Это «Монолог в четырёх частях», который будет, наверное, в январе месяце. Они будут сопровождать показом моих мультфильмов. Это будет «Чуча», «Чуча-2», «Чуча-3». И «Три мелодии», который будет как бы премьера на «Культуре».
К. Ларина― Премьера на телевидении. Кстати, про «Три мелодии» мы вчера буквально вспоминали. У нас в передаче была тема краудфандинга, были представители сайта «Planeta.ru». И мы как раз вспоминали про ваш опыт, когда вы собрали-таки деньги на третью часть своей трилогии «Три мелодии».
Г. Бардин― Да. И на штраф Мединскому.
К. Ларина― И на штраф. Вот скажите, у вас не было ощущения униженности? Потому что это всё-таки не тот случай, когда ходишь, как вы говорите, с протянутой рукой. Это люди участвуют с большим воодушевлением в созидании.
Г. Бардин― Это было приятно, потому что это подтверждение того, что я живу не зря, что есть люди, которые видели мои фильмы, которые их любят и которые переносят свою любовь к фильму и на меня, и мне достаётся. И это досталось уже в ощутимой монете, на которую я закончил. Это было очень приятно. Другое дело, что второй раз обращаться я…
К. Ларина― А почему нет?
Г. Бардин― Ну, не знаю. Что-то мне неловко. Сейчас ты удивишься. Я – скромный человек. Нет, я боюсь быть назойливым, мне это не очень по нутру.
К. Ларина― А как быть, куда деваться-то? Государство вам сказало: «До свидания, Бардин!» Да?
Г. Бардин― Да. Я тебе…
К. Ларина― Мединский сказал: «Нет такого человека теперь».
Г. Бардин― Я тебе до эфира рассказал свою историю школьную. Сейчас она стала сопровождать меня всё время. У нас в классе сидел на последней парте второгодник, такой многоклассный.
К. Ларина― Многоопытный.
Г. Бардин― Многоопытный. Он три раза сидел в одном классе. Он был на голову выше всех нас. Здоровый мужик, короче говоря. Сидел на последней парте, очень хорошо рисовал. Потом мы закончили школу, мы вышли на волю, а он пошёл в тюрьму, потому что ограбил директорский кабинет, открыл сейчас. Вот такой. Он не только рисовал хорошо, но и открывал сейф.
К. Ларина― Хороший парень.
Г. Бардин― Но когда к нему за какое-то прегрешение классная руководительница обратилась, и она сделала такой царственный жест, я помню, гордый, она сказала: «Карпов, дай дневник!» И повисла рука перед его носом. И он, глядя ей в глаза наглым взглядом, сказал: «Умрёшь с протянутой рукой». (Смеются.) И я понимаю, это мой слоган сейчас по жизни: я умру с протянутой рукой, недосняв, недокурив последнюю папиросу.
К. Ларина― Это неправда. Это неправда! Вот у меня какая-то есть уверенность, вчера меня ребята убедили, что этот краудфандинг – во-первых, это не на коленях и с миру по нитке, «подайте на пропитание».
Г. Бардин― Нет, унижения никакого.
К. Ларина― Вы строите альтернативную отечественную культуру вместе с теми людьми, которым это нужно. Понимаете? «Театр.doc» сейчас собирает деньги. «Театр.doc», который выгоняют из собственного помещения. Кто ещё поможет?
Г. Бардин― Ксюша, понимаешь, одно дело, когда ты просишь у людей, которые зарабатывают стабильно деньги. И ты просишь немножко: «Одолжите, ребята». А сегодня, когда вот так падает рубль? Обращаться к ним, когда они не знают, что делать, как жить дальше? Это не совсем корректно. Ну, мне так кажется.
К. Ларина― А давайте проголосуем. Хотите?
Г. Бардин― Ну давайте. (Смеётся.)
К. Ларина― Просто даже интересно. Да? Света, давай проголосуем. Сейчас я скажу. Давайте проголосуем.
«Как вы считаете, можно сегодня снять фильм на народные деньги?» Если вы готовы отдать свои деньги на фильм Гарри Бардина – 660-06-64. Если вы считаете, что сегодня не время – 660-06-65.
ГОЛОСОВАНИЕ
Г. Бардин― Это будет объективно уже.
К. Ларина― И ещё раз спрашиваю вас, дорогие друзья: «Как вы считаете, возможно ли сегодня в такой ситуации снять фильм на народные деньги?» Если вы готовы отдать свои деньги, в данном случае на фильм Бардина, поучаствовать в этом проекте – 660-06-64. Если вы считаете, что сегодня не время, «попозже подходите, товарищ» – 660-06-65. У нас пошло голосование, сейчас посмотрим.
А тем временем мы сейчас по формату такой передачи, которую мы сейчас затеяли, должны как бы провести презентацию. Что вы сейчас снимать будете?
Г. Бардин― Я снимаю фильм, но это короткий фильм, это не полнометражный, называется он «Слушая Бетховена». Такое неопределённое…
К. Ларина― Что-то ленинское.
Г. Бардин― Ну да, «Слушая Бетховена». Но только не с ленинским подходом, которому хотелось… У него душа мягчала.
К. Ларина― Когда он сказал: «Нечеловеческая музыка».
Г. Бардин― Он в каком-то фильме говорит: «Хочется гладить по головкам, а по головкам надо бить, бить, бить!» – кричал Ленин. Нет, у меня другое несколько. Я задумал сделать фильм на музыку Бетховена. Я предложил это своему другу – замечательному музыканту Владимиру Спивакову. И когда он спросил меня: «О чём фильм? Приезжай, расскажешь», – я приехал. Он меня спросил: «Надеюсь, без аранжировки?» Я говорю: «Нет, я тебя должен огорчить, это аранжированная музыка». Он говорит: «Бетховена? Ты охренел!» Я говорю: «А почему Чайковского можно трогать, а Бетховена нельзя?» – что мы сделали в «Гадком утёнке». Ну, как-то я его убедил. Потом я ему рассказал, про что кино. Рассказывать я не буду сейчас, потому что надо чем-то удивлять. Когда я ему рассказал, он говорит: «Ну, это кандец, – сказал Володя, – это тюрьма». Он так сказал.
К. Ларина― Да вы что?
Г. Бардин― Подвёл итог, что это как бы…
К. Ларина― Что же там такое может происходить? Какая-нибудь тема запретная?
Г. Бардин― Тема нормальная – тема свободы. Нормальная. Но после этого он меня удивил тем, что он сказал. Он порылся в своём дневнике и сказал: «3 февраля тебя устроит?» Я говорю: «Да». Он говорит: «Только одно условие – писать мы будем бесплатно».
К. Ларина― Оркестр?
Г. Бардин― Оркестр. Национальный филармонический оркестр. Я, честно говоря, от этого просто… Я не знал, как его благодарить. Я говорю: «Володя, ну…» Он говорит: «Всё. Я так решил». Через два дня звонок. Он говорит: «Ты знаешь, я повёл себя некорректно по отношению к оркестру». Я говорю: «Что ж такое?» – «Я, не посоветовавшись с музыкантами, тебе пообещал. Поэтому я собрал оркестр, сказал, что я тебе обещал записать бесплатно, и поставил на голосование, – ну, вот как ты сейчас. – И они единогласно проголосовали за то, чтобы записать тебе музыку». И они записали 3 февраля бесплатно. И я за это публично сейчас ему и музыкантам говорю: огромное спасибо, ребята! Вы мне очень помогли.
К. Ларина― Послушайте, у вас уже как минимум треть работы сделана.
Г. Бардин― Ну, не треть.
К. Ларина― Уже фонограмма есть.
Г. Бардин― Фонограмма есть.
К. Ларина― Записанная, оригинальная, специально для вашего фильма. Не имеете права отказываться сейчас.
Г. Бардин― От чего?
К. Ларина― Обязаны его снять! От денег народных. (Смеются.)
Г. Бардин― Нет, я хочу его снять, я не отказываюсь. Просто подготовительный период стоит денег.
К. Ларина― Завершая голосование наше, практически такое же, как в оркестре у Спивакова: 90,5% наших слушателей считают, что сегодня вполне себе можно поучаствовать, и готовы поучаствовать в создании нового фильма Гарри Бардина. И всего лишь 9,5% сказали: «Нет, не время, подходите позже». Вот так.
Г. Бардин― Понятно. Подойду. Я всегда знал, что у вас хорошая аудитория, у «Эха Москвы». Хорошая.
К. Ларина― А если говорить про ваших коллег, опять же, раз такую замечательную историю рассказали про Спивакова. Это же не первый случай, когда вы работаете вместе? Сколько вы уже сделали вместе?
Г. Бардин― Я ещё не знал Володю Спивакова лично, но я по его записи «Кармен-сюиты» снимал «Чучу-3». Потом мы познакомились, подружились. И потом уже была записана фонограмма для фильма «Гадкий утёнок». Это было сделано замечательно, талантливо.
К. Ларина― Кстати, он же там ещё и в качестве артиста работал.
Г. Бардин― Да. Ну, он напросился озвучить. Но он хотел доброго, а я сказал: «Доброго не осталось. Остался злой». – «Кто?» Я говорю: «Петух». И нужно видеть лицо Спивакова, который сказал покорно: «Ну, давай злого». И записал.
К. Ларина― Вот смотрите, по вашим работам можно, конечно, проследить весь этот алгоритм движения общественного сознания в историческом масштабе.
Г. Бардин― Вот этим я и занимался.
К. Ларина― Абсолютно.
Г. Бардин― Да, я этим занимался. Я был в Тель-Авиве, и там был такой… Называется «лимут», это на иврите «обучение». Основанный в 2007 году в Англии, когда собираются молодые и немолодые люди и собирают бесплатно самые лучшие сливки общества мирового, и они читают лекции, мастер-классы. И люди ходят. А так как евреи народ неорганизованный, то они встают посреди лекции и уходят на другую лекцию. И это хлопанье дверей… У меня, слава богу, двери не хлопали. Я давал там мастер-класс, даже два.
К. Ларина― Это были профессиональные режиссёры? Или кто это?
Г. Бардин― Нет, это была просто интеллигенция.
К. Ларина― А, то есть открытая лекция, да?
Г. Бардин― Открытая лекция, да. И люди, которые узнали это из Интернета – это бывшие наши…
К. Ларина― Бывший наш народ.
Г. Бардин― Бывший наш народ, который меня знает по старым моим фильмам. Они туда приезжали и говорили, что они гордятся, говорили очень хорошие слова. И вот я им там давал мастер-класс. И потом мастер-класс у меня был в Тель-Авивском университете, киношкола. И я поневоле выступил с тем, с чего ты начала говорить: я выступал киноведом по отношению к собственным фильмам. Я брал год сознания и настроения в обществе, моё состояние психологическое, политическое, патологическое, всяческое. И вот мой отклик… Так как я считаю, что режиссёр – это явление социальное, то я считаю, что мы – губки. Мы впитываем, а потом отжимаем сами себя по капле. Как у Маяковского: «Чтоб тащить понятое время». Помнишь, да? И я проследил как бы хронологию фильмов, что порождало эти фильмы. И оказалось всё правильно. Я откликался на это время и старался высказаться по этому поводу, что я думаю.
К. Ларина― Сегодня, если говорить про ваши работы, конечно, вспоминаешь «Конфликт» прежде всего – замечательный мультфильм со спичками.
Г. Бардин― У меня был фестиваль в Киеве, и там был у меня творческий вечер.
К. Ларина― Это сейчас уже, когда всё началось?
Г. Бардин― Да. Это было два с половиной месяца тому назад, я был в Киеве президентом фестиваля, и там был творческий вечер. И одна девочка подошла ко мне и сказала: «Это вы «Конфликт» сняли к сегодняшнему дню?» И это очень грустно, что фильм сделан в 83 году, а он актуален сегодня.
К. Ларина― А с чем он тогда был связан в 83 году?
Г. Бардин― А это был Афганистан, это мы ещё воевали. Как бы откуда берутся войны.
К. Ларина― И «Адажио» – тоже сегодняшнее кино абсолютно. Да?
Г. Бардин― Да.
К. Ларина― Страшное. Про Киев тогда расскажите, Гарри Яковлевич, поскольку же связаны вы пуповиной, что называется, с этим городом, в буквальном смысле этого слова.
Г. Бардин― Да, я киевлянин, могилы моих родителей в Киеве, сестра моя родная в Киеве. Я ей звоню, узнаю. С горечью узнаю, что в два раза повысилась плата за коммунальные услуги, с Нового года ещё в два раза повысится, жить им приходится трудно. Но сейчас мы сравнялись. И нам трудно. Но там ещё идёт война, и это никак не скинешь со счетов. И мы к этому приложили руку. Я обещал о политике ничего не говорить.
К. Ларина― Кому вы обещали? У нас такого уговора не было. Минуточку! (Смеются.) Не надо, не надо! Кому? Жене обещали?
Г. Бардин― Я могу тебе сказать, что меня принимали там очень хорошо.
К. Ларина― А потому что знают вас хорошо, потому что знают, что вы думаете по этому поводу.
Г. Бардин― И я там давал интервью по этому поводу, много говорил. И они мне были благодарны за поддержку. Они считали, что это поступок.
К. Ларина― Для вас вопросов не было, когда всё это началось, таких метаний внутренних?
Г. Бардин― Нет.
К. Ларина― «Ой, а как же мне теперь? Вроде как моя страна. И там… А что? А как?» Нет?
Г. Бардин― Нет, у меня не было по этому поводу.
К. Ларина― Есть истории же какие-то невероятные, страшные.
Г. Бардин― Понимаешь, Ксюша, если бы я не был в начале года на Майдане, а я был 13 января…
К. Ларина― В январе, да?
Г. Бардин― Я поехал к сестре встречать Старый Новый год. И я был на Майдане. Я увидел эту атмосферу доброжелательную, интеллигентную, где даже «Правый сектор», которым нас пугают, был достаточно тих и скромен. В основном это студенты, это были интеллектуалы. Интеллигенция, короче говоря. Потом во что это вылилось и как это всё произошло – это уже другой вопрос. А это было то, что нам недоступно. Это был взрыв гнева. Это было распрямление спины. Это было человеческое достоинство, попранное этим любителем шапок, Януковичем, когда люди встали… Вот мы говорим, что мы встаём с колен. Вот они встали с колен. А нас ставят раком.
К. Ларина― Новости самое время послушать.
НОВОСТИ
К. Ларина― Гарри Бардин в нашей студии. Мы продолжаем нашу программу. Если у вас есть вопросы, ещё раз обращаюсь к вам, друзья, на SMS: +7 (985) 970-45-45. Если вы сидите одновременно в «Фейсбуке», можете воспользоваться тут тоже возможностью. На своей страничке я тоже написала, что у нас Гарри Бардин в студии, так что можете тоже что-то спросить. Я спрошу пока.
Г. Бардин― Ксюша…
К. Ларина― Нет, я помню последнее слово, что «нас поставили раком».
Г. Бардин― Сейчас я скажу… Лучше это не повторять. (Смеются.) Я ехал сюда, я поймал левака. Он сам из Камеруна, зовут его Модест.
К. Ларина― Темнокожий?
Г. Бардин― Да. Он тёзка Мусоргского. И он, когда узнал, что я еду на «Эхо Москвы», сказал: «На «Эхо Москвы»? Так вы известный человек?» Ну, я сказал, кто я. Он сказал: «А кто будет интервьюер?» Я сказал: «Ксения Ларина». – «Передайте, что я её очень люблю».
К. Ларина― Да ладно? Это вы сейчас придумали.
Г. Бардин― Вот чтобы я маленьким умер. (Смеются.) Так что он слышит это.
К. Ларина― Короче, у меня другой вам привет, просил вам передать министр культуры. Он выступал на этой неделе на правительственном часе перед депутатами Госдумы. И, естественно, зашла речь о сегодняшней ситуации, связанной с запретами, с рассуждениями про патриотическое и непатриотическое. Вот что он сказал…
Г. Бардин― Патриотическое – это, кстати, новости.
К. Ларина― Да, патриотические.
Г. Бардин― Грибоедов-то не знал, что сероводород – это тот «дым отечества, который сладок и приятен». Продолжай.
К. Ларина― Итак. «Хочу вновь обозначить позицию министерства. Мы начали системно и впредь будем активно поддерживать экранизации произведений русской, советской литературы, фильмы патриотической, военно-исторической тематики – те, что служат делу культурного, нравственного, духовного возрождения общества. Я знаю, что эта заявленная наша жёсткая позиция вызывает где-то в СМИ неоднозначную оценку, кому-то мерещится цензура. Это не так. Минкультуры никогда и никому и ничего не запрещает. Но мы реализуем государственную политику и финансировать то, что вредит стране, не будем. Кстати, это касается не только кинематографа».
Г. Бардин― Ага, понятно. И вынул трубку изо рта.
К. Ларина― Да. (Смеётся.) Ну?
Г. Бардин― Ну, замечательно. Я ничего другого и не ожидал.
К. Ларина― А как вы думаете, это личная инициатива министра или это какая-то задача, он реализует задачу чью-то?
Г. Бардин― Я думаю, задача. Это задача. Я не хочу сказать плохого про него, но он незамысловатый. Что сказали – то и делает. Он занимается пропагандой.
К. Ларина― Это борьба чего с чем? Объясните мне, пожалуйста.
Г. Бардин― Лучшего с хорошим, как всегда. Ксюша, у меня нет иллюзий на этот счёт. Нет. Ну, он так же бурно руководил бы банно-прачечным комбинатом. И это было бы, наверное, лучше для страны.
К. Ларина― Я просто вспоминаю… Наверняка вы смотрели пресс-конференцию нашего президента. И там, кстати, эта тема была затронута так или иначе. Это всё равно продолжение истории – разница, граница между оппозицией и «пятой колонной». То, о чём его спросили.
Г. Бардин― У меня было такое в Израиле, когда они говорят: «А как получилось, что вы приехали?» Я говорю: «Это было очень просто. В «Фейсбуке», в Интернете были выложены фотографии. И моя фотография цветная, а на лбу у меня написано – «пятая еврейская колонна». А дальше – рекомендация, куда я должен отправляться. На историческую родину. И вот по просьбе русских патриотов я у вас в гостях», – сказал я в Израиле. Как вам сказать? Пока у меня хватает юмора на это так реагировать. Как дальше будет, я не знаю. За мной следовал мой сын с фотографией. Кому-то неймётся.
К. Ларина― Значит, такая атмосфера, которая как бы располагает именно к такому пасьянсу?
Г. Бардин― Я свою жизнь положил в этой стране, я делал, как мне казалось, добрые вещи, в том числе и для того, кто размещал мою фотографию. Я не заслужил, мягко говоря.
К. Ларина― Вы же понимаете прекрасно и знаете по всем этим цифрам, что те невероятные проценты поддержки – это же проценты поддержки не лично конкретного человека и не только той политики. Это поддержка, что называется, тенденции, направления, пути. Да?
Г. Бардин― Направления, да. Это те, кто смотрят в стол, как сказал Алексей Навальный в своём последнем слове. Кстати, очень хорошее слово.
К. Ларина― Так, может быть, в нашем народе это всё сидело, вот эта муть? Сейчас её палкой помешали – и она вся всплыла наверх. Может быть, это действительно наш менталитет? Может быть, мы на самом деле такие?
Г. Бардин― А не богоносец?
К. Ларина― Это и есть как бы обратная сторона медали. Говорят: «Плати за Крым». А тут плата за богоношество.
Г. Бардин― Понятно. За соборность. Не знаю… У меня пока прогнозы не очень хорошие. Если будем вскармливать такую патриотическую туфту, а не будем рассказывать историю про конкретную человеческую жизнь, про то, как человек живёт, как он формируется, как он болеет и умирает, влюбляется, рожает детей, а будем снабжать их вот этим пойлом патриотически-православным, я думаю, ничего хорошего не получится.
К. Ларина― А как мы выжили при совке, скажите? Нас поили таким пойлом, мало не покажется. А смотрите, какие люди выросли.
Г. Бардин― Понимаешь, Ксюша, дело в том… Я что в себе всегда ценил? Не красоту, не волосы, не причёску. Я ценил в себе чувство внутренней свободы. Внутренняя свобода. И я её постарался сохранить, и сохранил для нашего эфира. Ну, я шучу, но действительно внутренняя свобода. Что присутствует в тебе? Внутренняя свобода. Ты говоришь то, что ты думаешь. При любых обстоятельствах в любых условиях ты говоришь, и тебе рот заткнуть невозможно.
К. Ларина― Так не всегда было, Гарри Яковлевич. Я ведь тоже жила в советской стране. Я была и пионеркой, и комсомолкой.
Г. Бардин― Правильно. Но всё равно внутри стержень-то был, ты понимала, что… Как моя бабушка мне говорила: «Это не подобает». В семье растут эти запреты на что-то: «Не подобает вот так себя вести».
К. Ларина― И потом, это же была отдельная параллельная жизнь.
Г. Бардин― Параллельная.
К. Ларина― Эта трескотня партийная патриотическая… И мы понимали как бы условия такие, предлагаемые обстоятельства.
Г. Бардин― Да. Была правда дома, правда жизни, правда собраний. Всё это были кривды. А была правда. И потом мы к ней стремились. Когда мне говорит Владимир Познер о том, какая у него книга, какая она искренняя и неистовая – единственное, я удивлён, как у него открылись глаза только на пороге 60-летия. А до этого что?
К. Ларина― Почему 60-летия? Ему 80.
Г. Бардин― Ну, у него по книге получается, что к 60 годам он прозрел.
К. Ларина― А, про социализм когда он всё понял и про коммунизм?
Г. Бардин― Да. Но мы-то прозрели несколько раньше. Просто к этому мы стремились, мы не принимали эту официальщину. Вот и всё.
К. Ларина― Кстати, я ещё хотела проверить на вас ощущение собственное. Почему-то именно тогда, в советское время, при таком тотальном диктате со стороны государства у меня не было ощущения, что я в меньшинстве. Потому что мы понимали прекрасно, что это отдельно, а тут мы…
Г. Бардин― Да, а мы отдельно.
К. Ларина― Мы, народ, отдельно.
Г. Бардин― Кухонный.
К. Ларина― А сегодня ощущение другое. Почему?
Г. Бардин― Да, рвутся связи, к сожалению. Становятся нерукопожатные бывшие приятели и знакомые, которые оказались по другую сторону Крыма. И это удивительно, потому что думаешь: «Как? Он же умный человек!» Но, оказывается, и умный человек, и начитанный становится жертвой пропаганды зомбированной.
К. Ларина― Вы считаете, что это только пропаганда и зомбирование?
Г. Бардин― Да.
К. Ларина― Неужели так легко? Как можно умного нормального человека зомбировать?
Г. Бардин― Легко.
К. Ларина― У него же не чистый лист, правда?
Г. Бардин― Легко. Ксюша, немецкий народ… Гейне, Гёте, Иммануил Кант, Ницше – масса…
К. Ларина― Кстати, телевидения никакого ещё не было, по сути.
Г. Бардин― Не было, да. Это был культурный народ. Но они же дошли до печей «Освенцима»? Потому что им разрешили. У них взяли и открыли эти клапаны «всё дозволено». И католический народ, верующий вроде бы – он стал зомбирован. И когда «Sieg Heil!» они кричат, эти огромные массы, думаешь: «Боже мой, это возможно с каждым народом». А у нас, когда говорят, что история один раз в качестве трагедии…
К. Ларина― А потом фарс.
Г. Бардин― А потом фарс. А мы такие мастера: мы можем трагедию два раза повторить, и мало не покажется. Вот этого я боюсь. На этой ноте…
К. Ларина― Нет-нет-нет. Я просто хочу понять всё-таки. Неужели сила пропаганды такова? Ну, вас же нельзя запропагандировать, как и вашего сына, и ваших близких. Ну, боже мой, как это возможно? Значит, у человека есть… Может быть, другое? Может быть, человек этим самым прикрывает своё малодушие, когда он как бы пытается в это верить, демонстрирует эту веру?
Г. Бардин― Понимаешь, какое дело, Ксюша? Вот у меня на студии я стал осторожен в выражениях.
К. Ларина― Практически в своём доме.
Г. Бардин― У меня, на моей студии, да. Казалось бы, я руковожу студией, это мои люди, это моя команда. Но я понимаю, что кто-то из них «крымнаш». И я с этим ничего не могу поделать. Ничего не могу поделать. Я не могу распропагандировать, не могу.
К. Ларина― Расколдовать невозможно?
Г. Бардин― Нет, невозможно. Это сидит так глубоко…
К. Ларина― У нас сейчас небольшая пауза, вернёмся через пару минут.
Сообщение: 2295
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 22.12.14 04:32. Заголовок: И окончание: К. Лар..
И окончание:
К. Ларина― Возвращаемся в программу. У нас остаются последние 10 минут, даже меньше, потому что мы в конце обязательно поставим фрагмент из одного из самых важных мультфильмов Гарри Бардина, на сегодняшний день уж точно, хотя они все важные. Это «Гадкий утёнок». А его показали, кстати, по телевизору, да?
Г. Бардин― Да, канал «Культура».
К. Ларина― Канал «Культура». Спасибо ему.
Г. Бардин― Это мой канал. Да, спасибо ему.
К. Ларина― Здесь много всяких телеграмм поддержки, я уже процитировала кое-что для Гарри Яковлевича. Ему это важно – понимать, как его слова отзываются в вас, дорогие наши слушатели. Но раз вы настаиваете на сегодняшней дате, давайте мы это произнесём: сегодня день рождения Сталина.
Г. Бардин― Да. Кто-то любит мифы и держится за них.
К. Ларина― Если говорить об этом, об истоке… Вот вы говорите – глубоко сидит. Мы на этом закончили перед перерывом: «крымнаш» в историческом масштабе, «крымнаш» как одно из качеств, получается, советского народа.
Г. Бардин― Я не понимаю эти геополитические замашки при том, что не можем обустроить то, что есть. Когда 34% ходят во двор, а не в тёплый туалет, я не понимаю – а зачем нам ещё какие-то территории?
К. Ларина― Может быть, и не нужен другой туалет? Этот устраивает. Народу-то зачем?
Г. Бардин― Не знаю… Ладно.
К. Ларина― Исток где, скажите? В сталинском времени, может быть? Или ещё раньше? Или ещё раньше? Где?
Г. Бардин― Понимаешь, какая штука? С одной стороны, я всегда возражал мысленно утверждению Кончаловского о том, что русский народ не заслужил свободы, что рабская психология наличествует и неистребима. В какой-то степени я начинаю с ним соглашаться, потому что действительно свобода – это осознанная необходимость. Когда она дарована то ли Александром II, то ли Горбачёвым, то ли Ельциным – она дарована, она не прожита, не выстрадана, когда народ требует свободы. Она дарована. Не знают, как с ней обращаться, и просятся в казарму обратно. Как это было иногда при отмене крепостного права, когда они просились обратно к барам.
К. Ларина― Кстати, подтвердил Зорькин. Помните его знаменитое выступление по поводу крепостного права, которое и есть собственно духовные скрепы?
Г. Бардин― Да. И Михалков сказал, что он не хочет терять 400 лет истории, потому что это было благословенное время, когда, да, пороли; но и отец порет своих детей, но он их любит, и они любят его. Но при этом Михалков считает себя не тем, кого порют.
К. Ларина― Да, именно.
Г. Бардин― А именно он стоял у истоков порки, что он порол. И он благословит это время, ему дорого это. Мне – нет. Я думаю, что мои предки жили в черте оседлости, их пороли и нагайками казаки во время погромов. Так что у меня нет такого ощущения, что вот мне так дорого и это та история.
В истории не расставлены точки над «i». Вчера Николай Сванидзе на «Эхе Москвы» сказал верную вещь у Кара-Мурзы о том, что Россия поделилась на тех, кто сажал, и тех, кто сидел. Но дальше пошло потомство, и потомство пошло в большей степени у тех, кто сажал, это были здоровые ребята. А у тех, кто сидел, кто не выжил – у них вообще потомства не было, у некоторых. И сегодня происходит столкновение уже потомства сажавших и сидевших. И это столкновение на уровне гражданской войны. Она в головах пока, но это столкновение есть. И никуда не деться от этого мифа сталинского, пока не расставлены точки над «i».
Если Мединский как историк говорит мне, что не важен факт, а важна его интерпретация, я развожу руками. У меня был директор театра, который говорил: «Я мысленно пожимаю плечами». Вот единственный мой комментарий: я мысленно пожимаю плечами.
К. Ларина― Вот когда вы говорили про свободу, которую надо завоевать, чтобы она не падала на тебя, как снежный ком, послушайте, тогда это всё равно война получается. Хм… «Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идёт за них». Это что? Мы хотим, чтобы всё-таки этот бой произошёл? В каком виде? Не дай бог.
Г. Бардин― Нет, хотелось бы выборами отделаться, демократическими мерами. Хотелось бы, чтобы тем ястребам тоже дали место в Думе. Пусть они вещают, только не нарушают Конституцию при этом. Пусть будет разумное крыло в Думе, которое из наших кругов. Потому что туда пробиваются люди неадекватные, на мой взгляд.
К. Ларина― Неадекватные, но опять же при молчаливом согласии, при поддержке большинства, как ни крути. Даже чёрт с ними, с этими выборами, в конце концов. Вот мы любим на эту тему рассуждать, что это всё фальсификации. Ну да, фальсификации. Но атмосферу ты всё равно не изменишь выборами. Ты её чувствуешь – она вот такая. Что бы ты ни делал, всё равно «крымнаш» победит тебя. Почему? Мой вопрос к вам: интеллигенция, почему?
Г. Бардин― С другой стороны, есть пример. Я не мог во всём поддерживать Алексея Навального, в том, что он делал: и когда ходил с «Русским маршем», и прочее. Но потом он стал… Он – обучаемый человек. И дальше его деятельность, когда он рисковал и свободой, и жизнью, и тем не менее 30% москвичей поддержали его. 30%.
К. Ларина― С нуля практически, без всякой поддержки информационной, по сути.
Г. Бардин― Значит, нужен харизматичный лидер, который объединит. Сейчас каждый по своим углам, демократическое движение, они не могут договориться, кто из них главный. Но когда выйдет наверх кто-то харизматичный – тогда, может быть, что-то получится.
К. Ларина― Читаю: «Мне тоже сейчас говорят: «Ну и вали отсюда». Правда, мне легче, я русская, вот прямо на лице написано. Могу и отхерачить по самые… Но заметила, что гораздо эффективнее литературная речь с вкраплениями иностранных слов, – пишет нам Татьяна. – Я отвечаю: «Не дождётесь. Здесь погиб мой дед в 41-м, здесь убили моего другого деда в 37-м. По России стоят мои изделия, которыми до сих пор пользуются люди, не смогли заменить их за это время. Если вам нужна Северная Корея, сами туда и поезжайте. А я буду продолжать строить мою Родину». Татьяна».
Г. Бардин― Дай бог вам здоровья.
К. Ларина― А у вас так получится?
Г. Бардин― Я буду стараться.
К. Ларина― Вашими изделиями тоже до сих пор пользуются люди. (Смеются.)
Г. Бардин― Ну да, я надеюсь. Нет, я не надеюсь, я знаю. Благодаря усилиям Екатерины Юрьевны Гениевой, директрисе Библиотеки иностранной литературы им. Рудомино… Она меня возит и презентует меня и мои фильмы.
К. Ларина― Изделия.
Г. Бардин― Да, мои фильмы. В разных городах. Я благодаря ей узнал многие города. И с удовлетворением вижу, что фильмы знают и меня любят. Я удовлетворён этим.
К. Ларина― Мы заканчиваем на позитиве, как сегодня принято говорить. Спасибо Гарри Бардину! А теперь – «Гимн птичьего двора».
ЗВУЧИТ «ГИМН ПТИЧЬЕГО ДВОРА» ИЗ ФИЛЬМА «ГАДКИЙ УТЁНОК» (РЕЖИССЁР – ГАРРИ БАРДИН).
Отправлено: 24.12.14 19:08. Заголовок: С интересом я прочла..
С интересом я прочла интервью с Бардиным, и люблю его. Многочисленные политические программы не смотрю - все они на один манер, оппонентам и слова сказать не дают.
Но Крым наш. А уж каких страстей нарассказывали беженцы из Луганска... до сих пор вздрагивают, когда видят людей в камуфляже.
Galina, вы же знаете, как отвечают на ваш вопрос те, кто смотрит российское ТВ. С этим ничего не поделаешь. По крайней мере, пока. Девушки, напоминаю: про политику не говорим! И оружие не применяем. Это первое и последнее предупреждение.
Женя, я же писала выше, что не смотрю политические программы, да и новостные не особо. Что по ТВ формируется общественное мнение, тоже понимаю, но не надо так снисходительно, мол, ничего не поделаешь... да и вообще, что с нас, зомбированных, взять. О Спивакове тоже очень задело - "не совсем потерян" - тоже мне... Женя, несмотря на предупреждение, не удаляйте моё сообщение. Впредь о политике не говорю, да и вообще пока помолчу - разозлилась. Сорри.
Сообщение: 2310
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 28.12.14 18:17. Заголовок: Интересное интервью ..
Интересное интервью с Виктором Сухоруковым на сайте"Ваш досуг":
Виктор Сухоруков: «Я собираю роли, как грибы в лесу»
Наталья Витвицкая
В премьерном спектакле Театра им. Моссовета по «Римской комедии» Леонида Зорина Виктор Сухоруков играет императора Домициана. Актер поделился с Натальей Витвицкой впечатлениями от новой роли и рассказал, за что любит театр, какую власть считает необходимой и почему не просит прощения.
Виктор Иванович, почему вы согласились на роль императора? Понравился материал?
Если бы не понравился, я бы не согласился. Витя Сухоруков сегодня берется только за то, что ему интересно. Что важно — с режиссером Павлом Хомским я раньше не работал. Вот вам одна причина. Вторая — юбилей Георгия Тараторкина, который в этом спектакле играет моего оппонента, поэта Диона. Третья — компания-то какая! Есть на кого посмотреть, есть с кем пообщаться и поспорить. Оля Остроумова — одна из моих партнерш на сцене. Я люблю эту актрису, эту женщину. Считаю, что она мало сегодня играет. В ее лице я обрел союзника и друга. И, конечно, Леонид Зорин. У него тоже юбилей. Обслужить одновременно одной ролью несколько юбилеев дорогого стоит (смеется). После премьеры Зорин даже написал мне персональное письмо от руки. Поздравил, поблагодарил, высказал несколько пожеланий по поводу моего героя. Каких именно, не буду говорить, это «кухня». Я все безоговорочно выполнил, и они не сработали. Потому что Зорин, как мне кажется, немножко застрял в другом времени. Но сам факт — классик, глыба советской и российской драматургии — присылает артисту Сухорукову письмо… Это, друзья мои, говорит о том, что я при погонах чести и славы.
Каково играть императора?
Я не раз играл императоров. У меня есть фильм «Бедный, бедный Павел», где я выступаю в роли Павла I. Фильм оценен и критикой, и публикой. На сцене Театра Моссовета играю царя в спектакле «Царство отца и сына». Но римский, «импортный» император в моей судьбе действительно первый. Пьеса и спектакль, как пишут критики, о противостоянии власти и оппозиции, диктатуры и либерализма. Возможно, но для меня «Римская комедия» — не политический театр. Это театр характеров. Понимаете, я не обслуживаю идеологию, я обслуживаю публику. И хочу играть роли, а не быть носителем идей. Перед вами сидит игрок в чистом виде. В этом спектакле я играю не конкретную личность, а некий образ власти. Мой Домициан непредсказуем, противоречив, странен. Мне кажется, быть правителем — это вообще странная должность. Как будто ты — самолет, под тобой города превращаются в огоньки, а народы вообще не видать. Как при этом сохранить душу, чувства и сострадание? Правители ведь встречаются не с одним человеком, а с толпой.
С этой трактовкой спорил режиссер?
Нет. Я предлагал разные варианты — жесткие, шизофренические, очень либеральные. Но в итоге Хомский оставил этот, Домициан — власть объясняемая и разная. Я не играю позицию, я заставляю зрителя выбирать позицию. Вбивать гвоздями в головы зрителя какие-то идеи мне кажется скучным. И потом, кто знает, кто из нас прав, и в чем сила, брат. Вы кажетесь очень уверенным в себе актером.
Однако мне свойственна самокритика. Я даже страдаю от нее. Хотя как посмотреть. Ведь самокритика предполагает не только самоистязание, но и самоусовершенствование. Надо найти силы понять самого себя, не заблуждаться на свой счет. Самокритика может превратить тебя в цветущий сад, а может — и в поганое болото. Думаю, что мне самокритика полезна. Почему вы работаете именно в Театре Моссовета? Уверена, другие театры тоже с радостью приняли бы вас в труппу. Наверняка звали уже.
Вы правы, звали и зовут сейчас. Это моя победа, наступил такой период в моей жизни, когда многие режиссеры делают мне предложения, а театры жаждут со мной сотрудничать. Таким вниманием к своей персоне я очень горжусь. Ведь я уже не молод, силы не те, энергия не та. Может, это неочевидно, но я-то знаю, каким был. Многое подрастерял. А почему Моссовета? Просто так сложилось. Ведь я и сюда-то не планировал идти в труппу. Давно принял на себя миссию свободного художника. Мне не очень хочется быть штатным артистом: в графике, по расписанию. Я супердисциплинированный актер и аскетичный человек до неприличия. Мне не нужны договорные отношения, чтобы выполнять обязательства. Но есть другая крайность — будучи свободным, я с легкостью могу повернуться и уйти, отказаться, не принять, покритиковать в конце концов. Поэтому нужны рамки. Еще я не люблю моноспектакли и моноактеров. Я — сторонник ансамбля, команды. В Моссовете я нашел эту команду.
При этом вас легко отпускают в другие проекты?
Я — баловень судьбы, это точно. В родном Театре Моссовета я играю Порфирия Петровича в спектакле «Р. Р. Р.» по «Преступлению и наказанию». Царя Федора Иоанновича в постановке «Царство отца и сына». Очень жалею, что на этот спектакль мало обратили внимание специалисты. Он не получил некую специальную отметину, какую-нибудь «Турандот» или «Маску». А спектакль заслуживает творческой награды, успех у него огромный. Иногда стою с Катей Гусевой за кулисами и шепчу: «Публика есть? Тишина-то какая мертвая». А она отвечает: «Полный зал, успокойся». Насколько тихо сидят зрители на этом спектакле, настолько яростно аплодируют в конце.
Еще я играю в Театре на Малой Бронной в постановке Павла Сафонова «Тартюф». Ой, а вы видели его новый спектакль «Сирано де Бержерак»? Это же чудо просто, я в восторге! А какая у Паши постановка по Вырыпаеву «Валентинов день»! Стычкин, Гранька Стеклова, Оля Ломоносова играют. Посмотрите обязательно! Как он сочинил эту историю — просто снегопад в горячей душе. Вот на кого надо внимание-то обратить, а вы все ко мне. Ладно, это я отвлекся.
Еще играю в мощнейшем Театре имени Вахтангова. Римас Туминас звал меня и раньше — на роль в постановке «Ветер шумит в тополях». Но я месяц порепетировал и сбежал трусливо. Что-то не ладилось у меня, я испугался своего несовпадения с театром и ролью. Но это было давно. И когда Римас снова свистнул мне, я, как крысенок, за его дудочкой побежал. Играю еврея Авнера Розенталя в спектакле «Улыбнись нам, Господи». Безумно счастлив! Наверное, вашим читателям будет скучно читать текст, в котором сплошные восклицательные знаки. Но вы разговариваете с человеком, который высекает из себя восклицательные знаки только потому, что так существует и на сцене, и в жизни.
Создается впечатление, что роль у Туминаса для вас особенная.
Конечно. Я как будто себя играю. Человека с двумя жизнями. Мой Авнер существует на грани, между пропастью прошлого и пропастью будущего. Так и я горюю о том, что потеряно безвозвратно. И тревожусь, что будет со мной дальше. Меня не покидает чувство, что эта роль ниспослана мне из Храма Гроба Господня в Иерусалиме. Меня вообще многое связывает с этим местом. Отвлекусь — когда умер Балабанов, и гроб его стоял в церкви в Петербурге, в эту минуту я был в Храме Гроба Господня в Иерусалиме. В этом же городе я получил предложение от продюсера агентства «Свободная сцена» сыграть роль Сарафанова в спектакле «Старший сын». Сегодня это очень важный для меня спектакль. Виктор Иванович, я правильно понимаю, что роли вы в храме как бы выпросили?
Я давно ничего не прошу. Только благодарю. Последние годы не говорю «дай», а говорю «спасибо». И прощения не прошу. Просить прощения за уже совершенное бесполезно. Грех уже случился. Если я совершил, чего тут уже просить. Надо постараться в дальнейшем не повторить. Есть что-то, о чем вы сожалеете?
Ругаю себя, что не схватился за голову немножко пораньше. Мне бы в первую свою жизнь взять за гриву коня и скакать, а я в то время жил праздно, легкомысленно. Не ценил того, что имел, и совершенно не думал о будущем. Это главное мое сожаление. Хотя глупо сожалеть о том, чего уже не вернуть.
Представьте, что перед вами сейчас люди, которые сильно повлияли на вашу жизнь. Петр Фоменко, который привел вас в театр. Алексей Балабанов, снявший в дилогии «Брат» и «Брат-2». Сергей Бодров… Что бы вы им сказали?
Я все уже им сказал при жизни. Всем успел. Они очень разные, но все они услышали от меня: «Дорогой мой, ты у меня в семейном альбоме вместе с мамой, папой, сестрой и братом». У вас множество наград. Где и как храните?
Они все у меня стоят дома на полочке. В специальном авторском серванте. Прекрасно смотрятся, лучше, чем хрусталь и фарфор. Я смахиваю с них пыль, я ими дорожу, горжусь, любуюсь. Это правда, что вы будете участвовать в спектакле Ивана Вырыпаева?
Впервые слышу. Ваня Вырыпаев мне звонил и приглашал в постановку какого-то режиссера. Такое было. И еще, понимаете, я не люблю ролей, где надо сидеть на стуле и разговаривать (в спектаклях Ивана Вырыпаева важен, прежде всего, текст, только потом театральные формы, декораций часто нет совсем. — Прим. «ВД»). Я не сторонник пустых разговоров на сцене. Я все время должен что-то делать. Для меня действие важнее слова. Какой еще театр вы не приемлете?
Тот, который презирает публику. Хотя это больше относится к позиции режиссера. Есть такие, которые говорят, мол, чихал я на публику, мне публика не нужна. А для меня публика — это все ордена и медали, это муж, жена и ребенок. Я отдаю себя зрителям, чтобы эгоистично и нагло забрать у них благодарность и восторг.
А театр, который показывает зрителю язык, скалится и злобствует, не театр вовсе. Вот все говорят: «Провокации, эпатаж». А зачем они, ради чего? Если я беру утюг и бросаю его в зрительный зал. Это провокация? Нет! Это оскорбление! Я пришел наслаждаться, воспитываться, просвещаться, а мне утюгом в глаз. Не понимаю! Как относитесь к разговорам про кризис в театре?
То, что сегодня происходит в театре, — это праздник. Несмотря на кризисы, санкции и все разговоры о смерти… Да нет никакой смерти, ребята! Вы не в те театры ходите! Пережив 90-е годы в кинематографе, я точно знаю, то, что у нас есть сейчас — не кризис вовсе. Вы посмотрите, как народ валит в театр — нарядный торжественный, в ожидании чуда. Все мои спектакли собирают такие аншлаги! А билеты недешевые! И на спектаклях моих коллег аншлаг. Вот есть такой Дмитрий Бурханкин. У него есть свой театр — «Оптимистический». В наше-то упадническое время такой театр. Я вчера был там на премьере спектакля «Любовь и голуби». Сходите и посмотрите на умирание театра, прослезитесь от счастья. И на спектакль Саши Яцко «Горе от ума» в Театр Моссовета сходите. Это же праздник души и именины сердца. Вы всегда очень активный, веселый. Когда мы с вами зашли в буфет театра, все стали улыбаться и что-то вам говорить. Прямо человек-праздник.
А я такой и есть. Другое дело — устаю от этого.
Как отдыхаете?
Умею регулировать свое состояние. Устал, значит говорю себе: «Сухоруков, угомонись, посиди, отдохни, накорми себя тишиной». Работает. Как выглядит день, когда вы не работаете?
Очень прозаично. Я могу в халате шляться по квартире весь день, валяться в постели, смотреть телевизор. Все, как у людей. Еще очень люблю сад, огород, но это вещь сезонная. Открою вам секрет — этим летом хочу приостановить работу, чтобы подольше побыть «во саду ли, в огороде». Мне это очень нравится. В каких фильмах вы вас увидим в следующем году?
Я сейчас мало снимаюсь. У меня незыблемое правило — когда выпускаю спектакль, то от кино отказываюсь. Журналисты все время вспоминают эпизод с моим отказом сняться в «Бондиане», я тогда у Меньшикова в «Игроках» участвовал. Кино — зыбкая вещь, никогда не знаешь, будет она реализована или нет. С театром все по-другому. Тем не менее летом я снялся в двух картинах у семьи Прошкиных. У Андрея Прошкина — в фильме «Орлеан». И у Александра Анатольевича Прошкина — в фильме «Охрана». Еще был небольшой эпизодик в фильме «Небесный верблюд» Юрия Фетинга. Я даже за эту картину хлопотал в министерстве, чтобы дали денег. Думаю, получилось очень интересно. Значит театр для вас сегодня — самое главное?
Сегодня я весь — театр. Когда был молодым, в свет вышла книга Анатолия Эфроса «Репетиция — любовь моя». И я думал: «Ну вот, какая глупость, репетиция — это рутина, это скучно». А сегодня я испытываю катарсис от самого процесса создания спектакля. Я могу сочинять, отказываться от сочиненного, могу отдавать, дарить идеи. Я собираю свои роли, как грибы в лесу. И это счастье! И в нем есть высокомерное чувство: «Я еще могу, я способен, есть еще вода в моем фонтане!»
Посмотрела прекрасную передачу канала"Культура" про замечательную актрису Евгению Ханаеву... Сегодня как раз ее день рождения. Как всегда, отрывки из фильмов и спектаклей, воспоминания коллег (Владмир Меньшов, Ирина Мирошниченко, Константин Градополов, Маргарита Юрьева, Дмитрий Харатьян), кинокритика Ларисы Малюковой, сына Владимира. Конечно, "Розыгрыш" - фильм, который прославил Ханаеву. "Москва слезам не верит", "Старый Новый год", "По семейным обстоятельствам", "Волшебный голос Джельсомино"...
А я всё ждала хоть маленького отрывочка из телеспектакля"Поздняя любовь", поставленного Леонидом Пчелкиным по пьесе Островского. Не дождалась. То есть я-то и весь спектакль, и роль Ханаевой знаю наизусть, но большинство зрителей о нем и не подозревает. А ведь там играют Смоктуновский, Каменкова, Нахапетов, Проклова, Невинный... И Ханаева - очень небогатую вдову Фелицату Антоновну Шаблову, которая вынуждена сдавать жильцам комнаты в своем небошом домике где-то в Замоскворечье. Она и за сына переживает, и сердится на него, и богатой молодой вдовице Лебедкиной угодить хочет, и в то же время немало деньжат у нее, по ее собственным словам, "выханжила"... Очень яркая роль!
Сообщение: 2351
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 11.01.15 03:16. Заголовок: В "НГ" стать..
В "НГ" статья Григория Заславского к юбилею Георгия Тараторкина:
Интеллектуальный герой. К 70-летию Георгия Тараторкина
Он родился за полгода до Победы, 11 января 1945 года, так что сегодня народный артист России Георгий Тараторкин празднует 70-летие.
Ленинградец, и это ленинградское его происхождение – как врожденная интеллигентность – чувствуется не только в ролях, которые он сыграл и играет сегодня (в том числе и в день юбилея он выйдет на сцену Театра имени Моссовета в премьерном спектакле – в «Римской комедии» - и сыграет Диона, поэта-сатирика, вечного диссидента), - в самой его фигуре, в жестикуляции, в манере говорить, так и хочется сазать – в каждом движении. Так и есть.
Для тех, кто актеров запоминает по киноролям, Тараторкин «вошел в сознание» ролью Раскольникова. И вот парадокс: в исполнении Тараторкина в фильме, снятом Львом Кулиджановым, это интеллектуальное начало и какая-то, можно сказать, врожденная честность делали так, что раскаяние, то самое наказание жило в его герое с самого первого появления. Вот к нынешней «Золотой маске» тоже ведь отношение среди театральных людей – очень разное, некоторые эксперты отказываются признавать национальный характер премии и находят много огрехов в ее организации, и можно даже не сомневаться в том, что не будь во главе всей этой «золотомасочной» пирамиды фигуры Тараторкина, бессменного президента фестиваля, судьба «Золотой маски» могла бы сложиться по-другому, а Тараторкин, можно сказать, придает процессу легитимность. То, что он продолжает выходить на сцену в финале церемоний и называть лауреатов самых почетных номинаций, сохраняет какую-то – в театре очень важную – видимость приличий. В его голосе, в том, что он говорит, всегда слышится какая-то важная, значительная правда, а в искренности произносимого им «от себя» усомниться невозможно. В Театр Моссовета он пришел, уже имея за плечами большой опыт и школу Зиновия Корогодского в Ленинградском ТЮЗе, пришел по приглашению Юрия Александровича Завадского и сыграл уже знакомую ему роль Раскольникова в легендарном тогда уже спектакле «Петербургские сновидения». «Положительное начало» меж тем не помешало Тараторкину стать одним из самых главных в нашем театре специалистов по Достоевскому, по его героям. За Раскольниковым у Завадского последовали роли Ивана Карамазова в спектакле Павла Хомского, а затем, уже на сцене Театра имени Пушкина, как приглашенная звезда он сыграл Ставрогина в пьесе Камю «Одержимые» по роману «Бесы».
Талант его – на первый взгляд, странного свойства. Вот в премьерном «Дионе», в пьесе Зорина, написанной полвека назад, он выходит и, кажется, ничего не играет, просто выходит и очень просто говорит, не насилуя связки, негромко. Но в этой негромкости, за нею встает какая-то непререкаемая, каменная уверенность в правоте своих слов и поступков, не приносящих счастья его герою-сатирику, не обещающих покоя в будущем. Но так ему жить проще – раньше, по-солженицынски это называлось «жить не по лжи». В пору написания «Римской комедии» этой формулы еще не было написано, она появится, кажется, несколько позже, но – по уже прожитым трудным годам самого Солженицына, по опыту прожитых драм Синявского и Даниэля, - собственно, об этом диссидентском пути написана пьеса Леонида Зорина. И публика, полвека спустя, вдруг начинает вслушиваться в реплики Диона-Тараторкина, и узнавать в них нашу сегодняшнюю жизнь, но, увы, не себя, поскольку смелости жить наперекор достает немногим. Полвека спустя – точно также. Эти полвека – и есть полвека Георгия Тараторкина, его честная жизнь в искусстве.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 0
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума