Отправлено: 18.10.13 15:54. Заголовок: Интервью с деятелями кино и театра (продолжение)

Читаем, обсуждаем...

Начало - здесь:

http://www.concord.myqip.ru/?1-4-0-00000002-000-0-0-1410556433

 Отправлено: 13.09.14 00:46. Заголовок: Жень, ты меня тоже и..

Жень, ты меня тоже извини, но никакой твоей любви к Родине я не вижу. Любовь к русской культуре и искусству - еще не есть любовь к Родине. Вообще, когда кого-то или что-то любишь, обычно не собираешь об этом объекте своей любви одну лишь негативную информацию. Вспомни, как во время твоей глубокой симпатии к Домогарову, ты бурно реагировала на любую негативную информацию о нем, от кого бы она ни исходила. Если пресса - то обязательно желтая, если человек - значит, он обязательно заблуждается. Оказалось в итоге, что относительно данного субъекта не заблуждалась ни пресса, ни люди, но это просто к слову. Главное - ты не хотела слышать о нем что-то плохое. И это понятно. Вот и те, кто любит Россию по-настоящему, не упиваются восторгами - ах, как там все плохо и будет еще хуже. Я понимаю, как ты ослеплена демократическими принципами твоей новой родины, но за ее пределами они заканчиваются. В твоей стране прекрасно жить, там очень здорово путешествовать, там шикарные университеты, но в мире от нее исходит огромное ЗЛО. Где проливается какая-то кровь, Америка там замешана практически всегда.

Страной-изгоем Россия не станет, все же в мире больше здравого смысла и я верю, что он победит. Невзирая на все усилия Вашингтона. А экономические санкции в конечном итоге пойдут на пользу российской экономике, хотя поначалу будет и трудно. И не добавят симпатии к Америке в мире, ибо Европа уже очень много потеряла из-за своих санкций и потеряет еще, пока не прозреет, что лучше идти своим путем, не плясать под американскую дудку. Ты можешь утверждать, что у меня промыты мозги российской пропагандой, я могу утвержать то же самое относительно тебя - американской пропагандой, какая разница. Каждый видит, что он хочет. В отличие от тебя я вижу в современной России не только негатив.

Если ты так ратуешь за смену власти, то сама по себе она ничего не дает. Новая власть всегда начинает с собственного обогащения, ей не до проблем страны и народа. Вот Казахстаном Назарбаев правит сто лет и живут люди при нем совсем неплохо. Потрясающая новая столица, постороенная в пустыне по мировым стандартам, рай для инвесторов, практически искоренена преступность. Даже белорусы при своем Батьке живут не так уж плохо, в конечном итоге. Они оба себя, своих друзей и родственников уже обеспечили на много поколений вперед, могут подумать и о стране.
Вон у вас президенты меняются, и что, внешняя политика стала лучше? Как бы не так - все то же самое бряцание оружием. Белый президент или черный - никакой разницы, та же агрессия и подстрекательство к войне. Россия всегда была и есть бельмо в глазу, ибо она единственная во всем мере смеет не прогибаться под Америку и противостоять ее стремлению в мировому господству.

Мне уже надоело повторять, что я не поклонница внутренней политики России. Но Путин способен не дать Америке развязать войну - и за одно это я сейчас на его стороне. Я тебя я прошу только как модератора быть честным и объективным - не разрешать себе применения двойных стандартов. Если мы не говорим о политике, значит, не говорим. ВСЕ. Чтобы не было так - "что позволено Цезарю. ." На домогаровском форуме твое модераторство я очень поддерживала, ты была мудрым, честным, терпеливым и справедливым модератором. Очень хочется, чтобы и на этом форуме было так же. По иронии судьбы наш форум назван "согласием". Но никакого согласия не наблюдается, к сожалению...

 Отправлено: 13.09.14 02:33. Заголовок: Лена, я не буду отве..

Лена, я не буду отвечать на твои обвинения, хотя я считаю их демагогическими и у меня есть ответ на каждый пункт. Но мне просто жаль тратить на это время. Что касается ФБ, можешь спокойно меня "отфрендить" или "отфолловить" (так теперь тоже говорят), если тебе так не нравится то, что я считаю нужным размещать на своей странице. Я не обижусь.

Что же касается форума, если мы хотим его сохранить (а мне кажется, что и ты хочешь), то действительно лучше, чтобы он оставался "Politikfrei". Хотя для меня Владимир Мирзоев, конечно, замечательный режиссер и неравнодушный гражданин, и я разделяю его точку зрения.

Засим данное обсуждение закрывается. Тем более что в этой теме это оффтоп, не имеющий отношения ни к теме вообще, ни даже к интервью Мирзоева. [взломанный сайт]

 Отправлено: 13.09.14 22:29. Заголовок: Очень понравилось не..

Очень понравилось недавнее интервью с Вениамином Смеховым:

Смехов: В знак протеста, провожая в школьную дорогу моих внуков, мы дома у Алики Смеховой отметили это украинским борщом

Российский актер, режиссер и писатель Вениамин Смехов в эксклюзивном интервью изданию "ГОРДОН" рассказал о том, что он думает о войне России с Украиной, почему перестал доверять СМИ и за что был сердит на него Владимир Высоцкий.

Татьяна Орел

Четыре года назад Вениамин Смехов отказался от звания Народного артиста РФ, предложенного ему к 70-летнему юбилею. Об этом он вообще-то говорить не любит, но однажды свой поступок объяснил так: "Мне нравится, что Пушкин не был членом Союза писателей, и Высоцкий тоже не был награжден, между прочим. Но это дело персональное, никого не будем обвинять. Кому нравятся цацки, а кому – просто собственное имя".

Собственное имя Вениамина Смехова ассоциируется с честью и достоинством, присущим также одному из главных его экранных героев – Атосу из поистине народного фильма «Д’Артаньян и три мушкетера». Он называет себя актером, режиссером, писателем и путешественником. После расставания с театром на Таганке, где сыграны десятки ролей, в том числе и в постановке "Мастер и Маргарита", благодаря которой зрители нарекли его "первым Воландом России", часто гастролирует со спектаклями и творческими вечерами, ведёт программы на телевидении, пишет прозу, стихи, мемуары. И смотрит на жизнь через призму грустной иронии – как человек, которому все понятно в этом несовершенном мире. Потому и старается "подправить" его своим творчеством

– Вениамин Борисович, тема отношений России и Украины сегодня настолько болезненна, что ее многие обходят стороной – чтобы не ссориться с друзьями или же из соображений безопасности. Вы не возражаете, если мы с Вами сегодня будем говорить именно об этом?

– Во-первых, я не политик, моя профессия – актер. Как говорит мой герой в спектакле «Мастер и Маргарита», «каждое ведомство должно заниматься своими делами». Во-вторых, в последнее время я перестал доверять СМИ. Часто наши средства массовой информации уверенно-беззастенчивы в своих вопросах: "А верите ли вы в Бога?", "А вы патриот, вы поддерживаете то, что происходит в Кремле?", "А как у вас с женой?" В подобных случаях мне хочется ответить так: как частное лицо я не обязан исповедоваться, пусть даже и очень уважаемым журналистам.

– Понятно. Значит, будем говорить об общечеловеческих ценностях. Правда, отношения России и Украины лежат в плоскости и этой темы тоже… Вы дружили с Владимиром Высоцким. Как он бы реагировал на сегодняшние события?

– Думаю, он поступал бы по чести, как всегда. Но я не могу говорить за него. Владимиру Семеновичу, наверное, радостно было бы прочитать строки прекрасного поэта Сергея Гандлевского: "Драли глотку за свободу слова, будто есть чего сказать, но сонета 66-го не перекричать". Я сейчас окунулся в 66-й сонет Шекспира, который созвучен нашим сегодняшним тревогам, – и за Россию, и за Израиль, и за Украину тем более. Кстати, четыре года назад в Донецке я выступал в том же зале, что и Володя когда-то. Мне говорили, он был сердит на меня за то, что я не поехал с ним в Донецк, который он полюбил, но я тогда не мог, у меня были съемки. Так вот, оказавшись в Донецке, я начал с этого свое выступление и спросил: "Кто помнит тот концерт Владимира Высоцкого?" Меня прошибла слеза, когда взлетели руки немолодых уже людей. И я со сцены прочел стихи Высоцкого, написанные им когда-то для шахтеров:

Сидели, пили вразнобой мадеру, старку, зверобой,
И вдруг нас всех зовут в забой – до одного!
У нас стахановец, гагановец, загладовец, и надо ведь,
Чтоб завалило именно его…

– "Вот раскопаем – он опять начнет три нормы выполнять, начнет стране угля давать – и нам хана!" "Случай на шахте" называется. В Донбассе очень любили эту песню.

– А ведь в горбачевские времена первыми, кто начал требовать справедливости, оказались именно шахтеры. Насколько мне известно, в последние годы у них были мизерные зарплаты, но они продолжали вкалывать. Всегда в проигрыше оказываются те, кто пониже… Впрочем, это опять политика, а я ее ненавижу. Я прошел личные испытания в 1950-80-х годах, и несколько дней назад сказал своему другу, одному из самых горячих наших правозащитников, перечислив тогдашние страхи угроз и репрессий, что мое поколение сегодня защищено предыдущей эпохой безнадежности. Это была эпоха идеологических арестов: Андрей Синявский, Юлий Даниэль, Александр Гинзбург… Это было время горького несчастья в городе Горький, где в ссылке томился Андрей Дмитриевич Сахаров. А потом, в 1984-м, Юрия Любимова изгнали из страны, за несколькими актерами театра на Таганке ездила машина КГБ, один из главных пакостников – руководителей советской культуры, распоряжавшийся судьбами театров и людей, сообщил мне в лицо, что меня ждет. Все прошло. Сегодня я живу между двумя фразами великих русских поэтов: «Нужно понять, что все потеряно, и тогда не страшно» Цветаевой и «В России нужно жить долго» Ахматовой…

– Хотите сказать, что бывали времена и похуже, чем сегодня?

– Извините, что я хотел, я уже сказал. Идет война, и неважно, названа она войной или нет. Она касается двух исторически родных стран. Страны прекрасны, а все государства, власть фатально грешны перед своим народом. Трещина между нашими странами пролегла через человеческие судьбы, через семьи, через дружбу. Но, я уверен, сценарий жизни пишется гораздо выше нас.

– Вы о высоких чиновниках, которые вершат людскими судьбами под кремлевскими звездами или же о высотах небесных?

– Когда-то в Бонне нам с женой довелось слушать лекцию Карамзина нашего времени, – историка Натана Эйдельмана. Это было время, когда только упал "железный занавес" и в СССР повеяло ветром больших надежд. Я получил визу в Германию, где у меня были концерты (раньше об этом я не мог и мечтать). И вот в окружении прекрасных людей – диссидента и писателя Льва Копелева, его жены Раисы Орловой, художника Бориса Биргера – мы слушали чтения Натана Эйдельмана для историков из разных стран. Это был декабрь 1988 года. Обсуждали еврейский вопрос, крымско-татарский, войну в Афганистане, спрашивали о Сахарове, который совсем недавно вышел на свободу, – словом, говорили обо всем, что остро интересовало мировую общественность. Эйдельман отвечал на эти вопросы как истинно великий историк. Вспомнил карамзинские времена, Радищева, арестованного за книгу "Путешествие из Петербурга в Москву", Чаадаева, которого объявили сумасшедшим за его произведения, и вообще всю эту ось государство – народ. Эйдельману удалось утолить любопытство большинства ученых. Но были и недовольные «осторожностью» советского историка, кому-то хотелось, чтобы он непременно "выстрелил" по Кремлю и по мавзолею Ленина, а он был просто русским историком и еврейским мудрецом и помнил слова Екклесиаста: «Суета сует, все суета… Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки… Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит…».

- Сегодняшние события тоже войдут в историю – как пример жестокой и, главное, бессмысленной войны…

– Все, что нашим народам необходимо сегодня, – это прекращение огня во что бы то ни стало. Кто-то из лидеров должен взять на себя первый шаг. Я уверен, что все кончится благом. Ведь у нас, как и у вас, – многовековая черноземная почва добра и культуры. Добро, конечно, победит… Для разрядки: я придумал, в чем была ошибка экономической политики советского государства. В том, что отобрали добро у кулаков. А «добро должно быть с кулаками».

– Остроумная, но исторически грустная шутка. Карамзин, Радищев, Чаадаев, Гинзбург, Синявский и Даниэль, Сахаров – Вы упоминаете имена тех, кто вел Россию к свободе. Украина также всеми силами пытается обрести свободу. Но почему Россия, у которой столь яркое наследие свободомыслия, к свободе сегодня не стремится?

– Да не обобщайте же, пожалуйста! Я вижу и знаю такую Россию, в которой, пользуясь словом поэта Дмитрия Пригова, немало "осмысленных" граждан и благих дел. А у властей предержащих есть и те, кто напускает на людей страх, но есть и другие – кто страшится за наши собственные беды: за нищету миллионов, за умирающие города и села, за плохую медицину, за ненадежность полиции, за бездомных детей и за многое другое.

– В поэтический спектакль по стихам Евгения Евтушенко "Нет лет", с которым Вы объездили уже не одну страну, вошло стихотворение "Танки идут по Праге" о событиях 1968 года, когда СССР вмешался в дела другой страны. Этот позор до сих пор не дает покоя многим бывшим советским совестливым людям. Спустя почти полвека Россия как истинный правопреемник СССР гусеницами танков пытается задавить украинскую свободу, не щадя при этом своих солдат, которых с Донбасса везут домой "грузом 200". Только вот об этом многие российские поэты пока молчат…

– Поэты как раз не молчат… Я считаю, что этот кошмар необходимо прекратить на человеческом уровне. Этого хочу я, моя жена, мои дети, люди, с которыми я дружу, потому что тот, кто убивает человека, убивает и меня. Я слышу о фактах беспредельной жестокости с обеих сторон, я в ужасе от взрывов взаимной ненависти… Повторюсь, не понимаю в политике, зато понимаю в культуре. Культура – это параллельная Россия.

– Но вопреки всем законам геометрии с политикой она все же пересекается. За концерт для переселенцев в Донбассе Андрея Макаревича обвинили в предательстве по отношению к родине…

– Я знаю, что Андрей Макаревич, честный человек и блестящий музыкант, приехал туда не за гонораром, а для того, чтобы поддержать несчастных людей, переживших войну. Я принадлежу к последнему поколению тех, кто пережил войну, я помню эвакуацию, голод, детство без отца, потому что он воевал. От имени всех, кто навсегда ранен Второй мировой, готов не в интервью, а в жизни орать: прекратите разговоры о правых и виноватых! Ради Бога, остановите кровавую пьесу! Любой ценой мир, любой ценой!

– Вы рассказывали, как вместе с Владимиром Высоцким и Иваном Дыховичным много лет назад открывали под Киевом ресторан "Млин". Вас наверняка там угощали украинским борщом с пампушками. Но в иных московских ресторанах украинский борщ найти теперь трудно. Вернее, борщ посетителям подают, но в меню он зашифрован как "русский суп". Скажете, кулинария тоже вне политики?

– Вы опять обобщаете, и я бы даже сказал, даете неверную информацию. В популярном ресторане «Пушкин» на Тверском бульваре смело кормят братским борщом. Да и мы, если угодно, в знак протеста накануне 1 сентября в доме у Алики Смеховой, провожая в суровую школьную дорогу моих внуков – первоклассника Макара и девятиклассника Артема, семьей отметили этот факт украинским борщом.

– Вы дружите с удивительным клоуном Вячеславом Полуниным, благодаря искусству которого мир становится светлее и добрее. Могли бы попросить его прислать именное приглашение на спектакль одному большому человеку небольшого роста, чтобы он тоже подобрел и прекратил войну в Украине?

– Не знаю, подвластны ли политики чуду, которое творит Слава Полунин, но, когда в "Снежном шоу" он идет по спинкам кресел, ему навстречу люди всегда протягивают руки. В Англии, которая считается родиной клоунады, его назвали лучшим клоуном мира. Но, выступая в парижском Casino de Paris, он волновался, как примут его чванливые французы… Вот видите, мы опять обобщаем, а этого делать нельзя… Оказалось, что французы не хуже нас и англичан. Во всем мире на спектаклях Славы Полунина зрители становятся детьми, возвращаясь в это чудное добротворное состояние. А вашу просьбу я ему передам, обещаю. Хотя остается в силе уже упомянутая любимая фраза моего любимого героя – булгаковского Воланда: "Каждое ведомство должно заниматься своими делами".

 Отправлено: 14.09.14 01:08. Заголовок: Женя, спасибо за инт..

Женя, спасибо за интервью с Мирзоевым м Смеховым. Я согласна с ними.

"Идет война, и неважно, названа она войной или нет. Она касается двух исторически родных стран. Страны прекрасны, а все государства, власть фатально грешны перед своим народом. Трещина между нашими странами пролегла через человеческие судьбы, через семьи, через дружбу."

Жаль, что политика доконала и наш форум. Не говорить о политике - это, конечно, решение правильное. Но вот прочитала я прекрасные интервью и актера Басилашвили, и писательницы Улицкой, и писателя Акунина, и актрисы Ахеджаковой. И что, да, они говорят и о театре, и о жизни, и о политике. А если эти интервью сюда ставить нельзя, о чем вообще говорить можно. Можно, конечно, перейти в ФБ, сидеть каждый на своей странице, иногда что-то писать друг другу (или не писать, а просто читать).
Но мне очень не хватает форума, как источника информации, как места общения, как отдушины от житейских проблем. Жаль...
А по поводу всей этой ситуации могу только повторить за Кончаловским: "Я хочу гордиться своей Родиной, а мне за неё стыдно!"
И только не надо мне рассказывать, где я живу, какой национальности, какая у меня душа... И так тошно....

Да, еще выяснила, что такое 66 сонет:

----------
Перевод Самуила Яковлевича Маршака
----------

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг!

 Отправлено: 16.09.14 16:08. Заголовок: Julia пишет: Жаль, ..

Julia пишет:

цитата:

Жаль, что политика доконала и наш форум.

Надеюсь, поживем покуда...


Интервью с Андреем Кончаловским в "Огоньке":

"Россия — страна средневековая"

Режиссер Андрей Кончаловский — о том, как ему работалось в русской деревне

На Венецианском кинофестивале Андрей Кончаловский получил "Серебряного льва" за картину "Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына". "Огонек" поговорил с режиссером о фильме и о жизни

— Андрей Сергеевич, поздравляем вас с победой. Есть мнение, что вы очень долго, чуть ли не всю жизнь работали над этим фильмом. И — напротив — что фильм получился чуть ли не сам собой — ведь там нет профессиональных актеров, просто наблюдение за жизнью. Правда где-то посередине, да?..

— Мне, собственно, никогда не приходилось так мало работать. У нас не было сценария, потому что мы "писали" его уже во время монтажа фильма, когда просматривали отснятый материал. У нас почти не было затрат. И это замечательное ощущение — творить и быть независимым от денег. Все наши персонажи, кроме одной актрисы, были реальными людьми, проживающими в глухой деревне в Архангельской области. Этих людей до съемок я нигде не встречал и даже не знал об их существовании. Но мне и не надо было их знать. Я ведь русский, а значит, чувствую свою страну и ее людей сердцем, знаю, как живут мои соотечественники, чем дышат, что думают. Мне вообще очень хотелось избежать всего искусственного, например, чтобы персонажи "исполняли" какие-либо роли. И я не занимался принуждением деревенских жителей. Они жили своей жизнью, а я их при этом снимал. В этом замечательное достижение новых технологий. Современные камеры могут работать несколько суток без остановок и сами выбирать сюжеты картин.

— Почему русская деревня? Есть конспирологическая версия, что на самом деле вы расставили там много знаков и подсказок, как бы теней, объясняющих смысл, и этот фильм нужно дешифровывать...

— А почему Бетховен написал адажио в Девятой симфонии? Все просто — и ему, и мне этого захотелось. Ему захотелось написать ту самую музыку, а мне снять мой фильм. Я не хочу заниматься разъяснениями и не люблю все вокруг рационализировать. И избавьте меня от ответов на вопросы про котов и собак и что они символизируют в фильме. Конечно, я могу вас обмануть и выдумать какие-нибудь ответы. И поверьте, мне это будет очень просто сделать. Наговорю вам всякой ерунды, а завтра об этом, наверное, пожалею. Я бы сказал так — каждый человек и каждый кинокритик, который тоже является человеком, прав. Вам в фильме понравился кот, он кажется вам призраком, крадущимся за почтальоном? Вы правы. Думайте все, что хотите. Так лучше. Искусство должно приглашать нас принимать в нем участие, учить со-чувствовать. Если человек посмотрел фильм, потом поковырял пальцем в носу и сказал: "Замечательная работа!", он ничего не понял или не захотел напрягаться. Если же он, как вы, начинает что-то видеть в моих сценах, задавать вопросы, фантазировать, это значит, что фильм свой я сделал хорошо и правильно. В этом есть смысл поэзии. Ее не надо объяснять. Есть у нас в картине пьяница Витя, и он замечательный в том виде, в каком он есть. Мудрый философ! А мог бы попасться и другой пьяница. И тот пьяница тоже стал бы по-своему интересным и оригинальным. Если вам он понравился — хорошо, не понравился — не обессудьте!

Мой фильм о людях, и я ничего необыкновенного не хочу показать, кроме них. Конечно, эти люди особенные уже сами по себе. Потому что они являются последними представителями того класса крестьянства, который почти вымер после распада Советского Союза. И мне было интересно понаблюдать, что стало с этими людьми, как они живут, о чем думают, а также мне хотелось понять, за что их стоит любить.

— Как вам удалось заставить этих людей согласиться открыть двери своих домов, впустить вашу группу в их личную жизнь, раскрыться перед вами?

— Произошло это не сразу. Любой незнакомый человек для небольшой тесно живущей общины — своего рода опасность. Вначале они чувствовали себя чрезвычайно неловко в моем присутствии, потом расслабились и уже не обращали никакого внимания. Я всегда играю на трех струнах человеческих эмоций — страх, смех и слезы. Эти эмоции составляют основу моего кинематографа, как три маски в греческом театре — комедия, трагедия и драма. И так я выстраивал сюжет своей картины.

Вот я уже семь часов подряд рассказываю про свой фильм, даю интервью, позирую перед камерой. Мне часто задают вопрос: как я вообще снял фильм на такой незначительный сюжет? Меня всегда вдохновляли два великих художника: Антон Чехов и Робер Брессон. Первым я восхищаюсь потому, что он мог написать гениальную историю на любую тему, даже о пепельнице. А Робер Брессон мне нравится своим подходом к кино, в котором каждый фильм — это путешествие в неизвестность. Ему казалось, что когда работаешь с известными актерами, то движешься в известном, знакомом направлении. Они знакомы режиссеру и зрителю, их реакции уже известны и предсказуемы. Работа с реальными людьми полна неожиданностей и открытий. Теперь, думаю, мне будет сложнее вернуться к профессионалам и снимать с ними картины.

— Вас всегда любили в Венеции, вы никогда не уезжали отсюда без наград. Но все-таки ваш нынешний фильм — довольно непривычный формат для Венецианского фестиваля. Это был сознательный риск?..

— Ну, какой риск... Первый раз мне вручали здесь награду 52 года назад. Как и тогда, я все еще чувствую себя ребенком во время Рождества, который получил подарок. Хотя, в начале своего творческого пути я был более заинтересован в признании и призах, нежели сейчас. Раньше мне казалось, что если не будет приза, то карьера не состоялась. Но сегодня, когда карьера уже состоялась, мне хочется снимать лишь те фильмы, которые нравятся, без оглядки на официальные церемонии и вручения. Правда, когда приезжаешь на фестиваль, постепенно охватывает такое гадкое чувство! Хочется нравиться! И начинаешь поглядывать на коллег, кто из них что снял, читать прессу о том, какой фильм больше понравился, и не успеваешь оглянуться, как уже и тебя охватил азарт! Как в казино. А ехал-то вначале лишь с одной мыслью: "Какая честь приехать в Венецию!" Азарт — это опасное заблуждение, ведь когда выигрываешь, то хочется все больше и больше. Это как рулетка, начинаешь выигрывать, чтобы в конце все проиграть. Мы должны учиться у азиатских философов, поэтов и художников. Учиться этому ощущению пространства, восприятию времени. В своих произведениях они никогда не показывают эмоций. Вы знаете, когда в Китае человек рассказывает о смерти своих родителей, он делает это с улыбкой. Конечно, не потому что он рад, а потому что его приучили не выставлять свои эмоции напоказ. Поверьте, они у него не менее сильные, чем у нас с вами, но в глубине души.

— Политика сейчас влияет на все. В том числе и ваше награждение оценивают с политической точки зрения в связи с конфликтом между Россией и Европой, Штатами. В любом случае, дали вам награду или, напротив, оставили бы без награды, все равно это было бы объяснено именно политическими мотивами...

— Политика ничего общего с искусством не имеет. Политики занимаются своим делом, а мы — своим. Или, я бы сказал, что политика может повлиять на искусство, но только не так, как вы думаете, а другим, совершенно оригинальным образом. Я считаю, что самое лучшее искусство создается во времена войн, эпидемий и великих кризисов. В мирные времена искусство часто более скучное и незначительное. Инквизиция, например, была самым лучшим позитивным фактом, повлиявшим на искусство Сервантеса.

— В отличие от инквизиции и Сервантеса конфликт между Европой и Россией кажется фундаментальным, ценностным. Он длится уже многие столетия. Русский человек, по-вашему, никогда не сможет стать частью европейской цивилизации?

— А почему вы думаете, что европейский путь развития — самый лучший и единственно правильный? Я считаю, что ценности Европы далеко не универсальны и не должны быть применимы для всех стран и народов. Демократия в бедных странах имеет другой, я бы сказал, совершенно вредный эффект. Это богатым странам демократия приносит процветание. А бедным — падение, хаос и диктатуру. Ирак и Южная Африка — хорошие тому примеры.

— Вы же не считаете Россию бедной и неразвитой страной?

— Россия ни в коем случае не является ни бедной, ни неразвитой! Она — страна средневековая. Даже сегодня. И это прекрасно! Потому что Россия — богатая страна, ее традиции, мировоззрение людей и особый путь развития делают ее богатой. Ну и что, если мы в России немного диковаты, буйны, кажется, даже немного сумасшедшие? У нас часто больше свободы, чем в развитых демократических странах! А что происходит в Европе уже на протяжении нескольких тысячелетий? Европа всегда была поделена между греками и римлянами. Греки — дионисийцы, немного сумасшедшие, эмоциональные, расслабленные. Они не признают никаких правил, пьют, смеются, поют и наслаждаются жизнью. А римляне, латинцы — приверженцы порядка и структуры. Им нужны правила. Они их понимают и уважают. Поэтому и греки, и римляне — замечательны, но они никогда друг друга не поймут, как поляки никогда не поймут русских или сербов. Ментальность у нас разная. В этом большая проблема, но в этом одновременно и красота. Потому что не нужно, чтобы один был похож на другого мыслями, поступками и помыслами. Не нужно, чтобы все развивалось в одном и том же направлении. Особенно сейчас, когда Европа переживает тяжелый кризис во всех областях. Время Европы подошло к концу. Европа не выживет без России, а вот Россия выживет без Европы. Почему? Да хотя бы потому, что в Европе нет такого количества питьевой воды, как в России. Сейчас, это, возможно, незаметно. Но станет заметно через несколько десятков лет. В России находится мощный источник питьевой воды в мире, здесь протекают пять самых крупных рек...

— А как же войны, санкции и политическая изоляция?

— Вы знаете, что с тех пор, как распался Советский Союз, на материке ежегодно насчитывается около 300 войн? Политическая война и санкции? Не будьте наивными и не обращайте внимания, все пройдет. Это как в легенде про царя Соломона, который поворачивал кольцо. Соломон повернет кольцо в другую сторону, и все изменится. А вспомните Пушкина: "Что наша жизнь — игра!" Игра пройдет. Но конфликт — это нормальная реальность. Он, возможно, будет нарастать. Потому как Западная Европа никак не может смириться с неудобной для себя правдой о том, что "западноевропейский путь развития" и ценности Западной Европы — не являются универсальными. Например, западное понятие "свобода" — непонятно и ничего не означает для китайцев, и европейцы этого никогда не поймут, как и не поймут, что Конфуций и его последователи думали по-другому. Они думали о красоте мира, а не о правах человека. И наивно думать, что "американская мечта" хороша и универсальна для всех. И что надо жить так, как они. Это было бы неумно и странно. Мы живем в очень интересное время, и в наше время имеется большое количество замечательных философов. Например, бывший премьер-министр и президент Чехии Вацлав Клаус, известный благодаря выражению "Я — "евро"-скептик", или бывший президент Deutsche Bank Тило Саррацин, которого уволили из-за того, что он написал книгу "Германия — самоликвидация".

— Возвращаясь к фильму: какой реакции на ваш фильм вы ожидаете в России и видели ли этот фильм ваши герои?

— Леша Тряпицын и его соседи фильма не видели. Я, конечно, обязательно покажу им. Но мне кажется, он их вряд ли заинтересует. Они живут своей жизнью и счастливы. Им не нужна шумиха, они ее не поймут. Более того, я считаю, что было бы бесчеловечным с моей стороны выставлять этих людей напоказ и тем самым коверкать им жизнь. Однажды у меня был подобный горький опыт, когда я снимал киномеханика Сталина, а потом привез его на кинофестиваль в Берлин. Тот так ошалел от количества семги и колбасы в магазинах, что в первый же день ею объелся, а через несколько дней умер.

Что касается российского зрителя, то думаю, многим из россиян мой фильм не понравится. Они видят эти картины каждый день. А вот в Европе зрители отнесутся к нему с любопытством. Ведь они не знакомы с русской жизнью, поэтому им фильм будет интересен и они не поверят, что еще есть места на земле, где так живут люди. Что касается меня, то я пока сделаю перерыв и вернусь в театр. Сейчас в Италии я готовлю свою следующую постановку, посвященную Софоклу.

Беседовала Татьяна Розенштайн, Венеция

 Отправлено: 16.09.14 17:57. Заголовок: Женя, спасибо! ЗЫ: ..

Женя, спасибо!

ЗЫ: Нас так просто не доконаешь .

 Отправлено: 17.09.14 11:35. Заголовок: Замечательное интерв..

цитата:

Замечательное интервью с Владимиром Мирзоевым: "Народ России травмирован XX веком"

Eugenia, спасибо. Есть надежда, что в этой стране ещё есть «трезвые среди пьяных».
А вообще... Я всегда не могла понять, как люди допускают во власть диктаторов. Как, например, такой рациональный народ, как немцы, допустили Гитлера... Теперь, наблюдая сегодняшние события, становится яснее, как это прoисходит.

 Отправлено: 24.09.14 04:44. Заголовок: Замечательный "Д..

Замечательный "Дифирамб" с Леонидом Каневским:

К. ЛАРИНА – Добрый день! Мы начинаем нашу программу. В студии ведущая Ксения Ларина – это я. А в гостях у нас сегодня замечательный артист Леонид Каневский. Здрасте, Леонид Семёнович.

Л. КАНЕВСКИЙ – Здрасте, здрасте.

К. ЛАРИНА – Заслуженный артист Российской Федерации.

Л. КАНЕВСКИЙ – Заслуженный, конечно.

К. ЛАРИНА – Отсутствовали, когда всем раздавали народных артистов. Я напомню, Леонид Каневский сейчас в Москве иногда показывается на сцене своего родного театра – Театра на Малой Бронной. И вот по времени последняя премьера (надеюсь, не последняя в Москве) – это спектакль «Ревизор», где, собственно, самого городничего сыграл Леонид Семёнович. Я этот спектакль видела с прекрасным красавцем ревизором Даней Страховым. Ну, давайте мы начнём…

Л. КАНЕВСКИЙ – С этим спектаклем вообще связана интересная история.

К. ЛАРИНА – Именно с этим, с «Ревизором»?

Л. КАНЕВСКИЙ – Именно.

К. ЛАРИНА – Тогда давайте с этого начнём.

Л. КАНЕВСКИЙ – Давай начнём.

К. ЛАРИНА – Какая? Ну-ка?

Л. КАНЕВСКИЙ – Значит, совсем недавно, в 1956 году, когда я поступал в театральное училище Щукинское…

К. ЛАРИНА – Я даже пропустила как-то так.

Л. КАНЕВСКИЙ – …Я читал монолог городничего, понимая, что никогда я его не сыграю с моим лицом. Николай Васильевич Гоголь – а я причём тут? И вдруг по прошествии каких-то 50 годков раздаётся звонок, звонит Голомазов Сергей Анатольевич, главный режиссёр Театра на Малой Бронной, и предлагает мне сыграть городничего. Со мной был шок – первый момент. И он мне рассказал, как он придумал это всё, и было потрясающе. Я, конечно, с большим удовольствием и благодарностью схватил это предложение, и вот играю уже четыре года.

К. ЛАРИНА – Ну, в родные стены когда вошли, какой-то трепет особый испытывали? Вы сколько там не были вот до первых репетиций «Ревизора»?

Л. КАНЕВСКИЙ – Ну как? Во-первых, я бывал там, конечно же.

К. ЛАРИНА – К друзьям приходили, да?

Л. КАНЕВСКИЙ – Конечно. Там и Лёвка Дуров, и Гера Мартынюк, ушедший недавно. Вообще как бы я с театром не рвал никогда.

К. ЛАРИНА – Но здесь всё-таки на сцену выходили, это другое.

Л. КАНЕВСКИЙ – На сцену, да, не выходил, конечно. И я, когда снимали фильм (неважно, ко дню моего рождения), мы полазили по сцене, по всем этим местам репетиционным. Театр в этом смысле – молодцы. Они замечательные и сохраняют память театра на Малой Бронной, директор и главный режиссёр. Висят фотографии наших старых спектаклей, Анатолий Васильевич, труппы 70-х годов. То есть сохраняется история театра, и это потрясающе. Поэтому я когда прихожу в театр, я обязательно прохожу через фойе, чтобы покайфовать, увидеть наши старые афиши, наши фамилии, напечатанные в этих афишах в 70-е годы, и вспомнить то потрясающее время, которое связано с Анатолием Васильевичем, гениальным режиссёром.

К. ЛАРИНА – Скажите, пожалуйста, вот молодёжь, молодые актёры – для них это имя что-то значит, Анатолия Эфроса? Они понимают, кто это?

Л. КАНЕВСКИЙ – Да, сто процентов, сто процентов. Они знают и по рассказам нашим, и по воспоминаниям, и по фотографиям, и иногда по отрывкам каких-то спектаклей, которых, к сожалению, практически не осталось. Тут для меня был такой сюрприз-подарок, тоже там что-то про меня делали, какую-то историю, неважно. И там показали отрывок из «Продолжения Дон Жуана» – нашего спектакля, который мы играли с Андреем Мироновым, Лёвой Дуровым и Олей Яковлевой. Анатолий Васильевич поставил. Он, правда, шёл немного, но шёл на малой сцене Театра на Малой Бронной. И вот там была сцена из спектакля. А спектакля нет, не сохранился, представляете.

К. ЛАРИНА – То есть ни одного спектакля на плёнке? Кусочки.

Л. КАНЕВСКИЙ – Нет, нет.

К. ЛАРИНА – Есть только то, что сами сделали для телевидения.

Л. КАНЕВСКИЙ – Ну, то, что для телевидения – это всё есть. А спектакли сами театральные… Какие-то кусочки, кто-то снимал. Мой друг оператор иногда приходил, снимал что-то, есть какие-то куски. Но такого, как сейчас, знаете, чтобы «сохранить, сохранить, сохранить», нет. Но молодые люди знают. Конечно, знают. И для них в Театре на Бронной висит над костюмерным цехом «Легенда по имени Эфрос», такая статья.

К. ЛАРИНА – Вот смотрите, конечно же, раз мы… Я понимала, что мы так или иначе сразу прямо упрёмся именно в это имя и в это время, в этот золотой век советского театра. Какая была потрясающая команда актёров рядом с Эфросом! Вот мы кого-то там уже называли. Можно добавить и Александра Ширвиндта…

Л. КАНЕВСКИЙ – Ширвиндт, Державин, Тоня Дмитриева.

К. ЛАРИНА – Лев Круглый, замечательный артист.

Л. КАНЕВСКИЙ – Лёвочка Круглый, тоже ушедший.

К. ЛАРИНА – Многих-многих актёров. Ну, Олю Яковлеву вы назвали.

Л. КАНЕВСКИЙ – Оля Яковлева, конечно.

К. ЛАРИНА – Антонина Дмитриева потрясающая.

Л. КАНЕВСКИЙ – Тоня Дмитриева, да. Сайфулин Гена, Витя Лакирев. Это всё – наша команда, понимаете, в которую я, к счастью, попал в 1963 году, когда Анатолий Васильевич пришёл в Театр Ленинского Комсомола, и мы за год сделали новый театр – «Ленком». Потому что он был такой, скажем так, не в большом порядке театр.

К. ЛАРИНА – Был обычным таким рядовым театром.

Л. КАНЕВСКИЙ – Рядовым и, может быть, даже… Ну, неважно. И мы жили в зале, мы жили с утра до вечера. Не знаю, как, кто-то же успевал сниматься, но практически никто. Мы жили в театре с утра до вечера. Анатолий Васильевич, когда выходной день в театре… Он грандиозный был тип, вообще потрясающий дядька. И он приходил и говорил: «Я не понимаю! Ну что можно делать в выходной день? Я кручусь по квартире, как дурак, не знаю, что делать. Что вы делаете в выходной день?» Он не понимал, как это вне театра быть.

К. ЛАРИНА – Почему не получилось? Всё-таки судьба-то при всём таланте невероятно драматичная, если не сказать трагичная – судьба Анатолия Эфроса. Потому что он был, и был его театр, но у него театра как такового не было.

Л. КАНЕВСКИЙ – Был.

К. ЛАРИНА – Ну… Был? Свой?

Л. КАНЕВСКИЙ – Конечно, конечно.

К. ЛАРИНА – Своя труппа. Театра на Малой Бронной всё-таки, да.

Л. КАНЕВСКИЙ – Александр Леонидович Дунаев в этом смысле был потрясающе тактичный и интеллигентнейший человек, понимавший, кто работает.

К. ЛАРИНА – Давайте я скажу в скобочках, что Дунаев был главным режиссёром Театра на Малой Бронной, а Эфрос был старшим…

Л. КАНЕВСКИЙ – Да. А Анатолий Васильевич был очередным режиссёром.

К. ЛАРИНА – Очередным режиссёром.

Л. КАНЕВСКИЙ – Да. Но все понимали, что это театр Эфроса. И Дунаев понимал, кто работает. И мы играли и у Дунаева, и у Анатолия Васильевича во всех спектаклях. И всё равно это был, конечно, театр Эфроса. Когда в 1963-м он пришёл в «Ленком», за год возник новый театр, на премьеры которого летали со всего Советского Союза. Летали к нам на спектакли. И каждый раз это был праздник. Даже когда говорили: «Ну, это не очень удачный спектакль Эфроса», – это было смешно. Смешно, потому что его не очень удачный спектакль – это великий спектакль по сравнению с другими режиссёрами и спектаклями. Я никого не хочу обидеть, но я просто знаю и помню, что это за спектакли были, понимаете.

И вот так возникла компания. Он взял, привёл с собой с детского театра вот такую группу – Тоню Дмитриеву, Лёву Дурова, Витю Лакирева, Гену Сайфулина – к нам в театр. И возникла компания, которая потом плавно, когда случилась эта идиотская история с его увольнением с поста главного режиссёра с такой формулировкой: «за несоответствие репертуара названию театра»…

К. ЛАРИНА – Это Театр Ленинского Комсомола.

Л. КАНЕВСКИЙ – Ленинского Комсомола, да. Хотя у нас был и «Платон Кречет»… Нет, «Платон Кречет» был на Малой Бронной, что я путаю. Ну, неважно. Короче, в 1967 году, чтобы подсластить пилюлю, потому что начала уже и западная пресса говорить, что вот увольняют такого режиссёра гениального, его перевели в Театр на Малую Бронную очередным и дали возможность взять с собой 11 человек.

К. ЛАРИНА – Он сам выбирал?

Л. КАНЕВСКИЙ – Естественно, конечно. И на моё счастье, вот так мне улыбнулась судьба, я попал в эту компанию. И до конца дней, даже когда он работал на Таганке, мы играли спектакли, премьеры выпускали, всё равно я внутренне думал: «Как Анатолий Васильевич посмотрел бы и что бы он мне сказал по поводу вот этого спектакля?» Потому что отсчёт был, конечно, от его оценок, от его видения, от его понимания, что такое роль, что такое эпизод, что такое спектакль.

К. ЛАРИНА – У вас есть ответ на такой вопрос, который меня вот мучает всё время? В самом разгаре застоя под таким давлением мощным цензуры тотальной, которая вот просто покрывала, как коррозия, вообще все виды искусства, вдруг рождались такие шедевры, рождались целые театры. Я беру и ту же Таганку, и «Современник». Хотя «Современник» всё-таки дитя оттепели, но тем не менее всё-таки золотой век. Эфрос. А какие у нас вершины кинематографические в то время были, какая была литература. Чем вы это объясняете? Что, обязательно сквозь асфальт надо прорастать? Это такое условие страшное для таланта?

Л. КАНЕВСКИЙ – «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Чёрт его знает. Вы знаете, Анатолий Васильевич говорил такую фразу: «Вы перестаньте! Вот вы начинаете говорить, что не выпускают. А мы их искусством добьём, мы их убедим творчеством, искусством, нашими спектаклями», – думал он наивно. Хотя всё рвано мы побеждали, всё равно спектакли выходили, и выходили с грандиозным успехом. И какое-то начальство что-то такое принимало, не принимало, но потом случалось…

Я смешно получил звание заслуженного. Меня там выдвинули на звание, и потом директор говорит: «Ты знаешь, в Управлении культуры сказали: «Сейчас не время давать на Малой Бронной звания», – но я держу руку на пульсе». Ну, нет так нет, неважно. Прошло где-то года полтора или два. Мы знаем, что пришёл на спектакль секретарь горкома партии (я не помню его фамилии) по культуре. И мне потом рассказывает секретарша наша, которая накрывала чай, кофе. В антракте он говорит: «А почему у Каневского нет «з. а.»? – заслуженного артиста. – Что это у него нет?» Говорят: «Да вот, понимаете…» Он говорит: «Да как это? Это неправильно». На следующее утро раздался звонок мне домой, звонит секретарша нашего театра, говорит: «Леонид Семёнович, у вас данные не изменились?» Я говорю: «Какие данные?» – «Ну, вот адрес, вот это всё». Я говорю: «Нет, всё то же самое». – «Потому что сейчас документы мы посылаем». Я говорю: «Как посылаете? Они же вроде уже там лежат». – «Нет, они в театре были».

К. ЛАРИНА – То есть они их даже не отправляли, да?

Л. КАНЕВСКИЙ – Ну, пытались отправить – сказали: «Не время». И вот буквально эта фраза секретаря горкома партии сдвинула это с мёртвой точки, и я получил это звание. Неважно. Вообще такая история. Приятно, но смешно. Какая разница?

К. ЛАРИНА – Скажите, а вот вы всё-таки с 1991 года уже не жили в России, уехали. Это решение уехать, оно принималось трудно? Вообще по каким причинам? Я помню просто, когда Михаил Михайлович Козаков… До сих пор перед глазами стоит этот сюжет из каких-то новостей, когда он на пороге какого-то вагона на вокзале говорит: «Здесь некому читать Бродского».

Л. КАНЕВСКИЙ – Ксюша, Ксюша, давай не будем это колыхать и трогать. Я не хочу на эту тему говорить.

К. ЛАРИНА – Не хотите?

Л. КАНЕВСКИЙ – Нет, я с удовольствием. Почему? Я поехал. Это всё скажу, конечно.

К. ЛАРИНА – Скажите.

Л. КАНЕВСКИЙ – Во-первых, я уезжал, не делая из этого никакого шоу или скандала, или шухера такого, абсолютно. А уезжал по одной простой причине: мне предложил Женя Арье участвовать (как сейчас говорят модно) в проекте – в создании театра.

К. ЛАРИНА – Евгений Арье – это режиссёр.

Л. КАНЕВСКИЙ – Главный режиссёр театра «Гешер».

К. ЛАРИНА – Ученик Андрей Александровича Гончарова, если мне не изменяет память.

Л. КАНЕВСКИЙ – Да.

К. ЛАРИНА – Замечательный режиссёр.

Л. КАНЕВСКИЙ – Товстоногова. И духовный почитатель и ученик Эфроса, и мой друг.

К. ЛАРИНА – Сейчас надо сказать, что Евгений Арье является основателем и главным режиссёром театра «Гешер» в Тель-Авиве.

Л. КАНЕВСКИЙ – Театр «Гешер», да, который уже существует 23 года.

К. ЛАРИНА – Он вас позвал?

Л. КАНЕВСКИЙ – Он меня позвал в 1990 году, предложил участвовать в этой истории. И я так сначала напрягся, а потом подумал: «А почему в 50 лет не сделать такой кульбит?» Потому что, если вы помните, время 1989-90 год – полупустые театры. Хотя мы выпустили премьеру, допустим, «Вальпургиева ночь», Володя Портнов поставил, замечательный был спектакль, я играл там центральную роль. И битком премьеры, а где-то через спектаклей десять – три четверти зала, ползала, три четверти. И стало как бы обидно, не понимая, для чего ты в театре.

Я снимался в кино, я ездил с творческими встречами. Я же уехал, как говорят, не за колбасой (не дай бог, ни в коем случае), а мне показалось интересным участвовать в создании нового дела – вернуться в 1963 год, скажем так, во время, когда мы сделали этот Театр Ленинского Комсомола с Анатолием Васильевичем, но уже с моим опытом жизненным, творческим, человеческим, понимаете. И я дал согласие, и в 1990 году, в декабре, поехали с концертами, как бы ознакомительная такая была поездка уже в рамках театра «Гешер».

К. ЛАРИНА – А вы до этого были там?

Л. КАНЕВСКИЙ – Нет, это был первый раз.

К. ЛАРИНА – Первый раз?

Л. КАНЕВСКИЙ – Первый раз я поехал в Израиль.

К. ЛАРИНА – А помните свои первые впечатления?

Л. КАНЕВСКИЙ – Да, помню, помню. Я до этого объездил и был много за границей: и в Америке, и в Швеции несколько раз. И в Швеции я даже два месяца вёл мастер-класс в театральной школе в Мальме. И у меня ни разу не рождалась мысль: «Вот интересно бы здесь пожить». Нет. Я понимал, что я всегда буду всё равно восьмым сортом, даже если разбогатею (что мне не грозит). А вот в Израиль мы приехали в 1990 году, приехали в декабре, и мы всё почувствовали себя очень комфортно. Ну, наверное, ещё потому что русская речь. Как у Володи Высоцкого, знаете?

К. ЛАРИНА – «Здесь – на четверть бывший наш народ». Да?

Л. КАНЕВСКИЙ – Да. И полные залы, и благодарность зрителей, потому что соскучился по русскому театру, по артистам, говорящим на русском языке. И идея воссоздания русскоязычного театра просто расцвела пышным цветом.

К. ЛАРИНА – А до этого там не было, да?

Л. КАНЕВСКИЙ – Были отдельные попытки, всё такое, но на таком уровне, который мы как бы сразу предложили и подтвердили его потом уже первыми нашим спектаклями, не было. Мы первое время думали: «Ну, через пару лет перейдём на иврит». Нет. Это было понятно, что невозможно, потому что жить в стране, где говорят на одном языке, и играть постоянно на другом – это театр такой группы. И мы через полгода где-то нырнули в иврит, ещё ничего не зная, постепенно его уча. Но тем не менее освоили.

К. ЛАРИНА – То есть вы играете на двух языках?

Л. КАНЕВСКИЙ – Сейчас, к сожалению, уже практически нет, не играем. Но мы 15 лет играли постоянно на русском и на иврите одни и те же спектакли. Сначала мы даже выпускали спектакли по-русски, потом переходили на иврит. Ну, то есть работали по-русски. Но постепенно пришли уже молодые израильские актёры, и мы начали выпускать уже и на иврите спектакли. А первые годы было смешно. Ну, не смешно, а драматично. Было нестрашно, если ты не скажешь реплику – ладно. Но если партнёр не скажет тебе реплику, а ты на неё ответишь – будет понятно, что нихрена не понимаешь. Но тем не менее мы справились с этой задачей и победили.

К. ЛАРИНА – Сколько, 50 лет вам было, да?

Л. КАНЕВСКИЙ – А?

К. ЛАРИНА – В 50 лет вы начали действительно сначала жизнь и творческую, и географическую, и всё.

Л. КАНЕВСКИЙ – Чудо.

К. ЛАРИНА – И язык с нуля учили практически.

Л. КАНЕВСКИЙ – С нуля.

К. ЛАРИНА – Как вам это удалось?

Л. КАНЕВСКИЙ – Ну, я и сейчас его, конечно, знаю.

К. ЛАРИНА – Вы же говорите на нём?

Л. КАНЕВСКИЙ – Я знаю его на бытовом уровне. Я знаю его, конечно.

К. ЛАРИНА – Наверняка газеты читаете, телевизор смотрите. Понимаете?

Л. КАНЕВСКИЙ – Понимаю, да, конечно. Как удалось?

К. ЛАРИНА – Фантастически.

Л. КАНЕВСКИЙ – Есть такое место, знаете, которое ниже копчика.

К. ЛАРИНА – Высидели.

Л. КАНЕВСКИЙ – Вот на нём надо сидеть и учить так, как ты роли учишь. Так что… Так мы учили и слова, и развешаны были по квартире, писали бумажки. Ну, не знаю, я ни разу не пожалел об этом решении. У нас была смешная однажды история. Мы так говорим симпатично, Ксюша, просто мне нравится, воспоминательно. Где-то через пять лет я первый раз приехал в Москву, меня пригласила Наташа Крымова, жена Анатолия Васильевича покойная, и Дима, сын его. Был юбилей со дня его ухода – пять лет. Это был 1995-й, по-моему.

К. ЛАРИНА – В 1987-м он умер. Значит, считайте.

Л. КАНЕВСКИЙ – Или 1996-й.

К. ЛАРИНА – 87 плюс 5 – сколько это будет?

Л. КАНЕВСКИЙ – 87 плюс 5 – 93-й. То есть в 1993-м. А мне друзья, когда я уезжал, говорили: «Ты сумасшедший! Ты в порядке? Что ты?» Я говорил: «Я еду работать в театр. Что вы меня… Я же не рву не корни, не режу». Это не 70-е годы, когда люди уезжали и не возвращались.

К. ЛАРИНА – Навсегда.

Л. КАНЕВСКИЙ – Я же ехал работать. Оставалась здесь квартира, я оставлял всё.

К. ЛАРИНА – Никто не требовал отрекаться от советского гражданства.

Л. КАНЕВСКИЙ – Никогда в жизни, ничего совершенно.

К. ЛАРИНА – Другое время было, конечно.

Л. КАНЕВСКИЙ – Ну да. И все говорили: «Ну как? Зачем?» Я всем говорил: «Ну ладно, что за глупости? Еду, интересное дело, работа». И вот через три года я приехал в Москву. Замечательно погуляли, встретили. Прощальная вечеринка: застолье, все друзья собрались, мы сидим, треплемся. Я говорю: «Эх, чёрт, как неохота уезжать из дому!» Все заорали: « Ну так вот! Мы же тебе говорили!» – «Но как хочется домой». Понимаешь? Вот такая история. Потому что – что такое дом? Близкие, друзья, работа, востребованность, атмосфера – вот это дом. Это же не Родина, о которой говорят: «Как? Предатель! Что ты? Глупости!» Люди мира есть же.

К. ЛАРИНА – О чём вы говорите, что вы? Леонид Семёнович, мы сейчас сделаем небольшой перерыв на новости. Я напомню, что в гостях у нас Леонид Каневский. Через несколько минут продолжим наш разговор.

Л. КАНЕВСКИЙ – Только я прошу, чтобы новости были положительные.

К. ЛАРИНА – Это уж точно я вам не обещаю, к сожалению.



НОВОСТИ



К. ЛАРИНА – Возвращаемся в программу. Напомню, что сегодня в нашей студии Леонид Семёнович Каневский, замечательный актёр. Мы сегодня так всё ностальгируем, вспоминаем прекрасное время, когда и театр был прекрасен, все были молодые, многие были живые и здоровые, а сейчас многих уже нет. А вот про новости тоже заговорили перед новостями. Я себе не представляю, как сегодня чувствуют себя люди с вашей судьбой, потому что у вас все три страны, которые сегодня переживают невероятно тяжёлое время по разным причинам – они все в вас.

Л. КАНЕВСКИЙ – Какие три?

К. ЛАРИНА – И Украина, и Израиль, и Россия.

Л. КАНЕВСКИЙ – Ну, это да.

К. ЛАРИНА – Это что же такое? Я прекрасно понимаю, какие чувства человек должен вообще испытывать. Наверняка там у вас есть и друзья близкие, а может быть, и родные остались – я имею в виду где-нибудь там в Украине. Как это всё переживать? Вот вы расскажите, как вы для себя…

Л. КАНЕВСКИЙ – Ксюшенька, у меня такая просьба… Ксюша, Ксюша! Прости.

К. ЛАРИНА – Да.

Л. КАНЕВСКИЙ – Я бы не хотел…

К. ЛАРИНА – Я не хочу вас про политику заставлять говорить. Ну что вы?

Л. КАНЕВСКИЙ – Нет-нет-нет, не про политику. Просто это настолько больная тема…

К. ЛАРИНА – Тяжело.

Л. КАНЕВСКИЙ – Я сам родился в Киеве, прожил там 17 лет. И там похоронен и папа, и дедушка, и бабушка. Так что это очень больно и трагично, когда гибнут мирные люди. И обсуждать это я не могу. Это просто очень больная тема, и очень трудно об этом говорить. Я не политик. Я только знаю, что неправы и те, и другие, вот у меня такое ощущение, потому что гибнут просто мирные люди. Всё. Давай больше не будем.

К. ЛАРИНА – А если говорить об Израиле? Как быстро вы вообще привыкли к тому, что все время эта страна…

Л. КАНЕВСКИЙ – О, это уникальная страна.

К. ЛАРИНА – Вот всё время такая, как кулак. Да?

Л. КАНЕВСКИЙ – Да, да. Знаете, есть такой старый анекдот. Жалуются какие-то северные люди, говорят: «Господи, что ж ты нас поселил здесь? Ледовитый океан – здесь льды, здесь белые медведи. А вот евреев ты поселил у моря, в тёплые края поселил их». – «Да. Но зато каких соседей я им дал».

К. ЛАРИНА – Это, конечно, страшно. Горький анекдот.

Л. КАНЕВСКИЙ – Да, но тем не менее. Страна замечательная, и народ потрясающий, который воссоединяется просто в такой единый кулак, когда происходят какие-то события. И при этом полны рестораны, полны театры, люди веселятся, смеются – при том, что понимают, что где-то буквально в нескольких километрах происходят драматические события, могут погибнуть наши молодые люди, что и происходит. Но там каждый человек на учёте, и поэтому это все знают и понимают. И сохранение страны, сохранение людей, сохранение солдат – это главная, первая задача, понимаете. И вот уже столько лет, слава богу, справляются – и правительство, и народ. И вот сейчас последняя эта история…

К. ЛАРИНА – Поразительно. Я вот сейчас смотрю, с каким воодушевлением туда в армию идут служить все – и девушки, и юноши.

Л. КАНЕВСКИЙ – Да. Ну, это всё уникально.

К. ЛАРИНА – Никому в голову не придёт откосить, что называется.

Л. КАНЕВСКИЙ – Я помню, приехал тогда и увидел в День независимости почти на всех машинах флажки. Я думаю: что, заставляют? Нет, нифига.

К. ЛАРИНА – Сами.

Л. КАНЕВСКИЙ – Сами просто вешают. Гордость за страну, гордость за создание такой страны. А когда я увидел трубочки по всей стране, по земле идущие, которые на компьютере включают воду и поливают всё, и когда с пустыни сделали сад.

К. ЛАРИНА – Это рукотворное всё.

Л. КАНЕВСКИЙ – Рукотворное всё. Вот это, конечно, потрясает! И когда ты приезжаешь в любую страну мира, а там фрукты и овощи из Израиля…

К. ЛАРИНА – Даже и здесь, кстати, у нас, по-моему. Редиска из Израиля у нас, между прочим.

Л. КАНЕВСКИЙ – Конечно. Редиска, зелень, всё. Так что страна интересная, комфортная, и я туда езжу с удовольствием всегда.

К. ЛАРИНА – Я бы очень хотела, Леонид Семёнович, чтобы вы немножко рассказали про своего замечательного тестя. Дело в том, что я много-много лет назад увидела вдруг фильм, посвящённый Ефиму Березину. Он был там главный герой, это было как раз в Израиле.

Л. КАНЕВСКИЙ – В Израиле снимали, да.

К. ЛАРИНА – Я так поняла, что он только приехал, наверное. Был 90 какой-то там год, да?

Л. КАНЕВСКИЙ – Да, 1993-й.

К. ЛАРИНА – Вы наверняка знаете этот фильм, потому что там вся семья была, участвовала вся семья.

Л. КАНЕВСКИЙ – Да, конечно.

К. ЛАРИНА – Но меня поразило то, что мы здесь прожили с этим героем… Штепсель он в этом дуэте «Штепсель и Тарапунька» был?

Л. КАНЕВСКИЙ – Штепселя играл, да.

К. ЛАРИНА – Мы прожили с ним всю жизнь, и мы этого человека не знали. Я просто была поражена, во-первых, удивительной мудростью и глубиной этого человека. Он настоящий философ. Как он говорил о жизни, о смерти, о любви, о войне! Это что-то невероятное. Я пожалела, что вот он книжку не написал. Наверняка мог бы, да?

Л. КАНЕВСКИЙ – Да, конечно. Это был вообще замечательный друг мой. Ну, его дочка – моя жена, как вы догадываетесь, хотя я её называю «дочка Тарапуньки и Штепселя». Он был удивительно мудрым и тончайшим человеком, интеллигентности высокой. Он одессит, родом из Одессы. И папа его был (дедушка Анькин) билетёром в цирке одесском, проработал всю жизнь, лет 60. Его все знали, Одесса его знала. И бабушка Зина. Они были простые люди. Ефим Иосифович стал просто уникальным человеком. Во-первых, он был талантлив необыкновенно, а во-вторых, был умён, тонок, начитан.

К. ЛАРИНА – Какая-то внутренняя интеллигентность природная. Вот вы говорите, простая семья.

Л. КАНЕВСКИЙ – Потрясающее. Откуда это всё? Непонятно. Значит… Ладно, я вспомню. Такая шутка. Баба Зина, мама его, он её как-то встречает на вокзале, приезжает поезд. И из соседних вагонов, и из её вагона все в окнах смотрят, поглядывают – идёт Штепсель! Он встретил маму: «Мама, я тебе просил, ну зачем ты всем говоришь?» – «Фимочка, они меня узнали!» Он был замечательный дядька. Произошла такая история. Он приехал в Израиль к нам в гости где-то через два года после того, как мы переехали с Анькой и с дочкой, и у него случился инфаркт.

К. ЛАРИНА – То есть он не собирался оставаться? Он приехал в гости.

Л. КАНЕВСКИЙ – Ну, не обсуждали это, не говорили, как бы это не обсуждалось. Но всё, что ни делается – всё к лучшему. Знаете, такая грустная поговорка.

К. ЛАРИНА – Даже такие несчастья.

Л. КАНЕВСКИЙ – Даже такие несчастья. Потому что, конечно, он не выдержал бы здесь, в Киеве, потому что время было тяжёлое – и невостребованность, и дефолт – в общем, всё было грустно. И мы, естественно, оставили их там, и они получили гражданство. И через четыре дня после случившегося инфаркта он уже вставал, там это быстро лечится.

К. ЛАРИНА – В итоге он большую жизнь прожил. Он же ушёл в 2004 году, по-моему, да?

Л. КАНЕВСКИЙ – Да. Его знали, любили, он выступал там, и его узнавали на улицах, хотя он болел, у него был Паркинсон, к сожалению.

К. ЛАРИНА – А кто придумал снимать этот фильм с вами? Не помните?

Л. КАНЕВСКИЙ – Я не помню, кто его задумал, но я знаю, что мой брат в этом участвовал сильно, потому что он писал со своим соавтором, Каневский и Виккерс писали для них много лет. Последние все спектакли – это были Шурка и Роберт Виккерс.

К. ЛАРИНА – Давайте напомним опять в скобочках тем, кто не знает, что ваш брат Александр Каневский…

Л. КАНЕВСКИЙ – Александр Каневский, писатель.

К. ЛАРИНА – Известный писатель, сатирик, можно сказать и так.

Л. КАНЕВСКИЙ – Писатель-сатирик, да. Драматург, сценарист, замечательный писатель и мой брат. Он со своим соавтором Робертом Виккерсом писал много лет для них – для Тимошенко и Березина. И в этом фильме Шурик принимал, конечно, такое активное участие, потому что съёмки были в Израиле. Во-первых, он там делал ему юбилейный вечер большой, потрясающий был, в Синематеке, по-моему, куда приехало очень много народу, чествовали Ефима все друзья и зрители. Он получал удовольствие, живя там. Вот что я могу сказать. Потому что он видел: я работаю в театре, и Наташка замечательно учится, дочка, и Аня тоже работает. Было комфортно, было хорошо.

К. ЛАРИНА – То есть такой подарок под старость, человек заслужил, потому что жизнь-то была…

Л. КАНЕВСКИЙ – Да, к концу жизни.

К. ЛАРИНА – Всё равно это такой видимый… Мы же видим только верхушку – успех невероятный, востребованность этого дуэта, бешеная популярность во всём Советском Союзе.

Л. КАНЕВСКИЙ – Ну, конечно, это было.

К. ЛАРИНА – Но я помню, как он рассказывал о таких… Вообще о войне когда рассказывал. Просто у меня прямо сейчас мурашки. Он, конечно, какой-то невероятный человек. И я подумала: «Боже мой, когда такой человек рядом с тобой живёт, он наверняка не может не оказывать на тебя какое-то влияние, что-то важное тебе передаёт». Да?

Л. КАНЕВСКИЙ – Он никогда не лез в личную жизнь нашу, но при этом настолько тактично давал и советы, и участвовал в нашей жизни, что без него не обходились никакие решения, понимаете. Однажды он сказал Ане, когда мы только поженились… Ну, я всегда играл плохо в карты и как бы так всегда злился, когда проигрывал (а проигрывал всегда). Значит, в преферанс играли. И когда-то как мы с ним… А он был потрясающий игрок.

К. ЛАРИНА – Надо же.

Л. КАНЕВСКИЙ – Уникальный совершенно. У него мозг был, он помнил всё, ему везло ещё очень сильно. Он был такой спокойный, потрясающий. Он вообще был в этой паре мудрец. Юра всегда рвал и метал, если что-то не нравилось и что-то такое происходило где-то в администрации. И Ефим в этом смысле говорил: «Юра, спокойно», – и выходил, и всё умиротворял, и создавал атмосферу опять мира и благополучия. Он был потрясающий человек.

Так вот, как-то мы с ним играли в карты. И Аня потом говорит: «Знаешь, Лёне не надо играть в карты никогда». Он говорит: «Почему?» – «У него в глазах прочитывается всё, что у него на руках, все карты. Поэтому пусть даже не вздумает играть». И я с тех пор никогда больше не играл в карты. Не потому, что жалко десятку.

К. ЛАРИНА – Понятно, да.

Л. КАНЕВСКИЙ – Просто понимал, что это только нервное потрясение.

К. ЛАРИНА – Конечно же, не обойдём мы в нашем разговоре и телевидение, которое столько для вас сделало, для вашей судьбы. Хотя я тоже вспоминаю наши разговоры с замечательным вашим партнёром и, наверное, товарищем Георгием Мартынюком, который с большой иронией говорил об этом периоде жизни под названием «Следствие ведут ЗнаТоКи» и с большой горечью признавал, что если бы этого не было в его жизни, он бы сыграл очень много замечательных ролей. Это действительно так? Вы в какой-то момент стали заложниками этих образов?

Л. КАНЕВСКИЙ – Я немножко не согласен с Герой.

К. ЛАРИНА – Нет?

Л. КАНЕВСКИЙ – Нет. Наша профессия актёрская очень зависимая, естественно, от режиссёра, от драматурга, от сценариста, и тем не менее надо быть всегда готовым к случаю. Я не могу так сказать, что я потерял множество ролей из-за Томина. Я к нему отношусь с большой симпатией.

К. ЛАРИНА – Ну, 20 лет жизни, да?

Л. КАНЕВСКИЙ – Да, 20, больше даже.

К. ЛАРИНА – Ужас!

 Отправлено: 24.09.14 04:44. Заголовок: И окончание: Л. КАН..

И окончание:

Л. КАНЕВСКИЙ – И сейчас. Но надо просто понимать эфемерность этой популярности. Если это всё есть, состоялось, то это может исчезнуть в мгновение ока. Год – и тебя нет, и всё.

К. ЛАРИНА – То есть если это кончается, то это неизбежно кончится совсем, и забудут.

Л. КАНЕВСКИЙ – Вот тут важно не то, что ты популярный, а сохранить это в последующие 20, 30, 40 лет. Вот это важно. Понимаете, чтобы это была не популярка, а уважение зрителей. Вот это очень важно.

К. ЛАРИНА – Ну, не ругались? Эфрос не ругался на вас за это?

Л. КАНЕВСКИЙ – Нет, никогда, потому что это никогда не мешало театру. Никогда. В первую очередь был театр, а потом уже было телевидение – и «Следствие…», и другие. Я могу сказать, что я потерял, может быть, из-за «ЗнаТоКов», и то – из-за режиссёра, который испугался. «Собака на сене». Ладно, я скажу. Я был уже утверждён, и уже костюм шили.

К. ЛАРИНА – Фильм.

Л. КАНЕВСКИЙ – Да. То, что потом Армен сыграл, который, когда узнал, что я должен был играть, сказал: «Что ж ты мне не сказал? Я бы их всех послал к чёртовой… Я не знал. Они мне позвонили и предложили – ну, я начал сразу сниматься». И мне прислал письмо режиссёр, что ему…

К. ЛАРИНА – Это Ян Фрид, по-моему, снимал, да?

Л. КАНЕВСКИЙ – Да. Что ему не порекомендовали. Вы знаете, были списки, кто играет вождей, генералов и так далее.

К. ЛАРИНА – Кому можно, а кому нельзя.

Л. КАНЕВСКИЙ – А были списки, которые не рекомендовали играть положительные роли. Вот я был там, в этом «не рекомендовали». Не положительные, отрицательные роли.

К. ЛАРИНА – Отрицательные. Потому что вы играете майора советской милиции.

Л. КАНЕВСКИЙ – Потому что я играю майора Томина. И тем не менее вот он так. А Юнгвальд-Хилькевич, когда ему тоже, я знаю, на худсовете сказали: «Вы знаете, ну, что это?»

К. ЛАРИНА – «Три мушкетёра».

Л. КАНЕВСКИЙ – «Этот самый будет играть…»

К. ЛАРИНА – Бонасье.

Л. КАНЕВСКИЙ – Бонасье. «Майор Томин? Ну, как-то…» Он сказал: «Вы знаете, он мне нужен, Каневский. Я хочу, чтобы он сыграл». – «Да? Ну, смотрите. На ваше усмотрение». И всё. Понимаете? И я сыграл Бонасье. Тем не мене замечательный фильм.

К. ЛАРИНА – Замечательная комедийная роль, прекрасная.

Л. КАНЕВСКИЙ – Да, и чудная роль. Так что я не могу сказать, что я потерял множество ролей из-за этого.

К. ЛАРИНА – Вот это очень интересный момент. И тоже для людей, которые не знают условностей всех этих, в которых мы жили, для них тоже будет удивлением, что если ты сыграл уже Ленина… Вот как у Каюрова, кстати, я помню. Тоже прекрасный же артист, замечательный артист.

Л. КАНЕВСКИЙ – Да, конечно.

К. ЛАРИНА – И вот даже в театре у него были из-за этого проблемы, ему не давали роли, которых он хотел, потому что у него уже печать Ленина. А вот вы… Я не могу не сказать нашим слушателям, какой шок испытывали зрители один раз, когда пришли на спектакль «Обвинительное заключение»…

Л. КАНЕВСКИЙ – Да, это было.

К. ЛАРИНА – А это был расцвет «ЗнаТоКов», когда все знали эти замечательную команду.

Л. КАНЕВСКИЙ – А действие происходило…

К. ЛАРИНА – В тюрьме.

Л. КАНЕВСКИЙ – В тюрьме, в камере.

К. ЛАРИНА – Открывается занавес – и сидят в тюрьме майор Томин и Пал Палыч Знаменский!

Л. КАНЕВСКИЙ – Мартынюк и Каневский. В зале небольшой шумок. Вы знаете, шумок всегда был, когда мы выходили с Геркой на сцену. Но дальше уже была наша задача, чтобы через минуту этот шумок исчезал и зритель уже шёл за нами – уже в новом качестве, в новом образе и в новой роли. Поэтому я не могу сказать, что нам это не удавалось. Удавалось, скажу я без ложной скромности. И Герка – замечательный артист, играл в театре потрясающие роли. И я сыграл очень много в театре ролей. Да, раздавался шумок – ну и что? Ну и что? Такая профессия. Если зритель тебя фиксирует в какой-то роли знаковой, так сказать, но при этом он же не плюётся, а наоборот – улыбается. И вот тут уже важно, чтобы, когда он тебя провожает, он тоже провожал с улыбкой тебя. Встречает с улыбкой – и провожает с улыбкой. Это очень важно, понимаете.

К. ЛАРИНА – Вот ещё про роли в театре. Перед передачей я рассказывала Леониду Семёновичу то, что я успела посмотреть. И я вот очень любила спектакль «Весельчаки», который вы играете как раз с Дуровым.

Л. КАНЕВСКИЙ – С Лёвой Дуровым, да.

К. ЛАРИНА – Он какой-то был необычный для нашего театра. Я даже не помню, кто его ставил?

Л. КАНЕВСКИЙ – Костя Худяков. Ну, это была такая совместная работа, потому что мы там работали, как сказать, в полном кайфе и от ролей, и друг от друга, и от Кости. Он замечательный режиссёр, я у него и в кино снимался в нескольких картинах. И вот этот спектакль мы сделали с Лёвой. Это о двух актёрах.

К. ЛАРИНА – Очень близкие внутренне наверняка образы актёрские, да?

Л. КАНЕВСКИЙ – Ну, нам было тогда поменьше лет, где-то под полтинник.

К. ЛАРИНА – А играли стариков.

Л. КАНЕВСКИЙ – А играли 75-летних. Ну, я не могу сказать «стариков». Не надо. Потому что мне сейчас 75, и я сейчас играю такой спектакль «Поздняя любовь», играю старого перца такого, с Кларой Новиковой мы играем. Но я там тоже сначала старик-старик, старый перец, а потом, во втором акте – окрылённый новой любовью я поживаю. Поэтому дело не в возрасте, скажем так.

К. ЛАРИНА – Да нет, выглядите вы блестяще.

Л. КАНЕВСКИЙ – А «Весельчаки» был…

К. ЛАРИНА – Могу сделать комплимент. И хотя я понимаю, что мужчине, может быть, не стоит этого говорить, но, мне кажется, для вас это важно. Потому что вы возраст свой назвали, а люди должны понимать (мы же по радио выступаем), что вы блестяще сохранились. Молодой прекрасный человек.

Л. КАНЕВСКИЙ – Да о чём речь? Красавец.

К. ЛАРИНА – Так что любовь, может быть, и не поздняя, а вполне себе даже.

Л. КАНЕВСКИЙ – Да-да-да. Поздней любви не бывает, я говорю.

К. ЛАРИНА – Вот мы сказали про Дурова, который, дай бог ему здоровья, ещё надеемся, поработает.

Л. КАНЕВСКИЙ – Уникальный человек.

К. ЛАРИНА – А если говорить о партнёрах (знаю, как для актёров важно вот это чувство партнёра), кого вы вспоминаете, кто был самым близким?

Л. КАНЕВСКИЙ – Мне в этом смысле, по-моему, потрясающе везло. Я вообще, наверное, везунчик в смысле партнёров, потому что не знаю, как им, но мне везло с партнёрами, понимаете. А как им со мной? Это были… Ну, в театре (мы уже называли) это были и Лёва Дуров, и Коля Волков, и Миша Козаков, и Оля Яковлева, и Гера Мартынюк, и Тоня Дмитриева. Это все артисты уникальные, понимаете. И сейчас в «Гешере» у меня потрясающие ребята все: Саша Демидов, Наташа Войтулевич, Женя Додина, Лиля Хейловски, Женя Терлецкий – это все артисты замечательные. А в кино это Юра Никулин, это Андрей Миронов…

К. ЛАРИНА – Вы называете таких вообще звёзд.

Л. КАНЕВСКИЙ – Ну, это всё партнёры, понимаете. Мы же друг от друга ловили энергию. Вот делают фильм про Мишу Козакова и спрашивали: «Что такое Миша был?» Это был сгусток энергии положительной, уникальной, творческой. И поэтому когда ты с ним находился в общении – на сцене или в студии, где-то там – ты от него ещё заряжался, и от этого происходил совместный результат. И то же самое было… Мне почему везло? С Андрюшей мы играли вот «Продолжение Дон Жуана». Это был кайф, это был праздник, понимаете, когда Лёва Дуров, Андрей Миронов и Оля Яковлева – таких три партнёра. Что это такое? Это же просто… Ты приходил в театр, как на праздник, потому что понимал, что сейчас будет что-то.

К. ЛАРИНА – А провалы были в вашей жизни?

Л. КАНЕВСКИЙ – Сплюньте.

К. ЛАРИНА – Тьфу-тьфу-тьфу.

Л. КАНЕВСКИЙ – Нет, я не знаю, что такое провалы.

К. ЛАРИНА – Нет? Слушайте, вы просто счастливый артист. Ну, я не имею в виду, что освистывают и кричат: «Позор! Позор!» Хотя я на таких спектаклях тоже бывала.

Л. КАНЕВСКИЙ – Нет, не дай бог.

К. ЛАРИНА – Сильное впечатление, наверное, для артиста. Ну, когда вы сами понимали, что вот не получилось.

Л. КАНЕВСКИЙ – Какой-то спектакль лучше, какой-то хуже. Что значит «не получилось»? Я же вам говорю, что у меня мой режиссёр главный в жизни был Эфрос Анатолий Васильевич, поэтому не получиться у него не могло. А уже после того, как мы расстались, я уже работал с другими режиссёрами… Сейчас Женя Арье, который его духовно-душевный и художественный ученик – тоже не получиться у него не может, потому что всегда он доводит до результата положительного. Я не знаю, вот такого, чтобы стыдно мне было… Нет, нет.

К. ЛАРИНА – Я знаю, бывают такие страшные истории, когда артист идёт на спектакль, как на пытку.

Л. КАНЕВСКИЙ – Не дай бог.

К. ЛАРИНА – Не было такого?

Л. КАНЕВСКИЙ – Нет.

К. ЛАРИНА – Особенно репертуарный театр, такая система конвейерная: ты хочешь, не хочешь – а давай.

Л. КАНЕВСКИЙ – Ну, как-то мне в этом смысле везло, я не получал таких… Я же играл в театре мало главных ролей, можно перечесть по пальцам: «Дон Жуан», «Весельчаки», «Вальпургиева ночь», «Обвинительное заключение». У меня были эпизоды, но это были эпизоды в спектаклях Эфроса, понимаете. И поэтому это были не просто эпизоды, это были роли. Обязательно был срез какой-то такой человеческой судьбы, человеческого характера.

К. ЛАРИНА – Ваше возвращение, по сути, конечно, как я чувствую по массовому…

Л. КАНЕВСКИЙ – Ксюша, это не возвращение. Я приехал…

К. ЛАРИНА – Нет, я имею в виду в метафорическом смысле.

Л. КАНЕВСКИЙ – Ну да.

К. ЛАРИНА – Оно возникло всё-таки, опять же, благодаря телевидению. Прошло какое-то время, и я думаю, что наверняка многие вас запомнили по кино, естественно, по «ЗнаТоКам», по «Бриллиантовой руке» – таким вот блестящим каким-то работам, которые остались, безусловно, в истории кинематографа советского. А потом вдруг вы – раз! – и появились в телевизоре уже в виде ведущего «Следствие вели…».

Л. КАНЕВСКИЙ – «Следствие вели…».

К. ЛАРИНА – Да. То есть вот этот опыт вам вообще как-то пригодился в жизни? Это совсем другая же история. Вы же раньше не работали ведущим.

Л. КАНЕВСКИЙ – В Израиле у меня было две программы, которые я вёл. Одна называлась «Хочу всё съесть», похожая на «Смак» Андрюши.

К. ЛАРИНА – И вы там готовили, что ли?

Л. КАНЕВСКИЙ – Повар готовил, а я рассказывал истории, из-за чего эта еда появилась, и как меня встречали с этой едой. Это были замечательные… Это не был «Смак», это был как бы рассказ о моих поездках, обо всём. И ещё была такая развлекательная. Но это совсем другая история. Как я сейчас финалю каждую программу. Мне предложили, позвонили в Израиль.

К. ЛАРИНА – А, даже прямо туда позвонили и предложили?

Л. КАНЕВСКИЙ – Да. Это было девять лет назад. Девять лет идёт программа уже. Принять участие вот в такой программе, ещё не было названия, но о криминальных самых шумных историях советского периода, начиная с 20-х годов. И я сказал: «Советского периода? До 1990 года? Готов. Подписываюсь», – потому что это уже была история. И вот я приехал сюда.

Мы с продюсерами нашли общий язык, потому что мне разрешают высказывать своё мнение, интонации, как сказать, подминать текст немножко под себя и рассказывать про время. Для меня же важны не криминальные там эти все дела, а для меня важен рассказ про время. И что потрясающе? Что люди смотрят и это слышат. Дети смотрят. И подходят ко мне дети 13-15 лет и говорят: «Ой, вы знаете, как интересно. Мне бабушка рассказывала, папа рассказывал, мама, вот именно так, именно как общались, как жили, как разговаривали, как ели, как пили, как гуляли, как ругались, как ходили по улицам». Вот это рассказ про время. И вот это очень важно, что люди слышат. А для меня важно, что я имею право про это рассказать, потому что я прожил это время.

У меня есть возможность каких-то людей поднять в памяти людей, их авторитет, и вернуть им положительную память. Потому что я знаю, почему эти люди ушли, почему они были наказаны, как это происходило несправедливо. А есть какие-то, которых, наоборот, я имею право опустить. Как в Минске какой-то милиционер, из-за него там даже расстреляли каких-то людей, он подбивал, чтобы у него были положительные результаты работы. Его выпроводили на пенсию, он замечательно спокойно жил. Но я имею право своей интонацией сказать, что он был скверный человек, и опустить его ещё, как говорится.

К. ЛАРИНА – Мы должна заканчивать уже нашу программу. Мне очень жаль, что мы мало успели поговорить про сегодняшний и про завтрашний день. Но зато, в конце концов, можно прийти в Театр на Малой Бронной и вас увидеть.

Л. КАНЕВСКИЙ – Конечно.

К. ЛАРИНА – Хотя бы на спектакле «Ревизор».

Л. КАНЕВСКИЙ – Приходите, пожалуйста. Очень хороший спектакль.

К. ЛАРИНА – И надеюсь, что вы ещё сыграет, очень хотим, Леонид Семёнович.

Л. КАНЕВСКИЙ – Тьфу-тьфу. Я тоже.

К. ЛАРИНА – Большой поклон вашей семье.

Л. КАНЕВСКИЙ – Спасибо, спасибо.

К. ЛАРИНА – Спасибо вам большое!

Л. КАНЕВСКИЙ – Спасибо! До свидания!

 Отправлено: 24.09.14 17:21. Заголовок: И интересное интервь..

И интересное интервью с режиссером Сергеем Бодровым в "Новой Газете":

Сергей БОДРОВ: «Страх — компас, ведущий к краю»

Известный режиссер — о голливудском опыте, восточных империях, о своем сыне и нашей стране

Лариса Малюкова

Редкому российскому режиссеру удается сделать профессиональную карьеру в Голливуде. Андрей Кончаловский снял за океаном несколько картин, в которых снимались Настасья Кински, Эрик Робертс, Макс фон Сюдов, Сильвестр Сталлоне… Тайны кинобизнеса по-американски успешно постигает Тимур Бекмамбетов: снимает, продюсирует, завоевывая олимп в компании Анжелины Джоли и Моргана Фримена. Но вот, на зависть многим российским коллегам, в закрытый клуб режиссеров, допущенных к мегабюджетам, принят наш Сергей Бодров. Его «Седьмой сын», который в 2015 году на экраны мира, стоит более $120 миллионов. В Бодрове — ноль вальяжности, присущего отдельным кинематографическим персонажам барства. Некоторые из отечественных кинематографистов — сама слышала — говорят о нем не без скепсиса: «Ладно, он — профессионал, но полета ему не хватает». При этом главный дефицит российского кино, на мой взгляд, — именно профессионализм. Мастера, владеющие профессией, независимо от места рождения, востребованы во всем мире. Бодров — мастер. Кто сегодня поверит, что режиссуре не учился… во всяком случае, в институте. Хотя, по его словам, режиссуре он учится всю жизнь, на каждой картине, на каждом просмотре.

Изначально он писал для разных изданий, но затем «ушел» в сценаристы.


— Возможно, вы мечтали о каком-то особенном кино? Насколько эти мечты осуществились?

— Что я люблю, и как кажется мне, чему научился — рассказывать историю. Вспоминаю нашу общую работу с Георгием Данелия. Мне казалось, он может все придумать на съемочной площадке. Ничего подобного. Все прописано, подробнейшим образом выстроено на бумаге. Он мучает соавторов, продумывая каждую мелочь, называя это — «выжать лимон досуха». Ведь на съемках может повезти — и какая-то идея сверкнет, а может — и нет. В хорошей истории, которые я люблю слушать, читать, смотреть, а если повезет — и сочинить самому, для меня первостепенна эмоция.

— Но помимо эмоции в ваших сюжетах, часто опирающихся на фольклорное, притчевое начало, не менее важна крупность героя. Не обязательно масштаба Чингисхана, я имею в виду человеческую сложность, которая притягивает к героям «Кавказского пленника»…

— У «Кавказского пленника» была отличная родословная. Конечно, с текстом Льва Николаевича мы обращались довольно вольно, но основа была мощной.

— Персонажами нового фильма «Седьмой сын» стали ведьмы и ведьмаки. Неужели прочитав популярную детскую книжку из серии Джозефа Дилейни о борьбе с мистическим злом, вы так увлеклись ею, что возмечтали об экранизации?

— Это было предложение продюсеров, проект, который 7 лет гулял по студиям. За него брался Тим Бертон… Не случилось. Был еще режиссер, которого отстранили. Мы с продюсерами решили и саму историю, и героя сделать взрослее, жестче. Из 12-летнего подростка он превратился в юношу. Месяцев восемь дорабатывали сценарий. А сюжет, да, заинтересовал. Это же история «Охотника на ведьм» с гриммовской интонацией. И герой Джеффа Бриджеса в молодости был влюблен в молодую девушку, которую потом назвали ведьмой.

— Ах, Витязь, то была Наина…

— Да, меня всегда притягивают архетипические сюжеты. Вот я задумался: что в этой истории меня может заинтриговать? Ведь героиню Джулианны Мур сначала оклеветали, назвав ведьмой, — ну раз так… она ожесточится, вернется ведьмой. То есть мы сами творим зло, и оно возвращается к нам бумерангом как возмездие.

— Этой идеей вы увлекли и мегазвезд уровня Бриджеса и Мур? Сложно было с ними?

— Если в Голливуде и существует диктатура, то диктатура компетентности. Они — высококлассные спецы. Приходят с кучей идей. Джефф принес на репетицию 30 страниц текста, где подробно описал предыдущую жизнь своего персонажа. Я сказал: «Джефф, потрясающе. Возможно, это другое кино, но для нас здорово знать, кто твой Мастер Грегори и откуда. Как они познакомились с героиней Джулианн, что между ними было. Этого нет в картине, но есть напряжение отношений, которые не начались в одном кадре и не завершились — в другом».

— Мне кажется, для вас важен еще один центр притяжения — эзотерика, во многих ваших сценариях есть влияние магического реализма, Кастанеды. Вас привлекает пограничное состояние сознания, расширение восприятия?

— Я думаю, что наш мир непрост. Есть реальность, существующая за краем нашего зрения. Конечно, в «Седьмом сыне» есть токи иррационального, но в результате получилось семейное, временами смешное кино. И философия существует в едва ощутимом соприкосновении с сюжетом. Хотя мне было интересно об этих соприкосновениях размышлять.

— Говорят, сложная костюмная постановка с многомиллионным бюджетом для режиссера — настоящий адреналин, наркотик, которого ему потом не хватает. Вы снимали картину с 125-миллионным бюджетом. Каково это?

— Для меня это прежде всего большая ответственность. Перегрузка. Как в космосе. Ошибки дорого стоят. Надо быть снайпером. С другой стороны, понимаешь, что не можешь быть под постоянным напряжением. Просто ничего не снимешь. И на каком-то этапе отрешаешься от мандража, начинаешь делать свою работу — спокойно снимать кино. Как если бы снимал его за 2 миллиона. Но если ты архитектор, интересно же построить что-то крупное, олимпийский стадион например. Это задача на вырост, а уж вытянул ты ее или нет, вопрос. Но есть профессиональный азарт.

— Сколько лет наблюдаю за вашими передвижениями по миру, кажется, что вам везде комфортно. Вы, как никто, почувствовали Казахстан в акварельном «Сладком соке внутри страны», потом были «восточные империи», потом Штаты… Ощущение, что мимикрируете, прирастая к месту.

— Не к каждому. К Москве сейчас при всем желании трудно прирасти. Это тяжелый, недружелюбный город. Азия, действительно, мне близка. Люблю этих людей, ритм жизни, кухню. Но дело не в мимикрии: с другой страной легче установить диалог, оставаясь самим собой.

— Что может нам дать Восток в понимании себя, зависших между византийским и западным менталитетом?

— Стараясь понять, что такое Китай, надо отстраниться от самодовольства, комплексов, непомерной гордыни. Мы жили в пещерах, когда в Китае уже были библиотеки. Как и Индия, это древнейшие цивилизации, в основе которых буддизм — одна из самых богатейших миролюбивых религий. Нам трудно согласиться с тем, что кто-то древнее нас, а порой — и мудрее. Почему русские люди приезжают в Америку и создают в ней Google? А дома не получается! И это очень обидно. Считаю себя русским режиссером. Но все время думаю: почему у нас нет Билла Гейтса, Стива Джобса? Надо задавать себе подобные вопросы, даже если они неприятны.

— Когда я была с вами в жюри «Кинотавра», обратила внимание, что ваша внешняя мягкость обманчива: вы принципиальны, бескомпромиссны почти до жесткости, без оглядки на авторитеты. Сегодня честность у нас не в почете.

— Думаю, с годами я стал лучше. Я тоже был склонен к компромиссам: и в личной жизни, и в профессиональной. Случалось, циничен в выборе. К примеру, понаписал кучу сценариев, из которых половину фильмов даже смотреть не хочется. А кино — штучная, страшно затратная вещь. Каждый фильм отнимает столько времени, жизни, эмоций. Поэтому нужно быть как можно честнее с самим собой. Я стараюсь. Но на авторитеты оглядываюсь. Есть люди, и в России, и в мире, которых чрезвычайно ценю. Понимаю, что до них не дотянуться, но существует беспримесная радость общения. Теренс Малик, Георгий Данелия… Алексей Герман был у меня неофициальным худруком на моем первом фильме «Сладкий сок внутри травы».

— Алексей Юрьевич тепло о вас отзывался.

— Это огромный человек с фантастическим чувством юмора и парадоксальностью суждений. Я ему позвонил, когда «…Лапшин» был сослан на «полку», и Леша лежал лицом к стене несколько месяцев. Мы не были знакомы, я просил быть его худруком и повез их со Светой Кармалитой в Казахстан. В Алма-Ате они прочли приказ, запрещающий им работать — на всех студиях Союза. Тогда я попросил казахских коллег что-нибудь придумать. Они заказали Леше и Свете сценарий по книжке «Шелковый путь» (про сценарное дело в приказе забыли упомянуть). Но ко мне на съемки Леша все же приехал. Посмотрел сурово и сказал: «Вот так и снимай!» На этом его руководство закончилось. Потом они меня проклинали: колесо фортуны повернулось, а им надо было дописывать этот сценарий. И они написали гениальный кинотекст «Гибель Отрара». Я раз пять перечитал его перед съемками «Монгола» — хотелось «напитаться» этой атмосферой.

— 12 лет прошло с момента гибели Сергея Бодрова-младшего. И вы, и его семья, и продюсер Сергей Сельянов избегали шумихи вокруг его имени, не участвовали в телепрограммах, документальных фильмах.

— Ему выпало стать героем, образом своего времени. «Брат» меня поразил.

Мне трудно судить, какой он у меня в картине «Медвежий поцелуй»… Он был слишком близок ко мне, к своему герою…Я хорошо понимал: как и что он сделает.

— «Медвежий поцелуй» недавно пересматривала — это одна из самых нежных эзотерических сказок. Ретроспективно она мне показалась фильмом-прощанием. И сцена, когда гадалка герою предсказывает судьбу, которую вы монтируете с темной водой. И финал, где он в образе Медведя уносится в лес…

— Кто мог предположить, что это последний фильм. Я позвал его сниматься просто потому, что хотел быть с ним. Наговориться, пообщаться. Часто думаю, как бы он вел себя в нынешней непростой ситуации. Он тоже был бескомпромиссным. И повзрослел быстро. Мгновенно. И «Связной», его незавершенный фильм, обещал стать мощной зрелой работой.

— Не думали завершить его замысел и снять «Связного»?

— Мне предлагали… Но это его замысел. Его. Не нужно за это браться. Не знаю, говорил ли я вам: я поехал тогда «Монгола» снимать, зная, насколько это будет тяжелая картина. Но мне нужно было оторваться, отвлечься… А еще я надеялся, что сниму достойный фильм. Верю, что люди где-то когда-то встречаются… Он всегда гордился, если я делал что-то хорошее. Гордился мною, так же, как я им. Я думал: «Хорошо бы сделать приличную картину — он бы еще раз был мною доволен».

— Почему в России редко удаются фильмы о современности? В чем причина провинциальности, неконвертируемости основного потока фильмов?

— Не всегда удается, но стараюсь смотреть как можно больше отечественных фильмов. Среди них есть работы, находящиеся в прямом диалоге с действительностью. Мне интересно то, что делает Юрий Быков, Ваня Вырыпаев. «Левиафан» Звягинцева — серьезное, честное кино, достойное уважения. Кажется, появились и молодые авторы, участники последнего «Кинотавра». Не знаю, как им будет работаться в условиях новых запретных законов. Тут я согласен с Михалковым, что мат как средство выражения крайнего состояния человека оправдан. К тому же это часть нашей культуры, живого языка — огромное число людей так разговаривают. Теперь язык будут «оскоплять».

— Но среди депутатов распространена такая точка зрения: мол, кино обязано звать «в даль светлую», возвышать, так сказать. А вы нас опускаете…

— Все это ханжество и глупость. Опускают народ они сами, потому что ничего инновационного, толкового, кроме запретов, придумать не могут. Другое дело, что даже у лучших современных российских фильмов нет зрителя, нет залов.

— Но ведь не только потому, что картины выпускают малым тиражом или не выпускают вообще. Зрителя нет, потому что мизерное число людей хочет смотреть актуальное кино, не развлекающее, избегающее прекраснодушия.

— Это проблема не только России. Происходит коррозия публики, ее взаимоотношений с экраном. Даже продвинутый зритель все чаще смотрит фильмы в онлайн, скачивает в компьютер. Мы теряем обратную связь. В США становится все меньше прокатных компаний, занимающихся продвижением арт-хауса. Остается Нью-Йорк, Париж, Лондон — где ты можешь увидеть кино со всего мира. Но ведь без авторского фильма, разрабатывающего киноязык, адресованного синефилу, — кинематограф просто не может развиваться.

— Есть еще одно существенное отличие от других стран: у нас уже произошло столь «результативное» опыление телевизором, что заметно изменился и «запрос». Мы же говорим об умном зрителе, способном отличать поделку от искусства. Зритель, с воодушевлением поддерживающий любое решение партии и правительства, и кино хочет смотреть воодушевляющее или «ржачное», каких-нибудь новых развеселых «Кубанских казаков».

— Это действительно беда. Политикам стоило бы подумать о том, какой народ они хотят видеть в стране. Все идет к изоляции, к оторванности от общемировых культурных ценностей. И это не смешно: в современном хайтековском мире превращать страну в Северную Корею...

— Ну вот, мы попали в эту воронку. Мы вновь воинственны и страшим весь мир, и советское прошлое пристально вглядывается в современность. Отчего мы несемся по этому замкнутому кругу без оглядки на исторические уроки?

— Много причин. Но прежде всего — проблема в свободе. Той самой, о которой мы десятилетиями мечтали. Свободе слова, передвижения, творчества. Мы ее получили. Нам ее дали, как продпаек. А за свободу надо умирать. Она ценится тогда, когда выстрадана, когда ее завоевали. Нагрузкой к выданной нам свободе был рынок, поначалу мутно-непонятный. Поэтому туда ринулись первым делом рисковые люди с головой, а также авантюристы, жулики. И мы получили общество с исковерканной экономикой и разрушенной моралью. Помню, был у меня продолжительный разговор с Михаилом Сергеевичем Горбачевым, уже экс-президентом. На вопрос: «Как же это все случилось?» — он ответил: «Сережа, ты даже не можешь представить, как я — самый могущественный человек в мире с ядерными ракетами, армией… боялся. В том числе опасался что-то радикальное предпринять. Мы с Шеварднадзе говорили на даче в саду — шепотом. Настолько безразмерным был страх». Антон Павлович велел рабскую кровь выдавливать, но помимо рабства в нашей крови сидит страх, парализующий волю. С такой изувеченной генеалогией сложно, потому что страх — компас, ведущий к краю. И ощущение, что мы снова на краю. Упущены шансы. Все за гранью смысла, резонов — в том числе политических… А с другой стороны, как ни печально, но с точки зрения логики система, основанная на порочных методах, должна была выйти из-под контроля. Вот такой сбой и произошел…

Я знаю страну, много ездил, еще когда работал в «Крокодиле», потом с показом картин. Везде мне встречались умные люди. Головастые. Толковые. Любящие родину, те, кто хотел жить в своей стране. Но всегда не востребованные системой. Сейчас они в основном либо на чемоданах, либо уже на Западе.

 Отправлено: 25.09.14 03:33. Заголовок: Юбилей у Владимира М..

Юбилей у Владимира Меньшова. По этому случаю - интересная публмикация в "РГ":

Владимир Меньшов отмечает юбилей

Валерий Кичин

Режиссер и актер Владимир Меньшов - человек поступка. Когда в конкурсе MTV победил фильм "Сволочи", для него неприемлемый ни идейно, ни эстетически, он просто не стал вручать его авторам приз - сказал то, что думает о таком кино, - и ушел со сцены. Он резок в оценках и крут в решениях. Зато когда самая своенравная из наших актрис Людмила Гурченко стала сниматься у него в фильме "Любовь и голуби", она чувствовала себя счастливой: попала в волевые руки режиссера, знающего, чего он хочет добиться. А это и в кино и в жизни - редкость.

Его первая большая роль в кино тоже была по тем временам прежде всего поступком. Фильм Алексея Сахарова назывался программно: "Человек на своем месте" - и в начале 70-х прозвучал как взрыв бомбы: в нем замшелых партийных "доверенцев" теснила дерзкая, полная планов молодежь, и задача такого кино была провокационна - побудить новые поколения к самостоятельным решениям. Меньшов играл молодого механизатора, который сам себя предлагал в председатели колхоза, делом доказывая, что смекалка и умение берут города. Не знаю, в какой степени режиссер угадал природу выбранного им актера - мы с Меньшовым тогда еще не были знакомы, но сдается, что и Меньшов повлиял на роль, и роль - на Меньшова. Вот так красиво давать отпор привычному распорядку вещей и упрямо двигать вперед прогресс - почин был заразителен, и фильм стал одним из тех произведений, которые реально готовили перемены в стране - закладывали в общественном сознании энергию грядущей перестройки.

Как режиссер Меньшов дебютировал фильмом тоже более чем крутым. Его "Розыгрыш", один из лучших образцов "школьного фильма", долго не сходил с экранов, и даже был сделан его ремейк - как водится, значительно более слабый. Завершенных режиссерских работ у Меньшова пока всего пять, но все невероятно популярны. "Москва слезам не верит" удостоена "Оскара" и стала для мира визитной карточкой тогдашней России. "Любовь и голуби" вошли в число телевизионных хитов вровень с эталонными комедиями Эльдара Рязанова. "Ширли-мырли" стали редким примером сатирического фарса, их гэги стали фольклором. "Зависть богов" полнее всех отразила переломный момент в жизни страны - когда обросший ракушками "Титаник" по имени СССР уже угрожающе кренился. Шестой фильм, "Салонная драма", был задуман как мюзикл, и даже был снят большой эпизод, красивый, музыкальный и звездный, но все застряло из-за отсутствия финансирования - похоже, эта картина так и не будет закончена. Но и с пятью фильмами Меньшов вошел в число наших классиков и авторитетнейших людей российского кино.

Он более чем болезненно воспринимает ломки, в которых страна мотается последние четверть века. Отчетливо понимает пороки, разъевшие советскую систему, - пересмотрите "Ширли-мырли" или "Зависть богов". Но точно знает, что, благодаря этой системе или ей вопреки, в стране состоялось многое исторически бесценное - пересмотрите "Москва слезам не верит" и "Розыгрыш".

Обо всем этом мне давно хотелось с ним поговорить. И были долгие разговоры, и были подготовлены газетные интервью. Но каждый раз, перечитав сказанное, Меньшов текст браковал: надо переговорить заново! Окружающая обстановка менялась очень быстро, еще вчера актуальное на глазах устаревало, новые события требовали осмысления. Как человек обстоятельный, мой собеседник не хотел спешить с выводами. Теперь пришла пора поздравить мастера с юбилеем, и я рискну обратиться к этим беседам: в них отзвуки того очень серьезного, противоречивого и подчас мучительного, что составляет нашу общую историю, боль и надежду - суть наших бесконечных споров.

Грязи и князи

Итак, возникло, мягко говоря, непонимание между тем, что у нас называют силами демократии, и большинством населения страны. Оно уже очевидно. В чем его причины?

Владимир Меньшов: Это началось, когда в части общества сложилось представление о том, что советская власть была сплошной ошибкой. Сейчас уже заикнуться о том, что коммунизм как идея была вполне благородна, - значит навлечь на себя огонь. Мне объяснят, что это путь преступный и тупиковый, мы его прошли и больше не хотим. Мы выплеснули суть - то здоровое, с чего все начиналось.

Но вы и сами относились к советским нравам весьма критично. Помню сарказм, с которым вы в "Зависти богов" описываете мир, где человек не имеет права полюбить не по партийному уставу.

Владимир Меньшов: Критический взгляд был и в фильме "Москва слезам не верит", и в "Розыгрыше". "Розыгрыш" - это противостояние прагматика Комаровского и мальчика, который романтичен и открыт миру. Комаровский, по фильму, был неправ, и я получил ощутимый удар от части критиков, которых такая позиция не устраивала. Так что в обществе это противостояние наметилось уже 30 лет назад! В фильме "Москва слезам не верит" общество уже было четко разделено на "народ" и "элиту". И "элита" фильм не приняла.

В чем вас упрекали?

Владимир Меньшов: В лакировке - такой карьеры, какую сделала героиня Веры Алентовой, в СССР якобы сделать нельзя. Я все это слушал и понимал: сложилась концепция, по которой честный человек здесь выжить не может. И если в центре фильма баба, то надо показать, под кого она легла, чтобы стать директором завода, с кем договорилась и как по блату пролезла в руководство.

А кто считал это неправдой?

Владимир Меньшов: Страшно вспомнить - Михаил Александрович Ульянов. Тот самый, который приехал в Москву из сибирского города Тара, поступил в училище, потом играл второстепенные роли в театре, в сорок лет сыграл в "Председателе" и стал знаменитым, получил Ленинскую премию, вошел в ревизионную комиссию ЦК. И он искренне утверждал, что человек "из народа" при советской власти не может пробиться!

Вы как-то сказали с горечью: в постсоветской России восстанавливается сословное мышление. Но при советах тоже были сословия - да еще какие! Вас вот не пустили даже "Оскара" получить, а поехал кто-то другой, из того сословия, которому ездить было положено.

Владимир Меньшов: Все мои неприятности определялись либо мною самим, либо моими коллегами, писавшими доносы. Конечно, я делал много глупостей - от недостатков воспитания, мировоззрения. Не понимал, кто мои друзья, а кто враги. Не понимал и степени озлобленности, которую вызвала в кинокругах премия "Оскар" за фильм "Москва слезам не верит".

А кто вместо вас вышел получать "Оскара"?

Владимир Меньшов: Наш атташе по культуре Дюжев.

А публике было сказано, что лауреат заболел?

Владимир Меньшов: Понятия не имею. На мировые премьеры картины меня тоже не пускали. Я спрашивал: что же такого я натворил? И после уклончивых ответов типа "Меньше надо трепаться!" мне удалось выйти на КГБ в лице Филиппа Денисовича Бобкова, он и рассказал, что на меня лежат доносы от коллег, а на такие "сигналы" "органы" обязаны реагировать. Доносы примитивные: мол, я восторгался тем, как все хорошо в заграничных магазинах. Этого было достаточно, чтобы стать "невыездным". А фильм шел по миру в качестве визитной карточки советского образа жизни! Поверьте, нет у меня личных счетов: мол, сволочи, испортили мне жизнь! Но этот инцидент остается характерным примером бреда, до которого система себя довела.

И все же как насчет насаждаемого сословного принципа? Ведь он в России был и до советской власти, и при ней, и после нее.

Владимир Меньшов: Я говорю о сословности как способе делить людей по крови и рождению. В советское время на это никто не решался. Если и возникал зазнавшийся партийный бурбон, то быстро слетал на самый низ.

Тогда разберемся: наша новая элита возникла не из графов и отлично иллюстрирует поговорку "из грязи в князи". Причем часто из грязи криминальной.

Владимир Меньшов: И при этом они считают себя избранными. Уже их дети - как бы белая кость: у них заграничное образование и другой круг общения. И самое поразительное: наша интеллектуальная элита согласилась с тем, что люди не равны от рождения! Что одни имеют право, другие - нет. Что одни - творцы истории, а другие - сырье для нее. Что одним нужна культура, а для других она необязательна (сколько раз мы слышали по "демократическому радио", что, мол, не нужно навязывать высокую культуру массам). Вот где для меня начался другой мир.

При советской власти эту психологию разрушали - каждому давался шанс. Ценился талант. А теперь кличут себя аристократами, вспоминают дворянских предков - постельничих и сокольничих - и этим гордятся! Мне, интеллигенту в первом поколении, это понять невозможно. И тогда я думаю: насколько же благородней общество, в котором любому парню из деревни давался шанс. Все было продумано: выявлялись народные таланты, и оказывалось, что талантов уйма - далеко от Москвы, в глубинке, везде. Надо искать, проводить конкурсы, олимпиады, вытаскивать талантливых ребят, учить их. Это делалось с размахом, и выигрывало все общество. А сейчас шанса не дается: мол, кто он такой и зачем это ему! И учить будут только за деньги. А если нет денег доехать из той самой Тары до ближайшего университета? В этом смысле общество сделало фантастический шаг назад.

Был такой талант - Сергей Королев, отец русского ракетостроения. Лучшие годы жизни провел в шарашке. Значит, в том прошлом, которое нам обоим дорого, есть позорные пятна?

Владимир Меньшов: Конечно. Но исторический подход - это язык цифр и фактов. А послушаешь иных ораторов - и получается, что половина страны сидела, другая ее охраняла. Кто тогда строил, изобретал, летал к полюсу, писал книги и музыку, воевал? В результате мир смотрит наши фильмы - и видит неандертальцев, умеющих только материться, хватать за грудки и уничтожать друг друга. Вот что остается благодаря такому кино от нашей истории. И какое счастье, что есть такие картины, как "Баллада о солдате", - они свидетельствуют о том, как все было на самом деле. Вот где начинаются наши разногласия: хватит твердить, что мы - дерьмо!

Детская болезнь

В связи с этим - о кино. Расхожий теперь тезис: в СССР снималось сто фильмов, из которых десяток шедевров, остальные - привет!

Владимир Меньшов: Вообще-то десяток шедевров - великолепный результат. Сегодня и мечтать о таком нельзя.

Но трудно согласиться, что остальные - привет. Сегодня смотришь по ТВ рядовые фильмы тех лет - иной уровень профессии, человеческого достоинства и того, что называют духовностью. Даже уровень внутренней свободы - иной.

Владимир Меньшов: Это правда. Я не был поклонником фильма "Высота", но вот пересмотрел - как же мощно сделано! Сегодня такое снять - никаких денег не хватит. Режиссеров учили: ты должен все знать и уметь. А что умеют нынешние ребята - по их фильмам чаще всего не видно. Во ВГИКе больше нет конкурса - принимают, у кого есть деньги. Есть прекрасные студенты, но уходят в клипы, в рекламу - а потом вернуться в искусство уже трудно. Говорят: вот снимете картину, чтобы закрепиться, другую - для денег, а уж третья будет настоящая, для души - фигушки! Никогда уже этого не будет. Впрочем, новому кино во многих случаях режиссер и не нужен - достаточно умелого монтажера. Если бы я начинал жизнь сейчас, я бы не пошел в кино. Мне сегодняшний кинематограф не интересен - он не имеет отношения к тому, на чем я рос и о чем думал. Для меня высочайшими образцами были "Пепел и алмаз" Вайды, "Девять дней одного года" Ромма, "Восемь с половиной" Феллини - вот сгусток киноязыка!

И все-таки если говорить о ваших фильмах - они довольно зубасты и критичны по отношению к той самой реальности, о которой мы теперь вспоминаем с симпатией.

Владимир Меньшов: Ну нет, я особенно не замахивался. Хотя был у меня один сценарий, который всех испугал, - "Требуется доказать", по мотивам книги Ленина "Детская болезнь левизны в коммунизме".

Ого!

Владимир Меньшов: Я его написал к столетию Ленина и подавал его на конкурс во ВГИК. Там сделали вид, что не заметили. Потом отнес драматургу Шатрову, Шатров передал рукопись своему соавтору Владлену Логинову, который работал в Институте Ленина и на своих лекциях иногда рассказывал очень неожиданные вещи. Логинов передал сценарий Юрию Любимову, тот даже собирался его ставить. Стуруа заинтересовался...

О чем был сценарий?

Владимир Меньшов: О том, что такое компромисс, что такое предательство, как эту границу определить. В связи с конкретным событием - Брестским миром. Имели право коммунисты на заключение Брестского мира ради того, чтобы спасти революцию, или надо было вступить в кровавый бой, идти по колено в крови - и проиграть? Там шел философский спор двух людей. Я недавно перечитывал эту книгу - нет, совсем не глупа.

Но кино-то требует какого-то сюжета...

Владимир Меньшов: Сюжет уголовный. Люди попали в руки бандитов, которым надо от них чего-то добиться. И все время решают, что делать. Я их назвал "правые" и "левые" - между ними идет философский спор с цитатами из Ленина. Это было довольно смело.

Что могло быть смелого в сценарии по книге Ленина?

Владимир Меньшов: Это сейчас так кажется. А для того времени - смело. Там был предмет для дискуссии. Мы представляем компартию как железную диктатуру, а ведь там все решал съезд. До 1934 года были фракции, крылья, шла политическая борьба между ними - в итоге принимались обдуманные решения. И о коллективизации, и об индустриализации. Решения не один Ленин принимал - был очень боевой состав ЦК и всего аппарата партии. Да и на местах люди были боевые.

Что же в таком сценарии могло напугать?

Владимир Меньшов: Сама постановка вопроса. Уже выросли после Ленина два поколения. На Сталина огрызались, а Ленин был иконой, и обсуждать тут нечего. Хотя никто его по-настоящему не читал! Это мне стало интересно: модель жизни, история партии. Так создаются партии, так создаются театры, семьи - этот закон действует всегда одинаково. Сначала единение - потом раскол. Мне было крайне любопытно читать историю партии - до высылки Троцкого она была интересной, полезной, нужной. Людям надо было ее знать: как существует общественная жизнь, как она придумана. Когда знаешь эту модель, то тебя уже не удивляет то, что происходит - это как матрица. Я писал этот сценарий в 1970 году - но так ничего и не вышло. Сейчас я понимаю, что сама партийная доктрина была уже мертва, и это делало споры бессмысленными.

Если мертва, то почему вы считаете ее ломку злом?

Владимир Меньшов: Я не считаю, что она была неправильной. Она пошла по неверному пути: мы выламывались из общекультурного мирового процесса.

Советский Союз?

Владимир Меньшов: Да, Советский Союз. В странах Востока - в Китае или Вьетнаме - своя жизнь, своя культура. Но Россия всегда ощущала себя частью Европы - по крайней мере, передовая часть ее интеллигенции. А мы оказались отодвинутыми от нее, отгорожены от происходящих там процессов. На Западе появились, к примеру, "Битлы", они перевернули музыкальный мир - а для нас их как бы не было вообще. И мировое кино было для нас запретным. Дурь заключалась в том, что партийное руководство столкнулось с новой проблемой, но не было нового Ленина, чтобы эту проблему решить.

В 60-е годы дали выплеснуться этой энергии - а потом снова зажали. И в итоге она выродилась в антисоветчину. Горбачев был воспринят обществом с почти всеобщим одобрением, потому что надоели речи престарелого Брежнева. Все надеялись, что произойдет обновление социализма. А потом выяснилось, что значительная часть нашей интеллигенции считает, что социализм - тупиковая ветвь истории, что мы не туда пошли, не то стали делать. Что только дай свободу - и у нас будет как в Америке. И мало кто вспоминал о том, какими трудами достигается красивая жизнь, и сколько потрачено столетий, чтобы сложились такая Европа и такая Америка. Считали, что достаточно сменить общественный строй - и появятся дороги, небоскребы, нормальная армия. Это был сумасшедший дом! Начались скоропалительные решения, направленные только на ломку монстра, - а там посмотрим, главное, чтобы от него осталась выжженная земля. В том и заключалась подлость: нам говорили о жутком чудище коммунизма, ввергшего нас в дикое состояние. А это дикое состояние заключалось в том, что у нас была вторая экономика в мире, во многих областях мы тягались в США, и хотя это нам стоило немало, были могучим государством. Нет, это все было ошибкой - сказали нам.

Из мифа в миф

Страну кидает из мифа в миф, из крайности в крайность: прежде - "я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!", теперь - в СССР не было и не могло быть ничего хорошего.

Владимир Меньшов: Эти новые мифы так и не внедрились в сознание: они ничем не подтверждены. Советские мифы внедрялись вместе с постоянным ростом могущества страны. Мифом был Стаханов или нет - в таких условиях уже не так важно. Важно, что производительность труда в стране стремительно росла, мы достигли экономического равновесия со всем западным миром. А сейчас мифы нечем подтвердить. Только общая растерянность.

Один из расхожих мифов - о беспорочной, светлой, благополучной, прекрасной России, которая была разрушена в семнадцатом. И мы теперь бодро маршируем к этому светлому прошлому.

Владимир Меньшов: Этот миф внедряется, но тоже безуспешно. Нам пытались доказать, что Россия была передовой страной и только по злому умыслу свалилась в революцию, сама себе устроила погром. В 1985 году этот миф работал. Был популярен Станислав Говорухин с его "Россией, которую мы потеряли", он создавал этот миф одним из первых. Потом взялись за дело люди, которые инстинктивно не поверили этому и стали разбираться - сами полезли в статистические сборники, в газеты прошлых лет. Полезли - и выяснилось много интересного.

Да и русские классики, если перечитать, много интересного могут порассказать о порядках и нравах, которые страна попыталась лечить революцией... Какие традиции советского прошлого, на ваш взгляд, мы должны были продолжить?

Владимир Меньшов: Все, чему меня учили в школе, - все это было правильно. Нас воспитывали гражданами, патриотами, хорошими людьми. Для этого существовала масса организаций - пионерия, комсомол. Нас учила прекрасная литература. Сейчас потеряны ориентиры, и общество не понимает, что движется к катастрофе. Точно так же в свое время Николай II не понимал, что страна идет к краху, хотя в массах уже вовсю полоскали имя царя. КПСС не понимала. Теперь не хотим понять мы. Не хотим учиться на собственном опыте. А этот шанс упущен: все тупо ненавидят советское время. Вот это неумение отделить в прошлом преступное от того, что действительно было завоеванием системы, и привело к той России, которую мы теперь имеем: она превращается в государство седьмого сорта.

По-моему, важную роль в этом сыграл и быстрый дрейф от знания к вере. Наука замолчала, зато заговорили самые темные верования, в ходу мистика и мракобесие.

Владимир Меньшов: Если так пойдет дальше, то эта пружина дойдет до конца и начнет распрямляться обратно - и мы снова будем купаться в бассейне "Москва". Я человек неверующий, некрещеный, у меня свои отношения с высшим разумом, но они не сводятся к мыслям о загробной жизни и прочей очевидной чепухе. Конечно, еще многое предстоит узнать, еще много непознанного. Восхищение вызывает устройство природы, изумительные механизмы, которые она сама себе задала, законы существования, бесконечная эволюция. Необыкновенно интересны эти процессы самоорганизации - читать о них мне интереснее, чем Библию.

Для меня религия - одна из форм организации общества, которую оно уже преодолело. Я был на Святой Земле - и никакого трепета не ощутил. Чаша Грааля хранится, если верить священникам, сразу в нескольких церквях. Да и в Москве: закрыли знаменитый студенческий театр, вернули здание церкви - в театр всегда было паломничество, теперь там пусто. Все это рано или поздно аукнется. А пока - да, это тоже ведет страну к гибели. И я серьезно опасаюсь, что XXI век Россия не переживет - превратится в территорию, куски которой будут постепенно отпадать. Как-то на телепередаче "Сто вопросов взрослому" я спросил школьников: кто хочет жить в России? Треть сказала, что хочет уехать! Если у родителей появляется возможность, они валят отсюда.

На что же надеяться?

Владимир Меньшов: Моя надежда и мое чувство все-таки говорят мне, что такое произойти не может. По отношению к фактам это чувство ирреально. Но жизнь неожиданнее, смешнее, талантливее наших придумок. Не знаю, куда нас вывезет и когда в нашем сознании может случиться переворот. Мы рассчитываем только на ту парадигму, в которой мы сейчас существуем. Но наша жизнь уже показала, как четверть века назад она резко, в один день изменилась - благодаря появлению лишь одного, по сути, человека. Никто не мог этого предполагать. Как никто не мог предвидеть февральскую и октябрьскую революцию...

 Отправлено: 25.09.14 04:26. Заголовок: Вот не знаю, про нов..

Вот не знаю, про новую книгу Ширвиндта сюда или в книги? Наверное, сюда.

Вышла новая книга Ширвиндта "Склероз, рассеянный по жизни"

Сусанна Альперина

Театр Сатиры 1 октября 2014 года отмечает свое 90-летие. По случайному совпадению в этот же год исполнилось 80 лет его художественному руководителю, замечательному артисту Александру Ширвиндту. По этому поводу Александр Анатольевич, который в последнее время часто балует читателя (он же - зритель) литературными новинками, выпустил новую книгу. Она вышла в издательстве "Колибри" - 300 страниц воспоминаний и афоризмов. Все записано в обратном порядке - от нынешнего момента и до дня рождения Александра Анатольевича.

"Да! Наступил, наверно, срок -
Пора поддаться искушенью
И жизни подвести итог,
Чтоб не заигрывать с забвеньем"

- четверостишие Ширвинта обозначает суть книги. Ему есть о ком и что рассказать - о Михаиле Козакове и Михаиле Державине, Анатолии Эфросе и Льве Дурове, Ростиславе Плятте и Льве Лосеве, Валентине Плучеке и Андрее Миронове, Булате Окуджаве и Александре Володине. В книге замечательные фотографии из личного архива, многие из которых раньше нигде не публиковались. С разрешения издательства приводим отрывок мемуаров для читателей "РГ". А сама книга уже есть на прилавках книжных магазинов.

***

"Лоскутное одеяло мыслишек. Старческие мысли приходят во время бессонницы, поэтому одеяло здесь не попытка афоризма, а натуральное покрытие. Надо успеть добежать до листа бумаги. Если маршрут через туалет - пиши пропало. То есть пропало то, что хотел написать. Физическое состояние организма провоцирует осмысление. Осмысление тяготеет к формулировкам. Формулировки начинают попахивать мыслью или, в крайнем случае, мудростью. Мудрость смахивает на индивидуальность. Утром понимаешь, что вся эта старческая трусость уже имеет многовековую подоплеку и продиктована всяческими гениями. Тупик!

Годы идут... Все чаще обращаются разные СМИ с требованиями личных воспоминаний об ушедших ровесниках. Постепенно становишься комментарием к книге чужих жизней и судеб, а память слабеет, эпизоды путаются, ибо старость - это не когда забываешь, а когда забываешь, где записал, чтобы не забыть. Вот, например, предыдущую мысль я записал в одной из трех своих книг, вышедших ранее. И забыл. Сейчас прочитал - будто в первый раз. Чего желаю и тем, кто их тоже читал. Склероз пришел как прозрение.

***

В Театре сатиры была режиссер Маргарита Микаэлян. Как-то на заседании художественного совета она поднялась и сказала: "Мне много лет, я давно работаю в театре. Слушаю я сейчас это обсуждение и думаю: ну сколько можно? И я решила - с сегодняшнего дня не врать". Плучек говорит: "Мара, поздно".

***

Однажды я наткнулся, кажется, у Ромена Гари (он же Эмиль Ажар) - иногда мучительно хочется блеснуть начитанностью, - на фразу: "Он достиг возраста, когда у человека уже окончательное лицо". Все! Перспективы роста и перевоплощения уже больше нет - надо смириться и дожить с этой физиономией…

***

Молодым - везде у нас дорога,
Старикам - везде у нас почет.
Я старик, стоящий у порога
Жизни, что закрыта на учет.

***

Старики должны быть беспомощны и трогательны, тогда их жалко, и они нужны для ландшафта и секундного осмысления молодежью бренности существования. Воинственно молодящихся стариков надо сбрасывать со скал. За неимением скал - сбрасывать со счетов. Я имею в виду банковские.

***

Меня один хороший доктор успокоил. "Даты - это все бред. Возраст человека, - сказал он, - определяется не датами, а его существом". Иногда, очень недолго, мне бывает где-то в районе 20 лет. А иногда мне под 100.

***

Знаменитая строчка Булата Окуджавы: "Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке" - в нашем случае теперь: "Чтоб не упасть поодиночке".

***

Долго жить почетно, интересно, но опасно с точки зрения смещения временного сознания.

***

Помню (все-таки помню) 90-летний юбилей великой русской актрисы Александры Александровны Яблочкиной на сцене Дома актера, который через некоторое время стал называться ее именем. В ответном слове она произнесла: "Мы... артисты академического, Ордена Ленина, его императорского величества Малого театра...

***

День рождения нашего театра совпадает с Днем старого старика, или (как там?) престарелого человека… Так что у меня двойной праздник. Театру Сатиры - 90 лет. Каждые десять лет мы празднуем юбилей. За отчетный период я их сделал четыре - 60, 70, 80, 90. К 60-летию на сцене был установлен пандус в виде улитки. На нем выстроилась вся труппа. Наверху, на площадке, стояли Пельтцер, Папанов, Менглет, Валентина Георгиевна Токарская, прелестная дама с трагической судьбой... Я вел программу и представлял труппу: "Вот молодежь... а вот среднее поколение... а вот наши ветераны, которые на своих плечах... И наконец, - кричал я, - вечно молодой пионер нашего театра, 90-летний Георгий Тусузов!" Он бежал против движения кольца. Зал встал и начал аплодировать. Пельтцер повернулась к Токарской и говорит: "Валя, вот если бы ты, старая б..., не скрывала свой возраст, то и ты бегала бы с Тузиком".

 Отправлено: 25.09.14 17:37. Заголовок: Большое спасибо за Ш..

Большое спасибо за Ширвиндта! Если кто-то где-то наткнется на книгу в эл.формате, буду очень признательна!

 Отправлено: 26.09.14 17:11. Заголовок: Спасибо, "Дифира..

Спасибо, "Дифирамб" с Каневским послушала. Ничего не знала о его жизни сейчас.
Отрывки из книжки Ширвиндта понравились. Постараюсь найти книгу.

Сегодня 80 лет исполняется Олегу Валерианову Басилашвили!
Замечательного артиста, честного и порядочного человека с юбилеем!

 Отправлено: 26.09.14 17:41. Заголовок: Julia пишет: Сегодн..

Julia пишет:

цитата:

Сегодня 80 лет исполняется Олегу Валерианову Басилашвили! Замечательного артиста, честного и порядочного человека с юбилеем!

От всей души присоединяюсь!

 Отправлено: 26.09.14 17:45. Заголовок: Я тоже...

Я тоже.

 Отправлено: 28.09.14 21:50. Заголовок: К сожалению, пока не..

К сожалению, пока не получилось посмотреть передачу об Олеге Басилашвили на канале ТВС, но вот прекрасное интервью с Олегом Валериановичем в журнале "The New Times":

Война отбрасывает нас во тьму

Олегу Валериановичу Басилашвили исполняется 80 лет

Елена Вольгуст

Он рассказал The New Times о том, почему в конфликте на Украине не верит «ни тем», «ни этим», отчего стал актером, а не металлургом, и кому нужно выступать в парламенте

Мы беседуем с Олегом Басилашвили на его даче в Репино. Веранда, солнце, кофе, сигареты, звук мерно падающих с дерева яблок, голоса внуков…

Могли ли вы представить еще совсем недавно, что «война» станет столь часто произносимым в стране словом?

Не мог! По наивности полагал, что XXI век несет с собой новое мировоззрение, что с кровавыми бойнями будет покончено, что возобладают разум, добро, справедливость, взаимное уважение друг к другу, несмотря на любую сшибку политических воззрений. Увы, я ошибался.

Разговоры про украинские события часто сопровождаются воспоминаниями о Второй мировой войне. Сравнение оскорбительное, как мне кажется, по отношению к священной, в высшем смысле этого слова, войне…

Вот вы и ответили сами…

Почему же так происходит?

Надо же как-то поднимать патриотический дух. Та война — святая константа для многих. Такой она была для моего отца, орденоносца, дошедшего до Будапешта, прошедшего от звонка до звонка весь ад Сталинградской битвы. Брат мой Георгий — артиллерист, окончив военное училище в городе Сумы в 1941 году, ушел на фронт. Под Вязьмой попал в окружение, вышел из него самостоятельно, потом под Харьковом — и тоже вышел без помощи. Под станцией Прохоровка, третьем поле воинской славы России, был среди тех, кто сдерживал фашистские танки, и погиб там в 1943 году. Похоронен в братской могиле…

С сегодняшним днем сравнений быть не может.

Для того чтобы анализировать военный конфликт на Украине, надо понимать, чего добиваются «те», «эти». Я этого не понимаю и не верю ни «тем», ни «другим». И уверен, что любая война отбрасывает нас во тьму средневековья.

Угроза для всех

Близок ли вам лозунг «Крым наш»?

Сложная тема. Верю в то, что большинство населения Крыма высказалось за присоединение к РФ. Слава Богу, что не пролилось ни капли крови. Спорить же о том, кому «чей Крым», я бы не стал. Кто только там не жил: греки, римляне, татары, турки. Да, мы все помним подвиги князя Потемкина-Таврического. Справедливо или нет, но в свое время Крым был присоединен к советской украинской республике. Поэтому подобного рода вмешательство в дела давно уже суверенного государства не считаю уместным.

Не пугают ли вас ультранационалистические российские настроения? Не сметет ли нас всех эта сила?

Эта угроза в равной степени касается и народа, и власти. Если, упаси Бог, что-то начнется «буйное» — сметет всех, без исключения.

Культурное сообщество сегодня, как никогда, переполнено конфликтами. Кажется, условный Гришковец никогда не найдет общего языка с условным Макаревичем.

И того, и другого склонен считать патриотами России. Мы справедливо хотим избегнуть ошибок, протестов, массовых демонстраций, оканчивающихся кровью. Выход один. Необходимо, чтобы Государственная Дума вмещала в себя весь спектр желаний российского народа. Яростные сшибки до хрипоты, борьба мнений там необходимы. Когда же этого нет, начинается неуправляемый площадный выплеск. Если бы Дума была избрана честно и голоса каждой партии, самые противоречивые, были бы нам слышны, мы могли бы взвешивать «за» и «против» и, может быть, вышли бы на дорогу, которая устроила бы всех.

Вспомните времена Горбачева, Ельцина. Вспомните, как до прихода Горбачева все было под спудом, было ощущение, что у нас нет ни одного политически умного человека. И что началось в перестройку! Вспомните первых народных депутатов СССР. Как поперли таланты, люди с идеями, ораторы. Им дали возможность говорить, не таясь, не боясь. Поэтому возникли и Собчак, и Шаталин, и Явлинский, и прочие, прочие. Сегодня, к сожалению, этого нет.

Но ведь и сегодня есть умнейшие люди. Улицкая, например. Но всех их автоматически записывают в пятую колонну.

Понимаете… Улицкая говорит, Иван Иваныч, Мария Петровна тоже говорят. Все эти разговоры, считайте, на кухне, вынесенной на площадь. Разговаривать необходимо, причем без всякого страха, в парламенте страны, в котором должны работать не однояйцевые близнецы, а люди разных воззрений, представляющие интересы абсолютно разных слоев нашего народа.

Не понимаю Шекспира вообще

Олег Валерианович, не стану больше мучить политикой. Вы только что переступили порог нового старого дома. Каким Большой драматический театр предстал после реконструкции?

Реставраторы прекрасно обновили постаревший зал, сцена стала совершенно иной, архисовременной конструкции. Эдуард Кочергин придумал новый занавес. Мне, правда, ближе прежний, товстоноговский — скромный, синий, безо всяких украшений. Но общему антуражу, к новым бархатным шторкам на каждой ложе — этот подходит больше. Гримерные сделаны заново. Слава Богу, снят гипрок, в котором мы задыхались. Сейчас дышится.

Не исчезла ли пресловутая намоленность?

Конечно, исчезла. Та привычная атмосфера, которая витала в доме, — ушла. Вот, пример. Проходя мимо бывшего кабинета Дины Морисовны Шварц (легендарный завлит Г.А. Товстоногова). я вспоминаю, как эта женщина сидела в клубах табачного дыма, в кабинете с маленьким окошечком, заклеенным искусственным витражом, который ей кто-то привез из-за границы. Кипы, груды пьес. Ее даже не видно было за этими грудами. Ты входил к ней, как в некое убежище, необходимое артисту. Всегда, когда мне было плохо на репетиции, когда я думал, что надо отказываться от роли или вообще заканчивать с профессией, я приходил к ней, и она находила слова одобрения. И ты начинал верить в себя…

Артистов, которые работали долгое время с Товстоноговым, осталось мало…

Конечно, понимаю: новое время, приходят новые, молодые люди. Искренне желаю им плодотворной счастливой работы.

Театральное сообщество напряженно следит за опытами нового худрука БДТ — Андрея Могучего…

Когда Андрей Анатольевич пришел, я сделал все, чтобы помочь ему освоиться. Рассказал о театре, о взаимоотношениях, о традициях, купируя, естественно, оценки коллег. Не скрыл только, что при Темуре Чхеидзе многие актеры незаслуженно были забыты. И советовал ему начать работу с этими людьми. Георгий Александрович никогда не ошибался в выборе артистов. Он «выпаривал» их, выдерживал, как хорошее вино. К сожалению, со многими из них этот процесс не был завершен.

Стремится ли Могучий поставить спектакль на вас?

Ошибочный посыл.

Почему?

Надо думать не о том, чтобы занять Олега Валерьяныча, а то он обидится…

Надо думать о пути. И вот если Олег Валерьяныч совпадает с этим путем — займет, а не совпадает — ну, пусть подождет. Я никогда не обижусь. Наоборот. Главное — направление, которым должен идти театр. И мы все это поймем.

Вы демонстрируете полное отсутствие актерского эгоизма.

А у меня его никогда и не было. Я никогда не гнался ни за известностью, ни за ролями. Ну, идет сейчас разговор о «Короле Лире», что считаю абсолютно лишним, потому что к королю Лиру я имею такое же отношение, как, допустим, муравей к Луне. Кроме того, я не понимаю Шекспира вообще. Ну что делать? Бывают люди, не наделенные музыкальным слухом. Почему такая архаика и выбалтывание всего, что у человека на душе, вслух? Что играть тогда? Непонятно. Ведь человек — это айсберг, одно он говорит, а гигантская штука, и вам это известно, находится там, в глубине. А тут все выплеснули! Так как себя вести на сцене?

Вы солидаризируетесь с Львом Толстым.

Значит, у меня есть единомышленник. Лира мог бы, возможно, блистательно сыграть Паша Луспекаев, Полицеймако или Симонов, ну и так далее. Люди большого трагедийного дара. У меня он отсутствует. Я неоднократно говорил об этом Могучему.

Блистательно сделанная роль в «Дядюшкином сне» была все-таки давно…

Но потом случился спектакль, который мне тоже очень нравится — «Лето одного года». Между мной и зрителем возникает связь, я ее чувствую, она мне интересна… По-моему, и Алисе Фрейндлих, с которой мы в паре играем, он тоже по душе.

А в спектакле «Копенгаген» совершенно иное. Там мы сразу говорим зрителю: «Вы не надейтесь. Это будет не смешно. И плакать вы тоже не будете. Мы апеллируем только к вашему разуму, больше ни к чему».

Смотреть на Ромео

Что вам интересно в современном театре?

Видите ли, я в последнее время в театр хожу редко. Из недавно виденного большое впечатление произвел «Вишневый сад» Льва Додина… Ох, если бы я увидел что-либо, подобное детскому впечатлению: когда мне было пять лет, мама повела меня в Московский Художественный театр на «Синюю птицу»… Это потрясение на всю жизнь. Помню каждое движение великого спектакля. Поэтому, может, я и стал артистом. А если бы вместо этого мне показали «Дядю Ваню» Туминаса… Наверное, стал бы металлургом…

Невозможно не спросить про «важнейшее из искусств».

В сериале Виктора Мережко «Хуторянин» я сыграл бывшего губернатора, потерявшего власть и силу. В большом кино пока никаких работ нет.

Мережко, кстати, написал прекрасный сценарий «Не ждали» и сам решил снимать четырехсерийный фильм. Там у меня большая, серьезная роль. К великому сожалению, затормозилась эта история. Нет денег.

Что изменяется в мировосприятии человека, приближающегося к солидной дате — восемьдесят лет?

Начинаешь становиться спокойным, разумным человеком. Начинаешь себя трезво оценивать. Надо знать себе цену, не ниже — не выше, лучше даже занизить. Это первое, что дает возраст. Второе. Я прекрасно помню фразу, по-моему, Станиславского: «Ничего нет стыднее старого человека на сцене». Стыдно смотреть на эту развалину, неприятно. Лучше смотреть на Ромео, Джульетту, балет, когда крутят эти тридцать два фуэте. О, у меня сразу комок в горле, я сразу начинаю плакать, глядя на них!

Хотел бы я сыграть что-нибудь? Да, очень хотел бы. Чтобы люди, под воздействием спектакля, в котором я буду жить, задумались вместе со мной. Или получили бы заряд оптимизма. Или бы, наоборот, со слезами задумались о том, как жить дальше.

 Отправлено: 28.09.14 22:22. Заголовок: Спасибо, за статью. ..

Спасибо за статью. Мудрый человек Олег Басилашвили.

"А если бы вместо этого мне показали «Дядю Ваню» Туминаса… Наверное, стал бы металлургом…" . Забавно.

 Отправлено: 28.09.14 23:36. Заголовок: Julia пишет: "А ..

Julia пишет:

цитата:

"А если бы вместо этого мне показали «Дядю Ваню» Туминаса… Наверное, стал бы металлургом…" . Забавно.

Но очень метко.

Задумчиво: "А вот интересно, Басилашвили туминасовского "Онегина" смотрел?.."

 Отправлено: 29.09.14 05:45. Заголовок: К сожалению, пока не..

цитата:

К сожалению, пока не получилось посмотреть передачу об Олеге Басилашвили на канале ТВС, но вот прекрасное интервью с Олегом Валериановичем в журнале "The New Times":

Спасибо за статью, не знаю про передачу на ТВЦ, но по Культуре прошел цикл к его юбилею:
Олег Басилашвили: "О друзьях-товарищах ,о времени и о себе".

Здесь все 4 части, правда, я еще не успела посмотреть.

 Отправлено: 29.09.14 23:01. Заголовок: Классное интервью, с..

Классное интервью, спасибо.

 Отправлено: 29.09.14 23:59. Заголовок: Olga пишет: не знаю..

Девушки, всем пожалуйста!

Olga пишет:

цитата:

не знаю про передачу на ТВЦ,

Это - которую Юля выложила 26-го сентября. А я еще вообще ничего про Басилашвили не смотрела... У меня гости, а в четверг мы в Миннеаполис все вместе летим (у мамули юбилей ).

 Отправлено: 30.09.14 00:57. Заголовок: Счастливо слетать, м..

Счастливо слетать, мамуле - долгих лет и здоровья. Передачи я пока тоже не смотрела, но обязательно.

 Отправлено: 30.09.14 20:48. Заголовок: Юля, сорри, не замет..

Юля, сорри, не заметила ваш пост с программой с ТВЦ, наверное, остался у меня на предыдущей странице.
Собираюсь все посмотреть по возможности.
Жень, удачной вам поездки, маме ЗДОРОВЬЯ и еще раз ЗДОРОВЬЯ.

 Отправлено: 30.09.14 21:22. Заголовок: Оля, спасибо за поже..

Оля, спасибо за пожелания! Скрытый текст

Эх, если бы мамино здоровье зависело от меня...

 Отправлено: 07.10.14 23:19. Заголовок: Илья Мильштейн на &#..

Илья Мильштейн на "Гранях" - памяти Юрия Любимова:

Живой

Художнику в России надо жить долго, и все знают, что надо, но почти никто в России долго не живет. Начальство не разрешает - или сами художники не хотят. Видимо, что-то такое растворено в воздухе, в государственных указах и в человеческой крови, какая-то несовместимость.

Юрий Петрович Любимов прожил в России без малого 100 лет. Правда, был еще краткосрочный отъезд в эмиграцию, но это больше походило на репетицию. Репетицию изгнания, по известным образцам, и он поставил этот спектакль, как всегда, с блеском, однако пьеса, к счастью, продержалась на сцене недолго. Зато пьеса "Возвращение" прошла с таким успехом, каким нечасто пользовались самые громкие премьеры в легендарном театре.

Ибо в ней соединилось все, в этом последнем, небывалом спектакле, растянувшемся на четверть века. Триумф победы и предательство учеников, которые самого мэтра обозвали предателем. Возрождение театра и раскол театра. Шекспировские страсти и прощальный чацкий монолог. Окончательный уход с Таганки, последние постановки - "Бесы" (в 94 года в Театре им. Вахтангова), "Князь Игорь" (в 96 лет в Большом), "Школа жен" (в 97 лет, в Новой опере). Смерть.

Художнику в России надо жить долго, но такие перегрузки какое сердце выдержит? Юрий Петрович выдерживал любые. Травлю, тупые ножницы цензуры, резавшие по "Живому", бесконечные прогоны в пустых залах, куда допускались только придурки из минкульта и бабы-дуры из райкома партии, актерские загулы... "Скажи еще спасибо, что живой!" - спел ему к 60-летию Владимир Высоцкий, а он мог бы ответить великому барду строчкой из другой, очень похожей песни того же автора: "Кому сказать спасибо, что живой?.."

В самом деле, кому?

Любимов не отличался богатырским здоровьем. Характера был взрывного и в спорах с самыми разными людьми, хоть с партийными боссами, хоть с артистами способен был довести до белого каления и себя, и собеседников. Вообще жизнь прожил тяжкую, познав тяготы с малых лет, когда остался без родителей, арестованных органами ЧК. Свой театр получил довольно поздно, в 47 лет. Скандальную славу любимовской Таганки все годы ее существования в СССР сопровождали доносы, разносы в газетах, ненависть начальства, зависть коллег.

Но тут коса нашла на камень. Вдруг выяснилось, что именно в этом губительном для большинства художников климате его удивительный талант не гибнет, но расцветает. Любимов создал ведь не какой-нибудь, а революционный театр, и беспартийный немецкий коммунист товарищ Брехт стоял у истоков этого театра, и вечно живой Ленин в "Десяти днях" подавался в одном флаконе со стилистикой погубленного Мейерхольда, и если Любимов ставил Горького, то непременно "Мать". Вот попробуй запрети "Мать" Горького, какие бы там намеки ни рассыпались по тексту инсценировки! И намертво заученные в школах Пушкин с Маяковским обретали в театре Любимова вторую жизнь, и сдача спектаклей, в которых о трагедии поэта в столкновении с властью и обществом говорилось во весь голос, тоже становилась зрелищем. Вы что, товарищи, имеете что-нибудь против солнца русской поэзии и лучшего, талантливейшего?.. И товарищи затыкались, и пьесы шли, и лишний билетик на Таганку считался дефицитом высшего класса, и толпы жаждущих перед началом спектакля заполняли пространство между выходом из метро и входом в театр и штурмовали кассу.

А вот год, к примеру, 1968-й, апрель месяц. Очередное совещание в Москве по вопросам культуры. Судьба Любимова, кажется, решена: его уволят из театра. Он просит слова - слова не дают. Он требует слова - его не слышат. Он стоит в зале с протянутой рукой: "У меня замечание по резолюции". Ладно, только коротко. «Я не задержу вас, товарищи». Очевидец, артист Валерий Золотухин записывает эту сцену в свой дневник.

Любимов (указывая на талмуд речи в руках): - Здесь все есть. Не откажите мне в стакане воды. - Ему наливают воды. Он медленно делает несколько глотков. Зал замер. Все чувствуют, что происходит что-то невиданное, ловкое и прекрасное, и восторг заполняет наши таганские сердца. Шеф начинает говорить. Говорит по бумажке, говорит тихо, красиво, не торопясь. Спектакль, он давно не играл и теперь делал свои смертельные трюки элегантно, и внешне невозмутимо: - Дорогие товарищи!!! - и попер... Зал вымер. Не только муху, дыхание собственное казалось громким. Ленин и Горький - только их высказываниями аргументировал шеф свои мысли. Приводил цитаты из рецензий, опубликованных в свое время в центральных органах партийной печати: "Правда", "Известия", "Ленинградская правда", высказывания, впечатления от спектаклей театра рук. ком. партий соц. стран. Вальтер Ульбрихт, Луиджи Лонго, Пауль Шапиро и пр. Речь была продумана в деталях, и шеф потрудился над ней изрядно. Это была речь эпохальная, речь мудрого политика, талантливого полководца, войско которого только что бузило в зале".

За то, что живой, он мог бы сказать спасибо только самому себе.

Выросший в сталинские годы, Любимов был не только великим режиссером, но и великим актером в той пьесе, которую десятилетиями играл на одних подмостках с партией, правительством и их холуями. Казалось, он порой прямо наслаждался этой своей ролью бесстрашного диссидента под маской искуснейшего демагога. Юрий Петрович выучил ее назубок и, в отличие от диссидентов подлинных, которые этим воздухом и минуты не могли дышать, он дышал им полной грудью. Он купался в этих скандалах и в этой славе.

Революционный театр, да, но осененный полководческим гением Наполеона, растоптавшего революцию, и дипломатическим гением Талейрана, способного запудрить мозги кому угодно. С матросами и солдатами при входе, накалывающими билетики на штык, но живущими в стране, где революцию победила империя, которая стремительно скатилась в маразм. Однако с ней, с эпохой, можно было разговаривать на доступном ей языке, развешивая цитатки как игрушки на елке для кремлевской детворы, и двадцать лет подряд он дурачил начальство, отвоевывая себе пространство свободы в огороженной флажками стране.

В нем это поразительным образом сочеталось: безрассудный талант и холодный расчет, юношеская нетерпимость и умение складно излагать лозунги, отчаянное хулиганство и мудрость старого политика. Умевший пробивать свои спектакли как никто другой, он заряжался сам от себя, от воплощенных замыслов и побед, и от поражений тоже, и от обид, которые обращал в подлинную трагедию, и этот вечный театр стал залогом его редкостного долголетия. Игра была самоцелью и средством обезболивающим.

Мне посчастливилось много раз бывать на Таганке в годы 80-е, и эти часы, наполненные чувством бесконечного счастья, незабываемы. Бесконечна и благодарность, длиною в целую жизнь, которую в России художнику надо жить долго, чтобы по мере сил избывать многовековую традицию расстрелов, самоубийств и скоропостижных смертей. Юрию Петровичу Любимову это удалось, и скорбная весть о его кончине отзывается не только печалью. Но и гордостью за человека, который и возрастом, и делами своими прикоснулся к бессмертию.

 Отправлено: 09.10.14 04:51. Заголовок: Вот только добралась..

Вот только добралась - "Дифирамб" с Сергеем Соловьевым, у него тут как раз юбилей недавно случился, 70 лет:

К. ЛАРИНА: 14 часов 8 минут. Добрый день. Продолжаем наш эфир. Здесь в студии Ксения Ларина (это я), и напротив меня замечательный наш режиссёр, один из самых моих любимых гостей, собеседников в моей богатой жизни…

С. СОЛОВЬЁВ: В нашей общей богатой жизни.

К. ЛАРИНА: Сергей Александрович Соловьёв. Здрасте, Сергей Александрович.

С. СОЛОВЬЁВ: Здравствуйте.

К. ЛАРИНА: Хотели, конечно, мы… Что называется, дорого яичко к Христову дню, поскольку всё-таки в августе случился юбилей 70-летний. Страшно сказать вообще эту цифру. Но поскольку все были в отпусках, всё это откладывалось, откладывалось – и вот в итоге мы с вами встретились. Поэтому я вас поздравляю с прошедшим.

С. СОЛОВЬЁВ: Спасибо. Всё равно есть такое чувство… Я помню, из всех юбилеев что-то в голове запечатлелось 70-летие советской власти. Я помню целые просто…

К. ЛАРИНА: А Ленина?

С. СОЛОВЬЁВ: Нет, это всё проскочило.

К. ЛАРИНА: 70-летие мы не застали.

С. СОЛОВЬЁВ: А вот меня лично достало 70-летие советской власти. Почему у меня такое отношение к юбилеям? Потому что, я помню, года два всё время все по любому поводу говорили: «Вы понимаете, что в канун 70-летия советской власти…» Потом: «Во время 70-летия советской власти…» Потом: «Только-только встретив 70-летие советской власти…» И вот эти 70 лет, они у меня…

К. ЛАРИНА: Это был 1977 год. Да?

С. СОЛОВЬЁВ: Вот память у вас. А я не помню годов. Вообще годов не помню. Я помню времена года. Помню, какой день недели. Даже что там было, помню. Годов я действительно не помню. Я сейчас, когда пишу что-нибудь такое, подписываю: «Такое-то такое число 2014 года». Я думаю: вероятно, я с ума сошёл.

К. ЛАРИНА: Ужас.

С. СОЛОВЬЁВ: Потому что – что я пишу? Что это за хреновину я пишу такую? Какого 2014-го? Что? О чём я?

К. ЛАРИНА: Сергей Александрович, у нас всё равно сегодня день-то получается такой тяжёлый, потому что вот буквально час назад мы получили известие о том, что ушёл из жизни Юрий Петрович Любимов. Понятно, что все понимали, что когда-то это произойдёт, ему 97 лет, по-моему, исполнилось вот сейчас недавно, 30-го числа. Но всё равно, конечно, уход такого человека из жизни – это знаковая какая-то история, на которой стоит остановиться. Расскажите о нём.

С. СОЛОВЬЁВ: Ну, конечно, это фигура огромной мощи, причём огромной творческой мощи. Мне Михаил Александрович Ульянов рассказывал: «Мы, – говорит, – с Юрой сидели в одной гримёрной». Я говорю: «В какой гримёрной вы сидели, Михаил Александрович? – а он уже был тогда главным режиссёром «Таганки», на которую прорваться было вообще невозможно. – В какой гримёрной вы сидели?» – «В Вахтанговском театре. Мы вместе пришли в Вахтанговский. Юра такой способный был артист, и когда он намылился в режиссуру, ты знаешь, у всех нас было такое большое сомнение: просто не порывает ли он с той профессией, которая по нему, вот как раз по нему?» Это были разговоры уже тогда, когда Юрий Петрович был действительно главным режиссёром главного театра Москвы. Нравится, не нравится это, но это было так.

И, конечно, сама по себе титаническая фигура делателя… Вот про Любимова можно говорить всё что угодно, и много дискуссий: хороший Любимов, нехороший Любимов, совсем нехороший Любимой. Он – титаническая фигура делателя, понимаете. Это то, что почти никому несвойственно, потому что это… Откуда взялся Театр на Таганке? Из воздуха. Из ничего. Из студенческого курса. «И вот я говорю: забудь про всё!» Это, я помню, 1962 год, мы только поступили во ВГИК. Весь ВГИК пел: «Взгляни, – не помню, – на белый дым. Всё холоднее холода». Я говорю: «А что это такое?» – «Ты что, не знаешь? Это ребята сделали на «Таганке». Ребята сделали на «Таганке». Это, конечно, эпоха.

И нельзя не сказать о том, что сама фигура Юрия Петровича, кроме вот этой титанической мощи делателя, ещё, как у всякого большого делателя, переполнена внутренним драматизмом, и я бы даже сказал, трагическим драматизмом. Но всё-таки я думаю, что все основы этого трагического драматизма личности лежат не в той или иной меняющейся, уж так невероятно меняющейся социальной действительности, которую он так любил грызть, понимаете, отгрызать куски, выплёвывать, а внутри него самого. Это ещё целая огромная жизнь после смерти предстоит Юрию Петровичу, потому что просто: «Да, жил, склоним головы», – это ничего не сказать о Петровиче. Сказать о Петровиче ещё не пришло время.

И вот мне сколько раз пытались его друзья и, в общем, люди, с которыми связана жизнь, говорить какую-то точку зрения на Петровича – и я всегда бросал слушать это на третьей минуте, потому что я переставал что-нибудь понимать. И потом я понимал, что это рассказы полемистов, людей, которые находятся с ним в полемике. А его-то я услышал не могу, мне-то он ничего не говорит. Понимаете? Поэтому я просто бросал слушать. Люди продолжали говорить, а я бросал слушать.

Конечно, это грандиозная фигура… Я мог бы сказать так: великого художника минувшей эпохи социализма. Нет. Самые такие трагические и мощные сдвиги и сполохи вот этой фигуры проявились уже в эпоху нашу, постперестроечную, понимаете. Все трагедии, настоящие трагедии совершились не тогда, когда он уехал, а все настоящие трагедии совершились тогда, когда он вернулся, и вернулся в благоприятнейшую социальную среду, за которую он так боролся. И вот в этой благоприятнейшей социальной среде была эта одинокая, очень одинокая и очень трагическая жизнь.

К. ЛАРИНА: У него, конечно, масштаб просто античный, у него, как у личности, безусловно. И я сейчас подумала, слушая вас, что придёт время, и обязательно появится полотно – житие Юрия Петровича Любимова как персонажа драматического, трагедийного, безусловно.

С. СОЛОВЬЁВ: Обязательно. И тогда мы уже дослушаем все рассказы, которые не дослушали.

К. ЛАРИНА: Я, кстати, вспоминаю, Сергей Александрович, вы же к «Таганке» имели отношение и прямое, не только через друзей, которые там работали, не через артистов, с которыми вы потом работали. Но вы поставили там свой, по-моему, чуть ли не первый спектакль.

С. СОЛОВЬЁВ: Да.

К. ЛАРИНА: «Чайку»?

С. СОЛОВЬЁВ: Нет, не мой первый спектакль. Первый спектакль «Содружества актёров Театра на Таганке».

К. ЛАРИНА: Но вы поставили в здании Театра на Таганке сразу же буквально через год, по-моему, после вот этого трагического разлома.

С. СОЛОВЬЁВ: Меня подбивал на это дело в своё время Юрий Петрович. Он, когда собирался ещё уезжать, говорит: «Вы Чехова же любите? Поставьте. Вот у нас будет сейчас здание новое». Он же меня познакомил с Боровским, величайшим театральным художником. И мы же когда начали делать поначалу «Чайку» в «Содружестве Театра на Таганке», мы начали спектакль этот делать с Боровским, но потом там разошлись по всяким…

К. ЛАРИНА: А кто придумал оркестровую яму залить водой, сделать там пруд?

С. СОЛОВЬЁВ: Это я. А Боровский говорил: «Ни в коем случае! Этого не будет никогда!» Ну, с ним просто очень вообще счастливо кончились наши взаимоотношения, потому что мы должны были убить друг друга, причём обожая друг друга. Просто, я помню, там у нас были… Уже мы не могли вдвоём встречаться, и приходил Лёня Филатов, как бы третейский человек, который меня… Меня же зазвал в театр Николай Николаевич Губенко и Лёня Филатов. И вот я говорю: «Я не могу с ним общаться, с Боровским. Я не могу с ним общаться! Приди хоть ты, Лёня, приди хоть ты». И вот Боровский Лёне говорил: «Лёня, ты объясни своему товарищу, – а товарищ – это я, – что театр – это театр». Я говорю: «Лёня, ты объясни своему товарищу, что я и без него знаю, что театр – это театр, а кино – это кино». «В театре не надо много лить воды, – говорил мне Боровский. – Не надо много лить воды. Можно положить кусочек слюды и пёрышки, и вокруг встанет труппа и скажет: «Боже, какое прекрасное озеро!» И все поверят, что это прекрасное озеро».

К. ЛАРИНА: Ну, он прав.

С. СОЛОВЬЁВ: Я говорю: «На хрен мне нужна такая вера?» Воды 8 тонн, понимаешь. И есть инженерные вообще способы эти 8 тонн положить. «Вот мне нужна и лодка, нормальная лодка». Мы просто счастливо вспомнили вдруг оба, что есть такой гениальный художник Александр Тимофеевич Борисов, с которым я работал, и Боровский, которого обожал просто. Я говорю: «Вот Саша Борисов…» Он говорит: «Слушай, а ты не можешь уговорить Сашу Борисова?» Я говорю: «Ну как? А ты как?» Он говорит: «Я переживу, я переживу. Но если ты уговоришь Сашу Борисова, я буду жить в три раза дольше, чем должен был бы. Уговори Сашу Борисова!» Вот такая у нас была, смешно сказать, работа. Это была не работа, это была такая нежнейшая любовь-ненависть. Потому что я, например, Давида просто… Я на него даже не мог спокойно смотреть, я всегда смотрел, покручивая головой, с обожанием.

К. ЛАРИНА: Вот после этого, раз уж мы начали с «Таганки»… Конечно же, вы по театрам походили. В Малом театре поставили сколько спектаклей? Один?

С. СОЛОВЬЁВ: К сожалению, один. Потому что я сейчас сделал огромнейший спектакль…

К. ЛАРИНА: Вот про «Войну и мир» я хотела… Просто я вспомнила, что когда мы в прошлый раз с вами разговаривали, вы сказали, что будете «Войну и мир» делать для Малого театра. Потом прошло время, и я узнаю через каких-то людей, у которых там учатся дети, про грандиозный спектакль 7-часовой «Войну и мир», который Соловьёв поставил со студентами ВГИКа. Да?

С. СОЛОВЬЁВ: Ну да. Это тот спектакль, который я обещал поставить в Малом театре.

К. ЛАРИНА: Так. А что с Малым случилось?

С. СОЛОВЬЁВ: А с Малым театром случилось то, что у него стена пошла, его поставили на реконструкцию.

К. ЛАРИНА: А!..

С. СОЛОВЬЁВ: Трагедия случилось и с Малым театром, и со мной, и с труппой Малого театра.

К. ЛАРИНА: Только в этом причина была?

С. СОЛОВЬЁВ: Только в этом, только в этом. Я сделал инсценировку… Самое страшное, что было в этой истории с «Войной и миром» – это сделать инсценировку по «Войне и миру». Это невозможная вещь совершенно. Я когда сделал первые два спектакля, я помню, что дальше я просто… Представляете этот объем, в котором нужно совершенно спокойно оттуда, отсюда, этот кусок оттуда, этот кусок сюда. Я сделал эту инсценировку. И потом вроде бы всё… С ребятами потом какой-то кусочек маленький сделал, они говорят: «Так давайте дальше делать». Ребята – понимаете, что самое ценное – явились инициаторами этой постановки.

К. ЛАРИНА: А сейчас можно это увидеть, это идёт?

С. СОЛОВЬЁВ: Я стараюсь. Это опять моя такая… А мы с вами всегда же как-то воздействуем на нервную систему больших чиновников. Это зависит от больших чиновников, к которым я не могу прорваться на приём. Постольку, поскольку мне нужна поддержка в том, чтобы найти помещение – всего лишь помещение – для того, чтобы мы играли это дело три раза в неделю.

К. ЛАРИНА: А там есть студенческий театр во ВГИКе свой, своя площадка?

С. СОЛОВЬЁВ: Нет. Эта вся история не имеет никакого отношения ни к студенческому театру, ни вообще к студенческому творчеству, вообще ни к чему. Это нормальная большая постановка. Но я понял, что раз уж нет Малого театра, то я даже не пошёл… Там есть учебный театр. Я говорю: «Не надо мне никакого учебного театра». В аудитории. То есть мы сделали «Войну и мир» на носовом платке. Она не стоила вообще ничего, никаких денег. Вообще никаких денег! Оказывается, такое тоже возможно. И вот сейчас мы…

Причём я как-то давно разочаровался в общественной полезности собственных деяний, во всяком случае. Хотя я думаю, и остальные общественно-полезные вещи абсолютно общественно-бесполезные. Но, собственно, это я понял. Я вдруг первый раз почувствовал, что ведь это может быть очень общественно-полезная вещь. Почему? Потому что эта «Война и мир», которую мы делали, была страшно далеко от своих впечатлений по поводу «Войны и мира». Она была скорее таким археологическим замыслом, но в этой археологии (то, о чём мы с вами говорили) каждый раз обнаруживалась колоссальная энергия живой жизни. Колоссальная энергия живой жизни!

И я подумал, что иметь такой спектакль в Москве и играть его, допустим, два дня, в пятницу и в субботу – это такая помощь всем школьникам, которые ну не читают! Они не могут прочитать «Войну и мир», понимаете. Ну не могут! Это уже какие-то просто только гении, я не знаю, гении или двоечники могут дочитать. Я дочитал «Войну и мир» только сейчас, когда я начал делать инсценировку. Я всегда срывался на том, когда Наташа вышла за Пьера и потолстела, и мне дальше как-то не хотелось читать. А там, оказывается, грандиознейшие вообще…

К. ЛАРИНА: А батальные сцены как вы там делали?

С. СОЛОВЬЁВ: Замечательно! Всё можно сделать. Всё можно сделать, если хотеть и любить. Всё. И всё, кстати…

К. ЛАРИНА: Я сейчас слушаю и лихорадочно думаю про площадку. Мне приходит в голову театральный центр «На Страстном». Тут как раз, мне кажется, очень удобное место.

С. СОЛОВЬЁВ: Театральный центр. Но ещё есть гениальное место совершенно, где был театр Толи Васильева.

К. ЛАРИНА: На Сретенке?

С. СОЛОВЬЁВ: Да. Разумеется, если Толя там начинает работать, конечно, у меня нет вообще никаких разговоров о том, что там и я хочу. Ничего я не хочу, если Толя начинает работать. Но если Толя не начинает работать, то я очень хотел бы, даже наследуя вообще вот это безумие Толи в работе.

К. ЛАРИНА: А зачем вам чиновники? Здесь чиновники не нужны, Сергей Александрович. Здесь нужно, может быть, в СТД обратиться. У них прекрасная площадка есть «Боярские палаты». Знаете?

С. СОЛОВЬЁВ: В СТД, действительно?

К. ЛАРИНА: Да. Прекрасная новая площадка театральная «Боярские палаты», прямо около центра «На Страстном». В центре городе великолепная площадка!

С. СОЛОВЬЁВ: У меня очень хорошие взаимоотношения с Калягиным.

К. ЛАРИНА: Вот! Так что зачем нам чиновники?

С. СОЛОВЬЁВ: Не будем к ним обращаться сейчас?

К. ЛАРИНА: Не надо. Не надо!

С. СОЛОВЬЁВ: Мы с Ксенией не обращаемся к чиновникам.

К. ЛАРИНА: Расслабьтесь!

С. СОЛОВЬЁВ: Мы будем решать все вопросы сами в этой студии.

К. ЛАРИНА: Тут спрашивают: «А вы что, не принимали участие в марафоне «Анна Каренина»?» Как не принимал? Ещё как принимал!

С. СОЛОВЬЁВ: Как не принимал? Ребята, я вам могу сказать. Как бы всё время я был настроен: «О чём мы поговорим с Лариной? О том, как мельчают времена, как вообще времена больших общественных идей оказались ложной романтикой». Я пришёл на этот марафон. Причём я даже давал Фёкле какие-то советы. Когда она мне сказала: «Вот мы будем всё это читать», – я говорю: «Фёкла, во-первых, как это мы будем читать? Это нас сколько? Представь себе эту кодлу народу, которую нужно как-то организовать». – «Мы организуем». Организовала. Я говорю: «Всё равно проще, давай запишем всё это дело, каждого, а потом смонтируем. И тебе легче, и вообще». Она говорит: «Нет, это будет другое». Это действительно… Она ещё не закончилась, но я в этом деле участвовал. Я приехал в «Дом Пашкова».

К. ЛАРИНА: Там Серёжа Гармаш первый фрагмент читал, да?

С. СОЛОВЬЁВ: Серёжа Гармаш. Я пришёл, его увидел, говорю: «Серёжа, я же тебя откуда-то знаю». Он говорит: «Сейчас ты услышишь, откуда ты меня знаешь». И он начинал читать. Мы закончили с ним мою «Анну Каренину» (ну, сколько там? Восемь лет тому назад) озвучиванием с Серёжей, который 20 дублей сделал: «Мне отмщение, и Аз воздам». Значит, началась вся эта акция, затихло всё, и я слышу: «Мне отмщение, и Аз воздам». Как бы 21-й дубль.

К. ЛАРИНА: Как будто не прошло десяти лет.

С. СОЛОВЬЁВ: Но на самом деле вот это и есть потрясающая культурная акция национального единства.

К. ЛАРИНА: Абсолютно.

С. СОЛОВЬЁВ: Национального единства. Чего тут спорить? Мы же привыкли по поводу всего вступать в discussion. В discussion, corporation, вообще с привлечением мордобоя. Тут спорить не о чем. Вот я в каком-то интервью сказал: «Мы просто должны понимать, что мы – нация, но мы одна нация. С Толстым – это одна нация. И мы – совершенно другая нация без Толстого». Поэтому мне хочется быть нацией с Толстым. Мне хочется, потому что это другая нация. И мне абсолютно не хочется быть патриотом в другой нации без Толстого.

К. ЛАРИНА: А что вы читали? Какой фрагмент?

С. СОЛОВЬЁВ: Тоже я тут совершенно как бы… Таня Друбич, она… Ей сказали: «Танечка, можешь выбрать какой-нибудь». И она что-то выбрала себе – и у неё вышло в полпятого утра читать где-то. Я: «Не будь идиотом». И я сказал: «Фёкла…»

К. ЛАРИНА: «Мне всё равно».

С. СОЛОВЬЁВ: «Выбери сама». И она мне выбрала то, что читается без пятнадцати двенадцать в «Доме Пашкова» вслед за Гармашом. Ну, Фёкла – свой человек.

К. ЛАРИНА: Сергей Соловьёв наш гость. Сейчас мы слушаем новости, а потом возвращаемся в программу.



НОВОСТИ



К. ЛАРИНА: Возвращаемся в программу. Я напомню, что сегодня в гостях у нас режиссёр Сергей Александрович Соловьёв. Хотя не только режиссёр, он и продюсер, он и фотограф. Тоже об этом должна сказать, а то потом кончится передача, и Соловьёв мне голову оторвёт, скажет: «О самом главном-то и не сказали». Да, действительно.

С. СОЛОВЬЁВ: Конечно.

К. ЛАРИНА: Готовит Сергей Александрович сейчас большую свою выставку авторскую. Я помню, что такая была уже попытка, как раз с «Анной Карениной» связанная. Вы делали такую фотоакцию.

С. СОЛОВЬЁВ: С «Анной Карениной». А ещё до этого в Манеже, в Большом Манеже я делал что-то такое подобное. Вы знаете, что это такое на самом деле? Это совершенно не то, что я сошёл с ума от амбициозности собственной. Вдруг я понял, что каждая картина… Во-первых, они все более-мене случайны постольку, поскольку обстоятельства, что снимал именно картину, а не соседнюю, в общем-то, всегда несколько привнесённые какими-то другими людьми. Я, например, хотел снимать «Вишнёвый сад», а был тогда руководитель такой Баскаков, и шла революция студенческая 1968 года в Париже. Он говорит: «Какой «Вишнёвый сад», молодой человек? Вот я был в Париже, и там «Егор Булычёв» идёт – и туда очередь студентов стоит. Ну, я понимал бы: молодой мозг, молодые интересы, «Егор Булычёв». И мне сказали: «Старик, пока он говорит, сними «Егора Булычёва». Я говорю: «Я Горького не люблю». – «Да какая разница, любишь ты Горького или не любишь? Сними «Егор Булычёв и другие». Действительно, какая разница?

К. ЛАРИНА: Снял.

С. СОЛОВЬЁВ: Я понял, что снимая «Егор Булычёв и другие», можно снимать под видом «Егор Булычёв и другие» «Смерть Ивана Ильича», которого я очень люблю. Поэтому каждая картина – это следствие какого-то огромного количества компромиссов. Я уже не говорю о бесчисленных этих финансовых компромиссах, об организационных компромиссах. И для меня всегда фотография была отдохновением.

К. ЛАРИНА: А вы сами снимаете во время съёмок?

С. СОЛОВЬЁВ: Да я во время всего. Может, мы сейчас сидим, а я на самом деле…

К. ЛАРИНА: И портреты делаете.

С. СОЛОВЬЁВ: Под столом у меня камера, и я там снимаю, как мы ногами перебираем.

К. ЛАРИНА: Я просто помню «Анну Каренину». Меня просто поразили эти портреты, потрясающие совершенно.

С. СОЛОВЬЁВ: Так у меня… Вот приходите на выставку, там первый зал так и называется – «Анна Каренина». Там четыре огромных зала. Вот что меня так магически завораживает в этой выставке? И спасибо Зурабу Константиновичу Церетели, который как-то сразу среагировал, говорит: «Давай! Давай сделаем. Давай». Меня завораживает, ну, первое – отсутствие каких бы то ни было предварительных дискуссий с кем-нибудь: «А вот эта фотография нужна или не нужна?» Никто меня не спрашивает. Второе: я сам знаю, что у меня нет ни одной общественно-полезной фотографии. Вот ни одной фотографии, допустим: «Ульянов читает газету «Правда». Ну нет у меня этого! Хотя я много раз видел, как Ульянов читает газету «Правда», и аппарат был. Но никогда у меня…

Или: «Павел Лебешев у кинокамеры». Он её терпеть не мог, кинокамеру, но Пашин портрет, который он снял за гонорар, который присутствует в этом портрете… Он сказал: «Я просто так забесплатно у тебя сниматься не буду, не хочу. Я крупнейший оператор. Почему я должен для тебя бесплатно?» Я говорю: «Ты что, одурел? Что, за деньги у меня?» – «Почему за деньги? Купи мне хороший кусок мяса и бутылку «Chivas» – и я снимусь». И я снял его портрет. Действительно, он мне очень дорогой, понимаете. Сидит Паша как бы такой благородный, и как будто что-то он в чём-то понимает, такое впечатление. А рядом на тарелке кусок мяса мраморного, огромный, наверное, грамм 800, и бутылка «Chivas» начатая. Это мне дорогой портрет. То есть вот это отсутствие общественной полезности во всех моих фотографиях. Вообще время от времени… Там есть такая глава… Они ещё главами будут.

К. ЛАРИНА: А большая? Сколько там залов-то будет?

С. СОЛОВЬЁВ: Четыре зала на двух этажах. Огромная просто.

К. ЛАРИНА: В Академии художеств.

С. СОЛОВЬЁВ: Да. Просто как я ещё с ума не сошёл, я не знаю, потому что я это перебираю – я не понимаю, как это можно рассортировать. Вот там есть одна глава, она называется «Жили-были». Вообще там как бы семейные фотографии. Там стоит Таня… Я помню, мы снимали какую-то халупу где-то за городом, и она в халупе стоит с каким-то кульком в руке. И называется всё это вместе – фотография «Аня родилась». Действительно, Аня родилась, ей было, я не знаю, сколько. И вот такого рода фотографии, абсолютно… Ну что это такое? В Академии художеств выставлять «Аня родилась» – ну что это за бред?

Но у бреда был величайший предшественник. Это картина «Зеркало» Андрея Арсеньевича Тарковского. Она состояла как бы из отрывочных частных воспоминаний об абсолютно частных фактах его жизни: папа, мама, стихи Арсения, гениальные совершенно стихи. Вот ничего. То есть общественное… Я помню, Ермаш ему говорит: «Ты хоть чего-нибудь сними». Он говорит: «Ну ладно, хорошо, я про китайцев сниму». Помните, там с китайцами тогда страшные какие-то конфликты на Даманском были. И он поставил туда китайцев. Сам от себя поставил испанскую трагедию. Но, в принципе, общественно-бесполезная была картина.

Вот я вдруг почувствовал, что у меня шанс снять своё, я не сравниваю по художественному уровню, но своё фотографическое «Зеркало». Вот своё фотографическое «Зеркало». Это для меня, конечно, даже сложнее, чем фильм снять, понимаете, сложнее и ответственнее. Но это по энергии того, что меня тут вообще волнует и погружает в магическое, такое сомнамбулическое состояние – это энергия «Зеркала».

И, наконец, ещё одна вещь: на фотографиях все люди молчат. Мы просто забываем про это дело – про великое значение того, что фотография – это жизнь молчащих людей. Мы же всё время говорим (в частности, я), просто рот не закрывается, потому что по поводу всего нужно… Есть такое мнение, но есть и другое мнение, а есть и третье мнение.

К. ЛАРИНА: Высказаться по любому поводу.

С. СОЛОВЬЁВ: Высказаться. А вы ещё там не высказались. А здесь они молчат. Они молчат. И я когда их вместе вижу, всех этих людей моей жизни молчащих – для меня такое счастье их видеть, потому что я понимаю, что они все молча говорят. И «молча говорят» – то самое главное, что можно сказать только молча. Поэтому такая…

К. ЛАРИНА: А сколько людей, которых уже нет на свете.

С. СОЛОВЬЁВ: А сколько людей, которых нет, понимаете. И какое их молчание! Какое их потрясающее молчание! Вот там у меня есть фотография: сидит тот же самый Павел Тимофеевич Лебешев по пояс голый у себя на кухне, и там какие-то ложки-поварёшки, кастрюля какая-то ещё. Оператор Павел Лебешев. А что это было? Он мне позвонил и говорит: «Слушай…» А он гениально готовил. Он говорит: «Слушай, я сделал потрясающую рыбную солянку. Потрясающую! Но есть мне её нельзя, – он уже очень сильно болел, – вообще нельзя. Приезжай, съешь тарелку-две солянки. Ты такой кайф словишь! Приезжай». И я приехал. Вот эта фотография. Я приехал и снял его, как раз он меня ждал с этой солянкой, голый по пояс. Я съел эту солянку замечательную, уехал. И через три дня Паша умер. Понимаете, это… Довольно долго будет выставка, она полтора месяца вообще будет. И я даже там расписание такое напишу.

К. ЛАРИНА: Чтобы рассказать. Это же требует рассказа, вот то, что вы сейчас рассказываете.

С. СОЛОВЬЁВ: Да, я буду водить экскурсии. Вы знаете, я ещё буду там работать экскурсоводом.

К. ЛАРИНА: Это же целый сюжет около каждой фотографии.

С. СОЛОВЬЁВ: У каждой фотографии такая история.

К. ЛАРИНА: А Саша Абдулов есть?

С. СОЛОВЬЁВ: Конечно. Ну как? А куда же, какая же жизнь… Выставка будет называться «Жизнь со скоростью одна сотая секунды». На фотоаппарате есть такая выдержка – одна сотая. Такая железная выдержка, никогда не подведёт. Вот «Жизнь со скоростью одна сотая секунды». Это, конечно, мгновение, но очень такое…

К. ЛАРИНА: Когда открывается для людей?

С. СОЛОВЬЁВ: 17 октября в 7 часов вечера приходите, я буду всем вам очень и очень рад.

К. ЛАРИНА: И продлится полтора месяца, да?

С. СОЛОВЬЁВ: И продлится до 30 ноября. И я действительно ещё там вывешу прямо расписание, когда я буду приходить и водить экскурсии.

К. ЛАРИНА: Слушайте, естественно, вопрос возникает: а фотоальбом потом из этого сделать возможно, каталог какой-то?

С. СОЛОВЬЁВ: Потрясающие люди вообще! Вот я говорю, я как-то шёл, настраивался с вами поговорить про то, как измельчали времена. Вместо измельчавших времён я буквально наткнулся на потрясающих людей, просто потрясающих людей! Начиная с чиновника Сеславинского. Вот чиновник. Ведь сейчас действительно золотая пора книги. Почему? Не потому что издаётся огромное количество макулатуры. Огромнейшее, нечеловеческое! Его даже невозможно… Макулатуры горы! Но за счёт этой макулатуры издаётся такая литература настоящая. Ведь какие счастливые на самом деле наши молодые люди – они могут прочитать всё. Вот всё!

К. ЛАРИНА: Не надо искать, гоняться, записываться.

С. СОЛОВЬЁВ: Всё! Понимаете? Всё издано, и всё можно пойти и купить. Всё. Это и есть государственная политика – в том балансе, так сказать, вот этого безумия рыночной экономики и производства макулатуры в нечеловеческих количествах. «Петербург» Белого? Пожалуйста. Вся поэзия Серебряного века – пожалуйста. Пруст – пожалуйста. Фолкнер – пожалуйста. Я когда прихожу в книжный магазин, одуреваю просто от названий, понимаете. Мне даже уже и читать неохота. У меня просто голова кружится от названий. Ведь посмотрите, в кино этого нет. Огромное количество макулатуры снимается, но пойдите, где-нибудь найдите место, где можно посмотреть Антониони.

К. ЛАРИНА: Я прочитала ваше интервью в Казахстане, когда вы там были недавно, в Алма-Ате: «Куда делись Куросава, Антониони и Феллини? Куда делась великая душа кино?» – говорите вы про сегодняшний мир кинематографа.

С. СОЛОВЬЁВ: Просто из сознания людей.

К. ЛАРИНА: «Кино превратилось в коммерческую девку».

С. СОЛОВЬЁВ: Да, да, да.

К. ЛАРИНА: Но не всё так ужасно. Ну как это? Ведь есть же какие-то… Вот мы сейчас вспоминали…

С. СОЛОВЬЁВ: Глядя на ваше выражение лица, мне хочется сказать: «Конечно, нет! Не всё!»

К. ЛАРИНА: Нет, слушайте, вы сами сейчас сказали про «Шапито-шоу».

С. СОЛОВЬЁВ: «Шапито-шоу», правильно. Но это единичные вещи, понимаете. А у книжников рядом просто колоссальная государственная политика по спасению культурного генофонда цивилизации.

К. ЛАРИНА: Но всё равно же классика там. Там же нет уже ни Пруста, ни Пушкина, ни Набокова – их нет.

С. СОЛОВЬЁВ: Есть.

К. ЛАРИНА: Где? В смысле, нового Пруста нет и нового Набокова нет. Понимаете? Пелевин, Сорокин, Татьяна Никитична

С. СОЛОВЬЁВ: Татьяна Никитична. Да нет, они пишут очень хорошо. Вот Серёжа делает время от времени выпуски просто потрясающей прозы.

К. ЛАРИНА: Современной.

С. СОЛОВЬЁВ: Вот я нарвался просто на книжку, на маленький рассказ Геласимова, который не оставляет у меня сознания моего, остатки сознания моего. Уже, я не знаю, года полтора. Это же невероятно прекрасно! Почему? Потому что это следствие того, что цивилизационное значение литературы сохранено! Цивилизационное значение мирового кино утрачено. Понимаете?

 Отправлено: 09.10.14 04:51. Заголовок: И окончание: К. ЛАР..

И окончание:

К. ЛАРИНА: Это ведь не только проблема нашего российского кино. Я так понимаю, что это везде. Ведь Феллини, Антониони и (кого вы там ещё называли?) Куросава – они исчезли повсеместно.

С. СОЛОВЬЁВ: Вы знаете, не так уж и сильно они исчезли, как кажется.

К. ЛАРИНА: Да?

С. СОЛОВЬЁВ: Да. Я в Париже как-то вечером (я уже где-то про это рассказывал) пошёл, дикая появилась жажда выпить кружку пива. Я жил на Елисейских Полях. А там совершенно андроповские порядки, в Париже – выпить негде. Там рубят виноградники, по слухам. Вообще просто там коньяк разносят в чашечках кофейных.

К. ЛАРИНА: Вот сейчас послушают и скажут: «Какую-то пургу гонит Соловьёв по радио «Эхо Москвы».

С. СОЛОВЬЁВ: Но я вышел и пошёл искать в переулочках. И в переулочке смотрю…

К. ЛАРИНА: Очередь.

С. СОЛОВЬЁВ: Бар. Нет-нет, стоит толпа в тёмном переулке. Ну как толпа? Человек 40. И что-то: «Бу-бу-бу, бу-бу-бу». Ну, бу-бу-букают чего-то. Хорошо. И там какой-то светится жёлтый такой портрет. Я мимо прохожу – мама моя! – у меня сердце остановилось от ужаса: Саша Сокуров на портрете изображён. Я думаю: «Неужели я что-нибудь прослушал, просмотрел? Что такое?» И я к кому-то привязался, говорю: «Сокуров, Сокуров». Они говорят: «Сокуров, Сокуров». Кинотеатр, маленький кинотеатр – раз в неделю можно посмотреть все картины Саши Сокурова. То же самое с Антониони, то же самое с Куросавой. Это борьба за сохранение цивилизационного пространства кино.

У нас этой борьбы… У нас был Музей кино, который угробили. Там было пять залов. Через эти пять залов прошло поколение людей молодых. Поколение чудесных людей! Это в Москве пять залов. Что такое пять залов в Москве? Да ничего. Похерили эту идею с Музеем кино. Музея кино нет, залов нет. Годар туда подарил в какой-то зал… Приезжал сам Годар тайно, подарил Dolby stereo surround в какой-то один из залов. И Dolby stereo surround похерено. Всё похерено. Зачем? Для чего?

К. ЛАРИНА: А для чего?

С. СОЛОВЬЁВ: Ну?

К. ЛАРИНА: Ну скажите, для чего?

С. СОЛОВЬЁВ: Да ничего. Просто отсутствие…

К. ЛАРИНА: Это такой уникальный человек, дай бог ему здоровья, Наум Клейман, вообще просто какой-то подвижник. Да?

С. СОЛОВЬЁВ: О чём вы говорите. Я каждый раз прихожу в Музей кино – просто у меня отваливается челюсть, понимаете, от того, что я там вижу. У него драгоценные сокровища! Пещера Алладина, понимаете. Кинематографическая пещера Алладина.

К. ЛАРИНА: А показывать негде это.

С. СОЛОВЬЁВ: И самое главное – никого это как бы не мучает. Да, я про Сеславинского-то начал. Мы как-то разговорились с Сеславинским, и я говорю: «Вот я фотографией…» Он говорит: «Вообще фотоальбом – очень трудная такая вещь. Но вот есть одно издательство», – и познакомил меня с чудесными людьми из издательства «Белый город». И издательство «Белый город» сделало вот такой толщины альбом. Кстати, принесу, подарю обязательно. Вот такой толщины альбом. И вот этот альбом уже вышел, сделан, в нём 600 фотографий.

К. ЛАРИНА: То есть как каталог и одновременно просто альбом? А там тексты есть ваши?

С. СОЛОВЬЁВ: Не каталог, это книга, это фотографическая книга.

К. ЛАРИНА: А тексты ваши есть?

С. СОЛОВЬЁВ: Да, вся с текстами. Ведь они сделали это! Вне всякой очереди, бюрократических вообще каких-то заседаний: «Нет, мы за то, чтобы это вышло, конечно, но в конце XXII века. Вот давайте мы примем решение и к концу XXII века мы осуществим это издание». Потому что в кинематографической практике это постоянно, понимаете. На конец XXII века планируется очень много, но нас там реально не очень будет много народу.

К. ЛАРИНА: Вот давайте закольцуем, ещё раз скажем, что выставка Сергея Соловьёва «Зеркало»… Да?

С. СОЛОВЬЁВ: Нет.

К. ЛАРИНА: Как она называется?

С. СОЛОВЬЁВ: «Зеркало» – что вы? Никогда в жизни не стал бы… Она называется «Жизнь со скоростью одна сотая секунды».

К. ЛАРИНА: А, одна сотая секунды, да. Открывается 17 октября и продлится полтора месяца в Академии художеств. Обязательно приходите посмотреть.

С. СОЛОВЬЁВ: Приходите, я буду очень рад вам.

К. ЛАРИНА: Здесь я не могу не прочитать пару телеграмм личного характера: «Серёжа, рада услышать тебя в эфире. Вспомни Соловьёвку, Танину сломанную руку, Катю Васильеву и меня. Алла Вениаминовна». Помните что-нибудь?

С. СОЛОВЬЁВ: Да, конечно. Нет, я только кажусь маразматиком вообще, так сказать, абсолютно таким к 70-летию советской власти, а так я ничего.

К. ЛАРИНА: «Сергей, я познакомился с Вами в 1956 году, когда мы оба были включены в делегацию пионеров Ленинграда и отдыхали в лагере «Молодая гвардия» под Одессой. Никогда не забывал время, проведённое тем летом. Слежу за Вашим творчеством, поздравляю с юбилеем. Здоровья! Борис Сорокин, Санкт-Петербург».

С. СОЛОВЬЁВ: И это помню. Боря, спасибо.

К. ЛАРИНА: Слушайте, я просто вообще поражаюсь, когда называю такие цифры – 1956 год. Пионерский лагерь «Молодая гвардия».

С. СОЛОВЬЁВ: «Молодая гвардия». Причём я помню, он ещё назывался «Украртек», потому что он был в Одессе, и как бы он был от Украины. Замечательнейший совершенно лагерь, замечательнейшие воспоминания! Я вам говорю, что очень сильно с вот этим самим 70-летием советской власти, когда я думаю…

К. ЛАРИНА: Кстати, это 1987 год оказался, а не 1977-й. Я ошиблась в своих подсчётах.

С. СОЛОВЬЁВ: А я вам уже говорил, что я годы не знаю. Вот годы не знаю. Я год рождения знаю точно. И знаю, очень хорошо я помню год, когда я во ВГИК поступил – 1962 год. Это просто врезалось в память. Все остальные…

К. ЛАРИНА: Сергей Александрович, а вот ещё я прочитала в вашем каком-то юбилейном интервью как раз летнем, я впервые об этом узнала, что у вас есть сценарий с Геннадием Шпаликовым нереализованный.

С. СОЛОВЬЁВ: «Все наши дни рождения».

К. ЛАРИНА: А почему же вы до сих пор его не сняли?

С. СОЛОВЬЁВ: Так у меня же… Я хочу сейчас книжку сделать.

К. ЛАРИНА: Чтобы там все.

С. СОЛОВЬЁВ: Сеславинский отойдёт от участия в моей фотографической судьбе – и я ему принесу книжку. Вот такая очень содержательная книжка. Там 10 или 12 написанных законченных непоставленных сценариев, и в том числе вот этот сценарий с Геной.

К. ЛАРИНА: А что это такое? Хоть скажите два слова. Про что это?

С. СОЛОВЬЁВ: Это замечательная история. Это про то, как… Он был написан для Иннокентия Михайловича Смоктуновского. Всё это начинается в 1965 году, человек отмечает свой день рождения в Москве. И там вся эта муть связана с юбилеями. Это какой-то юбилей, что-то такое. И он начинает медитировать и мучиться тем, что во всем этом… Он такую стереоустановку покупает, там Брегвадзе поёт. Потом слева – дзинь-дзинь! Справа – пум-пум! Колокольчики – дзинь-дзинь! С утра он идёт к себе на работу, в научно-исследовательском институте они шарик надувают. Там огромное собрание научных работников в белых халатах, они надувают долго шарик такой. Потом Смоктуновский как главный научный сотрудник подходит и иголкой в шарик тукает – пук! – и пукается. Аплодисменты колоссальные. Все говорят: «Это огромная победа! Огромная победа!» Научные мысли, туда-сюда. И вечером всё… Юбилей! И в этом юбилее он помнит то, как он работал во время войны мальчишкой на взлётной полосе не то регулировщиком, не то механиком. И девочки летали на этих самолётах бомбить. И вот там идёт как бы история того, что это и была самая счастливая пора в его жизни. Это и был тот вообще юбилей, который стоит праздновать: как он их отправлял, как он их ждал. Очень живая и трогательная история.

К. ЛАРИНА: Слушайте, абсолютно на сегодняшние можно…

С. СОЛОВЬЁВ: Конечно, конечно, можно.

К. ЛАРИНА: Не устаревшее.

С. СОЛОВЬЁВ: А может, мы опять вернёмся к старой практике обращения к чиновникам.

К. ЛАРИНА: А у вас же там какие-то экспертные советы, питчинги. Это же всё…

С. СОЛОВЬЁВ: А к ним ко всем не обратишься, конечно. Тут у нас так не получится. Ну, конечно, жизнь усложняется, это естественно.

К. ЛАРИНА: И актёров можно найти, пока ещё у нас есть такие актёры, которую могут сыграть такую роль. Да?

С. СОЛОВЬЁВ: Чудесный актёр Маковецкий, замечательный. Я на него каждый раз смотрю, на Маковецкого, и поражаюсь, какой вообще мощи актёр.

К. ЛАРИНА: Ну что ж, мы должны заканчивать уже, к сожалению, нашу встречу. Слава богу, мы можем себе назначить в любое время эту встречу. Как захотим – так и встретимся. Пока встретимся на выставке у Соловьёва, а там, даст бог, и на премьеру нового фильма пойдём.

С. СОЛОВЬЁВ: Спасибо. Спасибо вам огромное за пожелания.

К. ЛАРИНА: Спасибо. Мы вас любим. Приходите к нам.

С. СОЛОВЬЁВ: Спасибо.

 Отправлено: 13.10.14 00:55. Заголовок: Замечательный "К..

Замечательный "Культурный шок" -

Памяти Юрия Любимова

ЗВУЧИТ ФРАГМЕНТ ВЫСТУПЛЕНИЯ Ю. ЛЮБИМОВА.

К. ЛАРИНА: Нашу программу сегодняшнюю открыл Юрий Петрович Любимов, это был его голос. А мы начинаем передачу, которая сегодня посвящена его памяти. И в нашей студии актёры Театра на Таганке: Вениамин Смехов… Могу так вас представить сегодня, Вениамин Борисович?

В. СМЕХОВ: Ну нет, я не работаю в Театре на Таганке.

К. ЛАРИНА: Ну давайте. С 1962 года вы работали.

В. СМЕХОВ: С 1962-го по 1997-й.

К. ЛАРИНА: По 1997-й. Во так. Ну а потом ещё в 2013 пришёл как режиссёр.

В. СМЕХОВ: Роднее нет театра, Ксюша.

К. ЛАРИНА: Да. Здесь же Феликс Николаевич Антипов. С 1968 года в театре?

Ф. АНТИПОВ: Да.

К. ЛАРИНА: И никуда не уходили? Здрасте, Феликс Николаевич.

Ф. АНТИПОВ: Здрасте.

К. ЛАРИНА: И Дмитрий Высоцкий, с 2001 года в театре. Приветствую вас, Дима, здрасте.

Д. ВЫСОЦКИЙ: Здравствуйте.

В. СМЕХОВ: Это однофамилец и снова лидер театра. Это уже я от себя скажу. Да, Феликс?

Ф. АНТИПОВ: Да, здесь как-то почти три поколения.

К. ЛАРИНА: Да, да, да. Здесь три поколения. И ещё скажу, что объединяет людей, которые в этой студии сидят, кроме Любимова и Театра на Таганке – как я понимаю, все щукинские. Да?

Ф. АНТИПОВ: Да.

К. ЛАРИНА: Все – Щукинского училища, что тоже важно.

Мы договорились, что мы будем только о хорошем сегодня говорить, потому что Юрий Петрович Любимов – фигура невероятного масштаба, античного, я бы так сказала. Там весёлого мало было, в этой фигуре, как мне кажется.

В. СМЕХОВ: Юмор был всегда.

К. ЛАРИНА: Много было юмора, но сама жизнь невероятно, как мне кажется, драматична. Да? Огромная драматичная жизнь.

Ф. АНТИПОВ: Как всякий талант, он был многогранен.

К. ЛАРИНА: Так вот, о хорошем. Давайте тогда вспомним, с чего всё началось. Я перед передачей вчера ночью смотрела всё, что было в «YouTube» выложено из всяких старых-старых записей, и чего там только нет. Я видела Антипова, который пел песни Высоцкого очень смешно в спектакле «Владимир Высоцкий», где вы репетировали.

Ф. АНТИПОВ: Да.

К. ЛАРИНА: Потрясающе. Естественно, видели Вениамина Борисовича Смехова с чёрной чёлкой, как его со сцены сгоняет Любимов и говорит ему: «Веня, это стихотворение надо читать по-другому! Не надо здесь пафоса. Ты обращайся к ним. К ним обращайся!»

В. СМЕХОВ: Вот видно, что всё-таки Ксюша вышла из актрис.

Ф. АНТИПОВ: Самое главное требование Юрия Петровича – обращаться в зал. «Разговаривайте с залом всё время. Что вы, как эти деревянные игрушки Кузнец с Медведем, друг другу всё кланяетесь? В зал говорите! В зал! Привлекайте его к себе! Или наоборот – на него наезжайте. Но только в зал!» Это постоянная мантра такая: «Общение с залом, общение с залом, общение с залом».

К. ЛАРИНА: Феликс Николаевич, у вас же была непростая юность, насколько я знаю, криминальное прошлое.

Ф. АНТИПОВ: Криминальное прошлое – ну, относительно. Сейчас это считалось бы как бы бизнес-талантом. Но дело не в этом. Дело в том, что действительно у меня были всякие взаимоотношения даже в судебных инстанциях. Юрий Петрович, когда меня… Действительно, он пришёл, посмотрел наш самостоятельный спектакль в театре, это был Мрожек, «Трое на плоту».

К. ЛАРИНА: В 1968 году Мрожека играли?

Ф. АНТИПОВ: Да.

К. ЛАРИНА: Во даёте! Ничего себе.

Ф. АНТИПОВ: Это наша самостоятельная студенческая работа. Он посмотрел и, собственно, пригласил, сказав при этом вот что: «Я знаю все эти твои истории, все твои дела. Мне на это наплевать. В общем, я тебе даю работу – ты работаешь. Согласен?» Я говорю: «Конечно, Юрий Петрович». И это продолжалось 45 или 46 лет с ним.

В. СМЕХОВ: Начало это давайте услышим. Всё-таки когда не стало Юрия Петровича, что-то резко стало меняться. Это, видимо, божественное происхождение, ну, отечественных гениев, так скажем. Вот не стало Высоцкого – и резко изменился климат в театре. Может быть, вообще завершился…

К. ЛАРИНА: В театре?

В. СМЕХОВ: В театре, да. Может быть, завершился золотой век «Таганки».

Ф. АНТИПОВ: Ещё, что очень изменило жизнь театра – это уход Боровского. Я постоянно говорю, что это начался такой спад.

В. СМЕХОВ: Ну, это замечательно, что ты назвал это имя. Давайте так говорить…

К. ЛАРИНА: Многолетний художник, главный художник.

Ф. АНТИПОВ: Я имею в виду уход Боровского из театра.

В. СМЕХОВ: Говорят: «глыба», «гений». Это всё – пустые красивые слова. Но это всё ведь так или иначе отражено в конкретной непохожести. Любимов – это праздник непослушания. Любимов – это всегда движение. Как у Марселя Пруста: «Жизнь – это усилие во времени». Так вот, это непрерывное усилие, которым он, конечно, актёру досаждал, потому что никто так не двигался, как он. Только вчера мы говорили, репетируя с Димочкой и с замечательными актёрами, что Юрий Петрович приходил без десяти двенадцать. В наше время – без десяти десять. У нас начинались репетиции в 10 – и до 3. А у них начинаются в 12 – ну, 90-летний. Так он всегда приходил раньше, а актёры всегда приходили позже (или почти всегда). А он к этому относился нормально. При этом говорят: «Любимов был груб. Любимов – диктатор».

К. ЛАРИНА: Ну кто это говорит?

В. СМЕХОВ: Ксюша, вы не слушаете… Вы плохого никогда не слушаете. Вы только о хорошем.

К. ЛАРИНА: Это не может быть характеристикой творческого человека – «груб». А посмотрите, как все остальные репетируют? Убить хочется артистов.

В. СМЕХОВ: Обязательно – резкий, грубый. Мы говорим о начале – «Добрый человек из Сезуана». Ну, сделал один спектакль – и всё, больше он ничего не сделал. Вот он сладкий вахтанговский герой – и хватит этого. И что он ещё может? А что дальше было? «Антимиры»? Ну, «Антимиры». «Шесть хрипов, семь гитар». Ничего не угадывали со стороны люди. А те, которые сидели в зале, угадывали, потому что балдели. Ну и всё. И дальше ещё надо сказать, что молодёжь – вот те, которые сегодня ввергнуты в какую-то непонятную для нас жизнь, как правило (не все, конечно), тогда все густо валили на «Таганку». Перед этим густо валили в «Современник».

К. ЛАРИНА: В смысле – актёры?

В. СМЕХОВ: Да. Студенты МИФИ, МФТИ.

К. ЛАРИНА: В смысле – в зал?

В. СМЕХОВ: Да. В Театр на Таганке валило студенчество. Последний раз это было…

К. ЛАРИНА: А потом торговые работники заняли наши места.

Ф. АНТИПОВ: А потом академики, преподаватели.

В. СМЕХОВ: Одновременно.

К. ЛАРИНА: Это вам так кажется. Это взгляд со сцены. Вот он абсолютно неадекватный, неправильный.

В. СМЕХОВ: Помолчи, Феликс, сейчас мы узнаем правду.

К. ЛАРИНА: Потому что в ваш театр попасть было невозможно. Не-воз-мож-но! Только по великому блату. Билет на «Таганку» – это было, как сегодня, я не знаю, большая взятка валютная. Понимаете?

В. СМЕХОВ: Что такое начало? Ксюша, вы задали вопрос: «С чего вы начали?» Давайте так. Мы начали с «Доброго человека из Сезуана».

К. ЛАРИНА: Можно я вас прерву?

В. СМЕХОВ: Это работает на дальнейшую жизнь, потому что: «Единственная правота, – сказал Бродский, – это доброта». Ну, назову коротко. Это любовь, это поэзия и это свобода. Вот эти три слова.

К. ЛАРИНА: Минуточку…

Ф. АНТИПОВ: Ну и музыка, между прочим.

В. СМЕХОВ: А что такое поэзия?

Ф. АНТИПОВ: В общем, да, это застывшая музыка.

К. ЛАРИНА: Это архитектура.

Ф. АНТИПОВ: Кстати, действительно все спектакли можно назвать музыкальными. А когда началось вообще драматическое пение, допустим, в «Докторе Живаго», и дальше это продолжалось во всех спектаклях: «Марат и де Сад», «Медея» – ну, все спектакли. Замечательные хоры, которые делались. Нет, это замечательно. И ведь действительно человек, в общем, без какого-то музыкального образования и с весьма скромным слухом (музыкальным, я имею в виду), но с дикой совершенно интуицией поставил 30 с лишним опер. Кстати, знаете, какая у него любимая песня? Мы как-то ехали в автобусе на гастролях, ну, пели, естественно, по дороге. И я у него спросил: «Юрий Петрович, а какая у вас любимая песня?» Он говорит: «Мой костёр в тумане светит. Искры гаснут на лету. Ночью нас никто не встретит. Мы простимся на мосту».

В. СМЕХОВ: Димочка, а когда вы общались?

К. ЛАРИНА: Кто ведущий? Кто ведущий в этой передаче?

В. СМЕХОВ: Кто ведущий? Говори.

К. ЛАРИНА: Нет, я хотела у Димы спросить… Дайте, Дима расскажет сначала, как он туда попал, и вообще когда впервые в Театр на Таганке попал, может быть, как зритель.

Д. ВЫСОЦКИЙ: В Театр на Таганке я попал впервые как зритель, уже будучи студентом Щукинского училища.

К. ЛАРИНА: И что смотрели?

Д. ВЫСОЦКИЙ: Первый спектакль, который я увидел, был «Борис Годунов». Он меня потряс абсолютно. Я понял, что я никогда в жизни этого не видел и нигде, кроме этого места, не увижу. И когда уже на третьем курсе я стал задумываться о том, куда мне дальше двигаться, я смотрел спектакли в театрах Москвы, и мне, как правило, ничего не нравилось. Ну, более-менее, мне что-то нравилось, что-то не нравилось. Было два театра, которые абсолютно мне нравились – это «Таганка» и Фоменко. Фоменко – я понимал, что туда не попаду никогда, потому что там есть всё-таки мастер, который студентов сам.

К. ЛАРИНА: Для себя.

Д. ВЫСОЦКИЙ: А на «Таганку», в общем, тоже особенных иллюзий не было у меня попасть. Но как-то так случилось, что я с ребятами, выпускниками Щукинского училища, сделали тоже, кстати, «Бориса Годунова», сделали самостоятельный спектакль, показали его. Этуш его разгромил, как мог, в общем. Ну, неважно. Это был эксперимент. Но я познакомился с ребятами, которые работали в «Таганке» на тот момент. И когда в театре случилась вот эта очередная неприятная история с уходом артистов некоторых, срочно нужно было вводиться в спектакль кому-то. Я только-только перешёл на четвёртый курс, и мне предложили ввестись в роль Левия Матвея. Я ввёлся, практически без репетиций.

В. СМЕХОВ: Спектакль называется «Мастер и Маргарита».

Д. ВЫСОЦКИЙ: «Мастер и Маргарита».

В. СМЕХОВ: Я за Ксюшу сейчас.

Д. ВЫСОЦКИЙ: Спасибо. Вводился по кассете буквально, по записи.

К. ЛАРИНА: А Юрий Петрович вас когда увидел?

Д. ВЫСОЦКИЙ: Юрий Петрович увидел меня уже на втором спектакле. На первом спектакле он меня не видел.

Ф. АНТИПОВ: Ещё когда он узнал, что Дима музыкант.

К. ЛАРИНА: А Высоцкий, фамилия эта? Конечно, я понимаю, что это дурацкий вопрос, но он возникает неизбежно, Дима.

Д. ВЫСОЦКИЙ: Безусловно. Я лет шесть, наверное, слышал из зала буквально диалоги, будучи на сцене: «Это сын?» – «Да нет, это внук». – «Да не внук».

К. ЛАРИНА: Вообще страшно с такой фамилией приходить в Театр на Таганке.

Д. ВЫСОЦКИЙ: Мне сразу сказали. Юрий Петрович предложил поменять фамилию. Когда он решил взять меня в театр, он не сам, а через Виктора Семёновича Семёнова, нашего замечательного многолетнего заведующего труппой, предложил через него поменять фамилию, придумать себе псевдоним: «За неделю что-нибудь… Скажем потом, как тебя в афишах писать». Я мучился долго, ночами не спал, придумывал всякие идиотские псевдонимы.

Ф. АНТИПОВ: Бродский, например.

К. ЛАРИНА: Или Золотухин.

Д. ВЫСОЦКИЙ: Самое было такое – Глебов почему-то. Я не знаю, почему.

К. ЛАРИНА: Герой.

Д. ВЫСОЦКИЙ: Но в итоге все кончилось тем, что когда меня спросили: «Ну что, ты придумал?» – я говорю: «Да». – «Какая?» – «Высоцкий». – «Ты что, с ума сошёл? Он же не возьмёт тебя в театр». Я говорю: «Значит, не судьба». Ну, видимо, то ли Юрию Петровичу понравилось, то ли… Не знаю. Ну, факт остаётся фактом – я в театре столько лет и счастлив.

К. ЛАРИНА: «И я – Высоцкий». А можно ещё спрошу сразу, Дима, о вашем восприятии Юрия Петрович Любимова. Всё-таки вот и Феликс Николаевич, и Вениамин Борисович – они его помнят ну если не юным, то… Сколько, 40 ему было, когда всё началось?

Ф. АНТИПОВ: 45.

В. СМЕХОВ: Если быть точным, 46,5.

К. ЛАРИНА: Ну, молодой совсем. А у вас всё-таки совсем другой Любимов.

Д. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, может быть, это прозвучит немножечко пошло, но это правда, это моё ощущение. Юрий Петрович всегда был Юрием Петровичем. Сколько бы ему ни было лет, он всегда был человеком с очень тонкой интуицией, с очень тонким чувством юмора, и интуицией, особенно, естественно, того, что касалось театра. У меня одно только сожаление в жизни. Мне однажды сказали зрители, которые приходили на «Таганку», когда Вениамин Борисович и Феликс Николаевич были такими, как я, и моложе, и видели их. И человек этот не приходил долгое время в театр, а потом в театр и увидел меня, подошёл ко мне после спектакля и говорит: «Слушайте, у меня слезы… У меня такое ощущение, что я попал в молодость. Вы абсолютно из того времени». И я сначала обрадовался, а потом подумал: «Нет, это плохо. Артист должен быть современником всегда». Если я похож на них тех – значит, я уже…

В. СМЕХОВ: Если бы ещё кто-нибудь нам сказал, что это такое.

Ф. АНТИПОВ: Ну, таганский артист.

Д. ВЫСОЦКИЙ: Быть современником?

В. СМЕХОВ: Ты играешь сегодня главную роль в спектакле «Нет лет» по Евтушенко.

К. ЛАРИНА: Режиссёр – Вениамин Смехов.

В. СМЕХОВ: Это неважно. И Евтушенко говорит: «Ты смотри, это точно, как в 1967 году». Это абсолютно сегодняшние нервы, сегодняшняя клиповая психика наша. И поэтому зрители сидят… Ну, какие зрители? Юрий Рыжов, Арканов, Рошаль, Норштейн, Абдрашитов. У нас замечательные критики, кроме Лариной, все были. Но тем не менее – и это главное – они всё умеют со стихом. Вот что. Это современность или это всегдашность? Наверное, это современность, Феликс. Потому что у нас были выделены курсивом музыканты, особенно когда ты подражал… А нынче что? Они стихи поют, играют, психологически проживают, танцуют, вышучивают. То есть стихи могут всё.

К. ЛАРИНА: Подождите, а вас тогда Любимов приучал к поэзии, к этому языку?

В. СМЕХОВ: Правильно, Ксюша. Мы вместе рожали. Любимов силён тем, что называл второй гений театра Боровский… Любимов – гений коллективного труда. И в то же самое время из-за чего мы стали нами, и отчего «Таганку» так почитают, а после ухода Юрия Петровича вздрогнули: «Боже, мы потеряли «Таганку»… Мы ту ведь «Таганку» потеряли, а не «Таганку»… Вот так просто я скажу: при королеве, которая называлась Целиковская, это был золотой век «Таганки». При королеве, которая называлась «венгерская переводчица Катюша», она же Каталин, это уже другой театр, это другое время, бизнес-время. Это время, когда взрастают новые Любимовы. Кирилл Серебренников недаром говорит, что он кроме «Таганки» ничего не воспринимал, из Ростова. И он был посланником семьи Толи Васильева, представляешь? Он учился с дочерью Толи. Вот.

К. ЛАРИНА: Новости слушаем, а потом продолжаем нашу творческую встречу. Напомню, мы сегодня говорим о золотом веке «Таганки» и о Юрии Петровиче Любимове.



НОВОСТИ



К. ЛАРИНА: Мы возвращаемся в программу, которая, по сути, уже началась, только пока вы ещё не слышите, что она уже началась. Замечательно сейчас Вениамин Смехов говорил про любовь и про то, что Юрий Петрович нас любил (имею в виду артистов). Здесь в студии Вениамин Смехов, Феликс Антипов и Дмитрий Высоцкий. Мы говорим про Юрия Петровича Любимова. Я хотела такой вопрос задать вам всё-таки. Мы не можем обойти стороной какие-то драматические эпизоды из жизни театра.

В. СМЕХОВ: Мы можем.

К. ЛАРИНА: Нет, не можем. Я имею в виду даже не последнее, это меня меньше волнует, это связано совсем с другим. Я имею в виду…

В. СМЕХОВ: Изгнание.

К. ЛАРИНА: Изгнание, да, конечно. Просто многие люди, которые интересовались историей «Таганки», конечно же, очень поверили Леониду Филатову и в его замечательную повесть, которая стала фильмом – «Сукины дети». И там это ощущение, как вы говорите, осиротелости. Говорите сейчас, когда его нет. А тогда оно тоже чувствовалось: как брошеные дети. Недаром «Сукины дети» называется этот сценарий.

В. СМЕХОВ: Нет, так он был вытолкнут же властью.

К. ЛАРИНА: Это понятно, да.

Ф. АНТИПОВ: А мы, страна – как вы знаете, это было объединение порядочных людей против непорядочной власти.

К. ЛАРИНА: Давайте вспомним это.

Ф. АНТИПОВ: Я к тому, что действительно когда он остался за границей, я думаю, что вряд ли кто-нибудь уж так был уверен (уверен вообще не был), что он вернётся. Это было невозможно.

К. ЛАРИНА: Это было неожиданно для вас вообще вот то, что он не вернётся?

Ф. АНТИПОВ: Понимаете, тревожно. Тревожно и как-то ощущение брошенности и одиночества вообще-то. Где-то, может быть, таилось что-то такое невероятное, какая-то надежда на чудо, но это почти невозможно. И вдруг всё рухнуло. Между прочим, он ведь когда поехал туда что-то ставить, он ещё очень болел, вы знаете. Он в каких-то таких взаимоотношениях был, что он не очень стеснялся. Он мне показывал свои ноги, изъеденные страшной экземой просто до кровавых ран.

В. СМЕХОВ: Экзема началась там во время «Преступления и наказания», когда они стали работать. А ухудшение, как ты знаешь, когда 2 сентября был сбит нами корейский самолёт. И это всё было экземой. А потом, когда ему произнесли… И посольство боялось переступить порог театра. Он был одинок. Он и Боровский. Они доделали спектакль, сами пошли в посольство и там получили от человека по фамилии Филатов, идиота какого-то, советника, который сказал: «Преступление вы совершили, а наказание вас ждёт в Москве». И Юрий Петрович со своей нервной…

К. ЛАРИНА: Они там дали интервью какое-то, что ли?

Ф. АНТИПОВ: Он подписал «Письмо тринадцати» знаменитое. Помните?

К. ЛАРИНА: «Пусть Горбачёв предоставит нам гарантии»? Это позже.

Ф. АНТИПОВ: Нет, это позже. Когда лишили его гражданства, после этого письма.

В. СМЕХОВ: Нет, это статья была.

К. ЛАРИНА: Это было уже перестроечное время, письмо.

В. СМЕХОВ: Интервью на самом деле, когда он сказал…

Д. ВЫСОЦКИЙ: Геббельс.

В. СМЕХОВ: Этого называет Геббельсом, а этого химиком, Демичева. Ну да, он в «L'Humanité», которое вы сегодня вспоминали, в 1977 году тоже ведь не стеснялся выражений. И сейчас, когда Петровича нет, то он действительно является всё больше и больше. Но он является всё больше и больше тем, кто со стороны в категории сегодняшнего уплощения всего. Всё, что объёмное, сейчас проще делать плоско: «Актёры выгнали Любимова». «Всё актёры» – обобщение. Всё это фигня.

К. ЛАРИНА: Это вы уже говорите про последнее.

В. СМЕХОВ: Про последнее. А тогда как раз было понятно, что они дождались момента, когда они могут от него отделаться. Но хитрость власти в том, что она должна была это делать тайком. Его лишили гражданства в июле, когда дал согласие стать отцом Анатолий Васильевич Эфрос, гений, которого таким образом, в общем, осрамили перед его друзьями.

К. ЛАРИНА: И ускорили его уход из жизни.

В. СМЕХОВ: Ускорил уход из жизни замминистра Демичев. Тоже ведь враньё какое говорят. Ну, слух, что резали дублёнку. Это кошмар.

Ф. АНТИПОВ: Господи, это такая мура.

К. ЛАРИНА: Дима, вы вообще понимаете, про что вспоминают? Это же сплошные байки и легенды.

Ф. АНТИПОВ: А по поводу последней истории, что выгнали, не выгнали. Ведь потом мы, наоборот, собрались и просили вернуться Юрия Петровича. И Юрий Петрович отреагировал вот каким образом. Он сказал: «Ну, эти власти-то должны понимать и учитывать мнение артистов. Как же так? Вот они же высказались, вроде как извинились». Но, видимо, что-то происходило в департаменте, что они так его…

К. ЛАРИНА: В департаментах всегда что-то происходит.

Ф. АНТИПОВ: Не знаю, может быть, их не устроили предложения Юрия Петровича.

К. ЛАРИНА: Да бог с ними!

В. СМЕХОВ: Когда начиналась история с Евтушенко «Нет лет», я попросил Юрия Петровича нас благословить. Я дождался, когда Кати не было дома, и он подошёл к телефону. И он сказал, что он благословлять не может, потому что он не священник (сострил немедленно). Он говорит: «Ну, если получится – хорошо, да», – потому что он уже говорил с Евтушенко. И всё. А дальше я услышал просто прямым текстом, кто не должен быть в театре, если он придёт. Он называл просто одного или полтора человека, он сказал: «Пока они здесь, я не буду».

Ф. АНТИПОВ: «Я не приду».

К. ЛАРИНА: Но тем не менее когда пришло известие о его смерти и когда его портрет появился на фасаде Театре на Таганке и на фасаде театра Вахтангова, куда народ понёс цветы? Куда народ понёс цветы?

Ф. АНТИПОВ: На Таганку.

К. ЛАРИНА: На Таганку. Народу всё равно, что там: хочу я туда, не хочу я туда. У народа ассоциация одна: Любимов ассоциируется с Театром на Таганке. Вот что бы вы там ни говорили, ни делали – это всё частные истории. Но если говорить с высоты птичьего полёта, безусловно, это «Таганка». Это «Таганка»! Ну что тут говорить?

Ф. АНТИПОВ: Да, и даже не надо, допустим, говорить о том, присвоить ли звание…

К. ЛАРИНА: Театр имени Любимова. Почему нет?

Ф. АНТИПОВ: Он и так театр Любимова. Вот действительно не надо ничего. Театр Любимова – это Театр на Таганке.

В. СМЕХОВ: Я помню письмо Любимова к властям, подписанное им и директором театра: «Театр драмы и комедии» просим заменить на то, как его называет народ – «Театр на Таганке». Его послали раз, два, три. А потом, когда уже перестройка, тогда…

К. ЛАРИНА: А вот смотрите, опять же хочу вернуться к началу, потому что вроде как и Антипов, и Смехов у самых истоков стояли, что называется. Но насколько я знаю, Вениамин Борисович всё-таки работал в театре до прихода Юрия Петровича и практически его встретил там. Да?

В. СМЕХОВ: Это тема вообще провинции и столицы внутри одной Москвы. Тоже нельзя ничего обобщать.

К. ЛАРИНА: Там был Фоменко в то время, когда вы туда пришли. Ну, подождите. «Микрорайон» кто ставил?

В. СМЕХОВ: Когда я там был, это был театр, который был достойно патетическим, сразу после войны. 1945 год, Плотников и замечательные артисты. Но театр выдохся на патетике, потому что уже при Сталине было запрещено относиться с уважением к инвалидам войны, к людям в форме. Это же была уже тогда ситуация против героев войны, если хотите. Потому что запрещали поэтов войны. Это был героический прорыв, они были только что запрещены, но это уже не было Сталина. И, конечно, для людей Театр драмы и комедии – это был театр, как сказать… Брали билеты в нагрузку.

К. ЛАРИНА: В нагрузку, да.

В. СМЕХОВ: Вот Театр драмы и комедии – это нагрузка. Но я-то пришёл туда доигрывать как актёр. Я уже не хотел быть актёром, я в себе разочаровался. И должен был убежать, всё.

К. ЛАРИНА: Сколько вам было лет?

В. СМЕХОВ: И вдруг мой младший помощник Лешенька Кузнецов, изумительный актёр…

К. ЛАРИНА: Сколько вам было лет?

В. СМЕХОВ: Мне было 22 года. И я узнаю от Лёшки, что Любимов на курсе делает что-то невероятное. Делают Алек Буров и Юрий Петрович Любимов. Всё, я пришёл, посмотрел – чудо! И я не знал, что судьба вот так соединиться. И вдруг стали предлагать Любимову после того, как Константин Симонов в «Правде» написал: «Хорошо бы из этого курса сделать театр». Это авторитет был. И многие были «за». Нина Петровна Хрущёва дважды была на спектакле, Шестакович вообще полюбил этот спектакль, и так далее. Гениальные люди, осколки Серебряного века – они все потянулись туда, где реабилитировались не миллионы из сталинских лагерей, кто выжил, а поэзия Мандельштама, Ахматовой, Есенина и театра Мейерхольда. Любимов, конечно, служил тому, что его потрясло в юности.

К. ЛАРИНА: А когда вы поняли…

В. СМЕХОВ: До конца, между прочим. Даже последний спектакль они так или иначе… Это другое уже было, это был другой театр.

Д. ВЫСОЦКИЙ: Ну, не в чистом виде был, мне кажется, Мейерхольд. Всё-таки это синтез был такой вахтанговской школы.

В. СМЕХОВ: Да. Праздник игры вахтанговский. Отношение к публике – то, что Феликс сказал. Это развёрнуто на зал, никакой четвёртой стены.

К. ЛАРИНА: А когда вы поняли, что всё-таки это опасное дело? Это очень важно проговорить. Потому что когда смотришь на историю театра и просто хронику спектаклей – там через каждую строчку: «запрещён», «запрещён», «запрещён». Вот «запрещён» – это просто слово. А как это отражалось на атмосфере, насколько это было понятно всем вам, молодым актёрам, что это очень серьёзно? Ну?

В. СМЕХОВ: Извините, Ксюша, это преувеличение, конечно. Запрещено по-настоящему было, может быть, два спектакля или три.

К. ЛАРИНА: Сколько? Ну ладно, «два».

В. СМЕХОВ: Подождите. Но калечили.

К. ЛАРИНА: Калечили, да.

В. СМЕХОВ: Калечили спектакли и издевались над Любимовым так, что мы не знали. Ещё к чести Любимова надо сказать: он много выносил. Он ругал актёров, и правильно делал. Он любил – поэтому ругал. Был спектакль, когда я был невольно не только член худсовета (вот как и Феликс был), но я был автором сценария «Послушайте!», и я видел, как ему выкручивают руки.

К. ЛАРИНА: Это Маяковский, да?

В. СМЕХОВ: Да. Когда он взял в качестве членов худсовета Шкловского, Кирсанова, Паперного и Кассиля. И они, не стесняясь присутствия гениев и вообще вот таких людей, зачитывали полуграмотно: «Вот этой строчки не должно быть, это антисоветское направление спектакля». Это большая история, не буду говорить. Но я помню, как Юрий Петрович был вне себя от того, что говорил первый зам и главный, конечно, палач, человек с симпатичной фамилией Шкодин. И этот Михаил Шкодин ненавидел Любимова, у него был комплекс неполноценности. Он окончил Щукинское училище, а потом Высшую партийную школу. Он угнетал всех: и «Современник», и Мишу Жванецкого выгонял из города, но «Таганка» – это было его любимое место.

Ф. АНТИПОВ: Нужно сказать, что у Юрия Петровича всё-таки был такой характер. Ему конфликт, борьба, вообще вот всё это противостояние придавало сил.

В. СМЕХОВ: Феликс, не крась одной краской, ради бога.

Ф. АНТИПОВ: Это не одной краской.

В. СМЕХОВ: Конечно, ему нравилось, что на театр обращено…

Ф. АНТИПОВ: Хотя, с другой стороны, тоже вот как к этому относиться? Он говорил: «Я вот приходил, там была вертушка, я мог позвонить – и всё решалось». Видите, как-то…

К. ЛАРИНА: Можно было договориться.

В. СМЕХОВ: Это уже четвёртый Любимов – Любимов вертушек, Любимов баек. Я сказал: «Вы очень хорошо, Юрий Петрович, умеете вспоминать. Лучше всего вам удаётся вспоминать то, чего не было на самом деле». Он смеётся, говорит: «Воображение, я же режиссёр».

К. ЛАРИНА: Подождите. А это отражалось как-то на атмосфере театра, на вас? Вы понимали, что это остриё?

В. СМЕХОВ: Если вы актриса и стоите на сцене…

Ф. АНТИПОВ: Вот вам сейчас в студии вашей на «Эхо Москвы» страшно?

К. ЛАРИНА: Ну подождите. Сейчас другие времена всё-таки.

Ф. АНТИПОВ: Дело вот в чём. Дело в том, что ведь репетируя, играя спектакль, мы думали не об этом. Думали, как лучше сыграть, как правильно.

К. ЛАРИНА: Ну, когда приходила комиссия оттуда. Вот они сидели, три человека в зале. Как это играть? Вы понимали, что решается судьба?

Ф. АНТИПОВ: Оказалось, что мы сыграли лучше, когда пришли вот эти три человека. Петрович был в восторге: «Во молодцы! Вот это я понимаю – работа. Три человека – а вы сыграли прекрасный спектакль».

В. СМЕХОВ: Понятно, да? Нет, Феликс играл Мотякова. Гениально играл!

Ф. АНТИПОВ: Ну, ладно тебе.

В. СМЕХОВ: Сверхгениально играл Золотухин. Конечно, «Бумбараш» – это его, в общем, небесная просто роль.

 Отправлено: 13.10.14 00:55. Заголовок: И окончание: К. ЛАР..

И окончание:

К. ЛАРИНА: Это спектакль «Живой», я объясняю.

В. СМЕХОВ: Представляете, вот спектакль «Живой» по Можаеву играет – третий министр культуры смотрит. Третий запрещает. А для Любимова, конечно, это не радость, Феликс.

Ф. АНТИПОВ: Нет, я не говорю про радость. Я говорю про темперамент.

К. ЛАРИНА: «Есть упоение в бою».

В. СМЕХОВ: Конечно, конечно. Но вы же спрашиваете, что мы отвечали.

К. ЛАРИНА: Когда тебя гнут – а ты не гнёшься. Тебя гнут – а ты не гнёшься. Это же здорово.

Д. ВЫСОЦКИЙ: Одно из любимых стихотворений, кстати, Юрия Петровича.

В. СМЕХОВ: Самое любимое – «Пиндемонти».

К. ЛАРИНА: Ну прочтите.

В. СМЕХОВ: А я вам скажу. Это время открытий было. Это, конечно, был праздник. Конечно, сидели, как мы говорили, амбалы в зале, четыре человека, и потом он гордится тем, что мы граждане, что мы сыграли, когда запрещали Высоцкого, например. Есть у Боровского упоминание этой изумительной речи Любимова о том, как он гордился своими артистами, которые остались верными художеству. Художники играли. Ладно.

Что касается стихотворений Пушкина. Прилетел, переехал из Питера в Москву знаменитый академик Волькенштейн Михаил Владимирович, отец известного режиссёра Аленикова. Мы дружили с ним. И он нас с Володей пригласил на новоселье. И что он делал, этот человек? Он на новоселье сказал: «А вы знаете «Из Пиндемонти»?» Володя сказал: «Нет». Я честно сказал: «Нет». – «Вот сейчас я вам…» Он нас наградил, никакого нам новоселья не надо было. Мы были потрясены. И речью Блока в 1921 году о Пушкине.

После этого Юрий Петрович делает спектакль «Товарищ, верь…». И дальше пресс-конференция где-то… Это тоже отдельный случай, как Любимов ведёт пресс-конференцию, каждому раздавая какие-то пряники. И он сказал: «Товарищ, верь…» Вениамин, ты не участвуешь в спектакле». Но я мог прочитать из спектакля то, что туда не вошло. Я прочёл. И после этого Юрий Петрович, когда бывали дни уже после его возвращения, он говорил: «Прочти ещё, а?»

Можно, я прочитаю? Мы играли это с моим другом Игорем Квашой, которому не надо было открывать Пушкина, он всё знал. Вот Фоменко и Кваша всё знали. Послушайте, как сейчас звучит это стихотворение, когда не стало Юрия Петровича.

Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Всё это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от властей, зависеть от народа –
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчёта не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…

Ф. АНТИПОВ: И это было в нескольких спектаклях, не в одном.

В. СМЕХОВ: Но так же, как и пастернаковское, как он пробивал стихотворение запрещённое из «Живаго»: «Гул затих, я вышел…» И это тоже… Это он, потому что «распалась связь времён. Ужели я связать её рождён!» Это Любимов, который до последнего дня был верен своим кумирам молодости и тянул эту связь. И, может быть, он и наградил. Как замечательно Васильев сказал: «Выстройтесь все – люмпены, левые, правые, либералы – поздравьте этого человека! Без него не было бы вас». Это такая метафора лютая.

К. ЛАРИНА: Я хочу сказать, конечно, что вместе с Любимовым вспоминаешь какую-то невероятную толпу людей, которых тоже уже нет на свете – и молодых, и немолодых. У меня «Таганка» ещё ассоциируется с Иваном Дыховичным, который тоже был невероятно таганковский человек. Вот всё актёры, которые (не знаю, согласитесь ли вы со мною или нет) когда-то там работали, а потом по разным причинам ушли – у них всё равно внутри сидит вот этот какой-то…

В. СМЕХОВ: Саша Калягин.

К. ЛАРИНА: Но всё равно это «Таганка», она не отпускает. Это связано, конечно, всё равно с Юрием Петровичем.

В. СМЕХОВ: Ну и ещё соблазн. Соблазн зрителю сказать от души то, чем Любимов нас кормил. Посмотрите за окно, чем живёт наша несчастная и прекрасная страна. Сострадание к человеку может быть только у Фоменко в театре.

К. ЛАРИНА: А традиция, простите, встречать день рождения, она с первого года, с 1965 года уже было принято, да?

В. СМЕХОВ: Да, мы смешили, потому что нас могли закрыть: «Поскорее надо праздник устроить». А у нас на празднике кто был? Наши соседи по столу. Называю: Ульянов, Окуджава, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Карякин.

Ф. АНТИПОВ: Все, все, все.

К. ЛАРИНА: Но традиции же были какие-то?

Ф. АНТИПОВ: Капуста, картошка, водка.

В. СМЕХОВ: И капустник.

Ф. АНТИПОВ: И капустник, который делал Венечка.

В. СМЕХОВ: Изображали Любимова так, что на следующий день в репетиции Любимова было: «Вениамин, вы можете как-нибудь забыть вот эти ваши капустники и играть по существу».

Ф. АНТИПОВ: Но ему так это нравилось, честно говоря. Он с таким упоением вообще на всё это смотрел, хотя потом говорил: «Подумаешь, свеча на ветру».

К. ЛАРИНА: А у вас осталось это? Вы сочиняли что-нибудь на день рождения театра?

Д. ВЫСОЦКИЙ: Мы сочиняли. Не было таких сумасшедших капустников. Я видел запись с 10-летия «Таганки» – потрясающе!

Ф. АНТИПОВ: Это то, что делали на телевидении, да?

В. СМЕХОВ: Нет, в Домке актёра.

К. ЛАРИНА: Нет, это было в театре, в фойе.

Ф. АНТИПОВ: Подожди, где-то мы снимали. Веня, вспомни.

В. СМЕХОВ: Ты у меня снимался в «Москва говорит» Маяковского.

К. ЛАРИНА: Товарищи, вы сами сделали эту потрясающую подводку на нашу коду, поскольку сейчас мы в конце программы услышим как раз фрагмент из этого капустника к 10-летию Театра на Таганке. Спасибо большое Смехову, спасибо Антипову, спасибо Диме Высоцкому. И Юрию Петровичу спасибо.

В. СМЕХОВ: Спасибо Лариной.

Ф. АНТИПОВ: Спасибо «Эху Москвы». Сегодня эхо было хорошее.

ЗВУЧИТ ФРАГМЕНТ КАПУСТНИКА К 10-ЛЕТИЮ ТЕАТРА НА ТАГАНКЕ.>

 Отправлено: 14.10.14 15:32. Заголовок: Не знаю куда... Но -..

Не знаю куда... Но - гениально.

Иосиф Бродский, Михаил Козаков, Игорь Бутман:

 Отправлено: 14.10.14 16:14. Заголовок: И встреча Михаила Ко..

И встреча Михаила Козакова со зрителями, это было, я так понимаю, к его 75-летию:

 Отправлено: 15.10.14 16:12. Заголовок: Интервью с режиссеро..

Интервью с режиссером Владимиром Мирзоевым на сайте Рsychologies.ru:

Владимир Мирзоев: «Идет холодная война между потомками жертв и палачей»

Владимир Мирзоев – о том, как жить во времена антигероев

Елена Губайдуллина

В театре им. Евг. Вахтангова вышел спектакль «Безумный день, или Женитьба Фигаро» по комедии Бомарше. Режиссер Владимир Мирзоев увидел в пьесе XVIII века много параллелей с сегодняшними проблемами.

Psychologies: В финале спектакля граф Альмавива просит прощения у каждого персонажа спектакля. Своевременное раскаяние способно многое спасти. Но почему в жизни так трудно вовремя произнести слово «простите»?

В. М.: Вероятно, бесконтрольная власть ослепляет, как молния, – причем любого человека, независимо от его ума, дарований, принципов. Супермен говорит «простите» только в последний момент, в момент личной катастрофы, когда небо становится с овчинку и приходит последняя ясность. Я помню жалкие глаза Саддама Хусейна в яме – просто несчастный, до смерти перепуганный старик, уже не диктатор, не сверхчеловек.

При всем феноменальном обаянии Суханова, все же граф – антигерой. Сейчас время не героев, а антигероев?

В. М.: Пожалуй, да. Нашу реальность, похожую на дурной сон, скверный анекдот, на «роман скандалов» Достоевского, определяют и энергично формируют именно антигерои.

Хотя Фигаро и Сюзанна – мои любимые герои, они по всем параметрам уступают графу Альмавиве. У этих ребят нет ни денег, ни статуса, ни связей, ни родителей, ни собственной крыши над головой. Они – обычные молодые люди из провинции. Правда, у них есть голова на плечах и есть любовь. Они есть друг у друга, и это делает их невероятно сильными, почти неуязвимыми для козней местного царька-феодала. Если бы граф был банальным глупцом-ловеласом, мы бы не стали так уж переживать – схватка оказалась бы условной, неопасной. Впрочем, она в итоге такой и оказалась. Но не потому, что Альмавива слабый противник, – просто Сюзанна и Фигаро непобедимы. Как непобедимо движение жизни и стремление современного человека к свободе, прочь от родоплеменной архаики.

Ваш спектакль называется «Безумный день». В чем, на ваш взгляд, заключается безумие сегодняшнего дня?

В. М.: Мы проживаем удивительный отрезок нашей истории. Для социального психолога, для писателя и режиссера – исключительно ценный материал, уникальный. У меня почти физическое ощущение, что страна опять (в который уже раз) пытается выйти из осевого времени в циклическое. Где эволюции не существует, где нет ни Дарвина, ни Эйнштейна, ни Вернадского, где о дееспособном парламенте можно только мечтать.

Я говорю «страна», а имею в виду, конечно, элиту, правящий класс, захвативший монополию на все мыслимые ресурсы: политические, бюджетные, медийные. То есть конкретная группа физических лиц совершает аборт модернизации, хочет вернуться, так сказать, в свое традиционное лоно: с феодальной зависимостью всех уровней, всех слоев общества – от монарха и его двора до последнего вертухая в зоне. Идеально организованный мир для этого типа сознания – казарма. Вопрос, зачем они это делают, не имеет смысла – эта стратегия на сто процентов эгоистична.

Для меня главный вопрос другой: население тоже этого хочет? Или советский человек столь пластичен? Лепи что угодно, он только спасибо скажет? Вероятно, антрополог дал бы такой ответ: травмы ХХ века чудовищны, раны не залечены, холодная война между потомками жертв и палачей продолжается. Мало того, ее сознательно провоцируют отечественные поклонники Макиавелли – разделяй и властвуй, веселись и барствуй. Вбивать клинья, раскалывая население по всем возможным линиям – религиозной, имущественной, национальной, – это не тактика государственных мужей. Государство для того и придумано, чтобы сглаживать конфликты, искать баланс интересов, которые неизбежно противоречивы, – современное общество не гомогенно, а, напротив, многослойно и фрагментарно.

На мой взгляд, желание залезть в берлогу и там забыться сладким сном еще лет на сто пятьдесят глубоко антиисторично и опасно для будущего страны. Разве нужна еще одна геополитическая катастрофа? Правильно – не нужна. Значит, нужно адекватно отвечать на вызовы современной цивилизации, а не клеить грим персонажей Владимира Сорокина.

И все-таки: можно ли вернуться в циклическое (зацикленное на прошлом) время, или это безумная антиутопия? Видимо, можно. Для этого нужен сущий пустяк – уничтожить или свести в правовом смысле на нет европейскую Россию. По разным оценкам это 15–20 миллионов граждан. Иван Грозный нашел простое решение «европейского вопроса» – убивал целыми семьями, разорял руками своих опричников не только бояр, но и купцов, крестьян, захватывал собственность. Сталин выучил урок, чекисты продолжали уничтожать элиту, снимать плодородный культурный гумус, слой за слоем, по алфавиту, пока не добрались до каменной породы. Думали, что это фундамент советского храма, а оказалось – кости динозавров.

Мечта «новых дворян» (определение Патрушева) – выдавить образованный класс за границу, чтобы под ногами не путались и не мешали воспитывать народные массы. В ближайшее время нас ждет введение выездных виз.

Что помогает вам противостоять безумию?

В. М.: Я тяжело переживаю искусственный раскол внутри общества, с трудом справляюсь с эмоциями. Вспоминаю французов: они, находясь в компании, никогда не говорят ни о политике, ни о религии – считают неприличным. Возможно, нам всем стоить взять этот принцип на вооружение, хотя бы временно. Не хочу терять людей, с которыми дружу по сорок, тридцать лет. Что помогает справляться с безумием? Профессия помогает.


Пьер-Огюстен Карон де Бомарше «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Театр им. Евг. Вахтангова. Постановка Владимира Мирзоева. В главных ролях: Максим Суханов, Марина Есипенко, Анна Антонова, Павел Попов, Полина Кузьминская, Леонид Бичевин, Лада Чуровская.

Спектакль идет 19 и 26 октября, 11 и 23 ноября, 23 и 30 декабря.

 Отправлено: 23.10.14 12:36. Заголовок: Симпатичсное интервь..

Симпатичсное интервью с Ириной Климовой в "Аргументах недели":

Научилась чему-то у персонажа – пользуйся

Татьяна НИКИШИНА

Актриса Ирина КЛИМОВА стала известна благодаря популярному фильму «Зимняя вишня», где сыграла Слоника, любовницу героя Виталия Соломина. Снялась в фильмах «Петербургские тайны», «Улицы разбитых фонарей», «Семь жён одного холостяка» и др. Как продюсер дебютировала с фильмом «Дом без выхода». В запасе у Ирины сериал «Поцелуйте невесту».

- Ирина, в сериале «Поцелуйте невесту» вы сыграли сотрудницу загса, которая после развода и не думает впадать в депрессию. Эту роль вы получили благодаря тому, что были соведущей передачи «Клуб бывших жён»?

– В кино важен типаж. Нужна была актриса славянской внешности. Другое дело, что опыт работы в «Клубе бывших жён» помог мне как артистке. Я чувствовала себя как рыба в воде, казалось, что всю жизнь работаю в этом загсе. Все ситуации были знакомые и понятные. Моя героиня Наталья Петровна 25 лет прожила в браке, у неё двое детей, внучка. Всё вроде бы хорошо. И вдруг она узнаёт, что у мужа есть любовница. Она выгоняет изменника из дома, разводится и постепенно превращается из серой мышки в ухоженную эмансипированную женщину. В довершение ко всему устраивает в загсе праздничные церемонии разводов.

– Дайте универсальный совет – как быстрее восстановиться после развода, расставания с любимым?

–Самое главное – не унывать. Сколько раз упал – столько раз встал и пошёл дальше. Психологи утверждают, что развод является даже более сильным стрессом, чем смерть близкого человека. Это надо пережить, просто так ничего не проходит. Какое-то время будет больно, и к этому надо быть готовым. Например, последний брак у меня был довольно короткий. Но мне потребовалось целых пять лет, чтобы горечь и обида по этому поводу перестали появляться. Можно устроить себе тренинг расставания с прошлым: что-то написать, сжечь, выбросить, расколотить. И делать это надо периодически, а не один раз. Когда я развелась, то первое, что сделала, – пошла в парикмахерскую и перекрасилась из блондинки в брюнетку. Хотелось, чтобы в зеркале ничего не напоминало о прошлом.

– Вашей визитной карточкой стал фильм «Зимняя вишня». Как вы вспоминаете о Виталии Соломине?

–Виталий Мефодьевич – профессионал с большой буквы! А ещё я бы сказала, что он был таким творческим хулиганом. Но на репетициях никогда не выдавал своих задумок. Например, у нас была сцена, когда мы едем на машине и въезжаем в озеро. На репетиции в озеро за нас въехали каскадёры, мы сидели по шею в воде, потом вылезли и шли к берегу разговаривая. На съёмке Соломин сделал такую вещь: когда мы вышли из машины, он стал разговаривать на повышенных тонах, я не растерялась и подыграла. Потом вдруг схватил меня за шкирку и начал мотать по всей речке. Было очень смешно, но, слава богу, в этот момент я была спиной к камере. Потом собралась, что-то крикнула, брызнула, кинула… В результате сцена получилась очень живая. Ещё в Виталии Соломине меня восхищало то, что он был очень семейным человеком. Каждые два часа звонил жене и дочкам, спрашивал: «Как дела? Что привезти?»

– О каких ролях мечтаете?

– У меня есть подруга – режиссёр Гузэль Киреева, которая снимала «Глухаря». Недавно я пересмотрела все части сериала и поняла, что мне нравятся полицейские истории. Я бы с удовольствием сыграла такой образ, начальника ОВД. Сильную, мудрую, невозмутимую женщину, которая не теряется в сложных ситуациях. Самой-то не всегда этих качеств хватает. Актёрство – своего рода психотерапия. Если ты открываешь для себя нужное качество в герое, то можешь его перенести и воспитать в себе. Как говорится, научился чему-то у персонажа и пользуешься этим в жизни.

– В свои 11 лет ваш сын проявляет артистические способности?

–Это удивительно, но в этом году Никита сам захотел и пошёл в кружок русского театра. Ходит три раза в неделю и пока не бросает. Не могу сказать, что я безумно рада такой перспективе, но если загорится и захочет жизнь отдать актёрской профессии, как его мать и отец (знаменитый «мент» – актёр Алексей Нилов. – Ред.), то куда деваться.

С отцом, правда, общаются они больше дистанционно. Но у меня есть задумка съездить с сыном на каникулы в Питер и повидать папу. Возможно, в ноябре так и сделаем.

– Оглядываясь в прошлое страны и думая о её будущем, хотелось бы что-то изменить?

– Помню, в 1989 году, когда я училась на втором курсе «Щуки», к нам как-то пришло много известных деятелей культуры: Юрский, Кайдановский, Ширвиндт… Обсуждалась ситуация, которая сложилась на тот момент в театре и кинематографе. Встал Ролан Быков и сказал: «О чём мы тут говорим? Мы живём во времена, когда посредственность объявила войну таланту, и пока она, к сожалению, выигрывает!» На мой взгляд, эти времена, увы, затянулись. Талантливым людям в России сложно. Ситуацией, учреждениями и страной в большинстве случаев руководят середнячки и посредственности, а не профессионалы своего дела! А мне бы хотелось, чтобы в нашей стране научились поддерживать и ценить таланты и профессионализм во всех областях. И тогда, возможно, многое изменится к лучшему!

 Отправлено: 25.10.14 22:33. Заголовок: Не интервью, конечно..

Не интервью, конечно, просто Станислав Садальский напомнил еще об одной потрясающей судьбе...

Вот о ком надо снимать фильм

И придумывать ничего не надо, такой сценарий там написала сама жизнь…
Не знаю, кому по силам будет эта роль, но играть ее должна абсолютная красавица.



Всегда удивлялся, когда говорили о ее какой-то демонической внешности.
Я видел только удивительную, трагически красивую женщину.



Потомственная графиня из старинного греческого рода Капнистов. Родилась в Ленинграде в богатейшей семье.
Отец расстрелян после революции, а Мария первые восемь лет получила в 1941-м, за антисоветскую пропаганду и агитацию. Отбывала срок в самых страшных лагерях – Карлаг, Степлаг, Джезказган.



В 1953-м после смерти Сталина уголовников из лагерей отпустили, а "фашистов", - таких, как Капнист, отправили на поселение.
Второй срок она получила, избив до полусмерти воспитательницу, регулярно бившую в детском саду ее ребенка. Девочку отправили в детский дом, а Капнист еще на пять лет по этапу. В общей сложности Мария провела в лагерях пятнадцать лет.



Слава пришла после роли злой волшебницы Наины в фильме "Руслан и Людмила". За Капнист сразу закрепилась слава колдуньи.



Чародейки, цыганки, гадалки, таинственные монахини – вот ее амплуа.
"Ведьма…", - глядя на нее, шептались бабки у подъезда.
Ведьма, так ведьма. Поднявшись к себе, она сплетала веревку из простыней, спускалась на ней из окна третьего этажа, и, обойдя дом, вновь медленно проходила в подъезд мимо онемевших старух на лавке.



Я снимался с Марией Ростиславовной лишь в одном фильме - "Искушение Дон Жуана", где у нее был очередной характерный эпизод. А в октябре 1993-го ее сбила машина на проспекте Победы. Она шла из Дома кино к своей любимой киностудии Довженко, шла не по подземному переходу, которых боялась (клаустрофобия после лагерей), хотя после них она уже ничего не боялась... В общем, автомобиль не заметила.
Мария выжила, но, как это часто бывает с пожилыми людьми, в больнице недосмотрели, недолечили, не уберегли. Она простудилась и 25 октября умерла.

 Отправлено: 26.10.14 15:34. Заголовок: Женя, спасибо! Не з..

Женя, спасибо!
Не знала, что у Марии Капнист такая трагичная судьба.
На последнем фото такие добрые глаза!

 Отправлено: 27.10.14 00:36. Заголовок: Вы не поверите, я по..

Вы не поверите, я помню Марию Капнист с детства. Она жила где-то совсем рядом и очень часто ходила по нашей улице. (ул. Ветрова).
В детстве мы ее жутко боялись, считали то ли ведьмой, то ли городской сумасшедшей. Бегали за ней с диким криком: "Ведьма идет!!!", рожи корчили из-за деревьев, а она отвечала нам тем же и изображала демонический смех, размахивая шалью (она куталась в какие-то странные балдахины, теперь я понимаю, что она всегда зябла - такая худющая была, страх!) Мы удирали и прятались с ужасом и восторгом. Сердце колотилось, как бешеное.

Только потом мы узнали, что она актрисса.
Став взрослыми, вежливо здоровались, и она в ответ лукаво улыбалась - мол, помню я ваши проказы))) Но не было в этой улыбке ни капли упрека и обиды, и становилось весело от этих переглядок и детских воспоминаний.

Да, вот еще помню, что у нее в руках часто были полуувядшие цветы...

 Отправлено: 27.10.14 23:40. Заголовок: Сегодня юбилей Никол..

Сегодня юбилей Николая Караченцева - 70 лет!
От всей души его поздравляю и желаю только здоровья, здоровбя, здоровья!

Отрывок из телевизионной передачи "Театральные встречи". 1981 г. Романс из рок-оперы "Юнона" и "Авось". Актёры театра им. Ленинского комсомола Николай Караченцов, Павел Смеян, Александр Абдулов, Елена Шанина и др. Музыка - А. Рыбников, слова - А. Вознесенский.



Потрясающая запись... Просто мороз по коже.

 Отправлено: 29.10.14 15:36. Заголовок: Galina пишет: Вы н..

Galina пишет:

цитата:

Вы не поверите, я помню Марию Капнист с детства. Она жила где-то совсем рядом и очень часто ходила по нашей улице. (ул. Ветрова).

Галя, спасибо за рассказ!
В детстве, больше всех из фильма "Бронзовая птица" впечатлила Мария Капнист, просто заворожила. Представляю, каково было видеть её вблизи.
А какая она в "Белых одеждах"! И ведь всё эпизоды.

 Отправлено: 29.10.14 16:53. Заголовок: Tori пишет: В детств..

Tori пишет:

цитата:

В детстве больше всех из фильма "Бронзовая птица" впечатлила Мария Капнист, просто заворожила.

Точно! Только ее, собственно, и помню...

цитата:

А какая она в "Белых одеждах"!

А кого Мария Капнист играла в "Белых одеждах"?

 Отправлено: 29.10.14 19:07. Заголовок: Вот по фильмам помню..

Вот по фильмам помню ее очень смутно. Но когда прочла о ней текст Садальского на ФБ, воспоминания очень ярко вспыхнули во множестве подробностей - вот кофту помню черную, короткую, в маках горизонтально по груди в два ряда, юбка серая, типа плиссе, длинная в землю. на голове что-то вроде чалмы, шаль на плечах - Баба Яга натуральная, вместо метлы веник вялых цветов в руках. Или вот, премъера какая-то в театре им. Франка: она вся в черном, в мелких, мелких блестках, как в звездных искорках, на голове накручено что-то такое невообразимое - волшебница из далеких миров.
Странная эта штука, память.

 Отправлено: 29.10.14 23:33. Заголовок: Eugenia пишет: А ..

Eugenia пишет:

цитата:

А кого Мария Капнист играла в "Белых одеждах"?

А там, у Тумановой, были две такие "тётеньки" занятные. Ухаживали за ней.

 Отправлено: 30.10.14 01:27. Заголовок: Tori пишет: А там, у..

Tori пишет:

цитата:

А там, у Тумановой, были две такие "тётеньки" занятные. Ухаживали за ней.

А Туманова - это Гурченко? Тогда помню.

 Отправлено: 30.10.14 03:25. Заголовок: Исполнилось 90 лет з..

Исполнилось 90 лет замечательному киноведу, кинокритику Майе Туровской:

Майя в зале?

90 лет — это только цифра для Туровской

Майя Беленькая

Несколько лет назад — в городе Мюнхене это происходило — приехал Михаил Козаков. Был как всегда остроумен, блестящ. Начал с обычных комплиментов публике: « Я очень волнуюсь: столько прекрасных лиц, а самое главное — Маечка в зале». Тут уж я заволновалась вместе с артистом. В моем окружении так называли только меня. И поскольку имя это Козаков вспоминал не раз, щеки мои принялись гордо пылать. А уж когда Михал Михалыч, забыв кусочек из Бродского, извинился перед Маечкой, я окончательно расправила плечи. Остановила меня сидевшая рядом пожилая дама: «Женщина, успокойтесь, в зале Майя Туровская».

Майя Туровская, киновед, культуролог, сценарист, лауреат премии «Ника» «За вклад в кинематографические науки, критику и образование», много лет живет в Германии. В стране, с которой так или иначе связаны многие темы ее жизни. Именно она в соавторстве с Юрием Ханютиным написала сценарий к, может быть, самому знаменитому советскому фильму «Обыкновенный фашизм». А еще она — автор книг и статей о Бабановой, Штраухе, Брехте, Тарковском, Сокурове. О художниках еврейского театра, о Тышлере, о театре и кино…

Туровская — человек-легенда, хоть и убьет она меня за это определение. Потому что смеется над собой постоянно… Вот только к нынешнему юбилею относится без восторга. «Знаете, Майя, — сказала она мне, — все-таки это тяжелая цифра — 90 лет. Как-то не очень весело про это думать».

— Майя Иосифовна, при такой голове, про какие 90 вы говорите?

Вздохнула: «Кроме головы есть еще колени, сердце… Они вот как раз помнят про 90».

Может, и помнят, но Майя Иосифовна, похоже, как-то с ними договорилась. На днях я увязалась проводить ее до трамвая. Шла, не отрывая глаз. Стильная обувь, черные брюки, черный плащ от Барбери нараспашку, такая же сумка, небрежно — элегантный шарф…

Вообще я ее спрашивала про быт и бытие. Мне-то казалось, что в ее поле зрения — только бытие в высоком смысле, только искусство. На что она мне сказала: «Я люблю искусство, это моя жизнь. Но на самом деле интересует меня — именно жизнь. То, как одно сочленяется с другим».

Конечно же, все ее тексты — о времени. Не случайно для одной из своих книг она взяла эпиграф из Кушнера — «Времена не выбирают»…

И быт ее интересует в этой временной парадигме. Случайно узнала, что Майя Иосифовна обожает бродить по дворовым фломарктам, где можно высмотреть уникальные приметы ушедшей эпохи. С этой ярмарки жизни она и приносит для своей коллекции крошечные доказательства того, что это время реально существовало. Угольный утюжок 30-х годов, комод, скамеечка, граммофон… Когда-то, еще в России, она мечтала сделать выставку — «Быт 30-х годов». Про исчезнувшую советскую Атлантиду. Теперь эту Атлантиду Туровская собирает в Мюнхене на своей стенке. Все крохотное. Часы, автомобильчики 30-х, ручная кофемолка, лоханка для стирки и прилагающиеся к ней рубель и скалка… Быт эпохи, реалии эпохи, искусство эпохи — это еще и возможность сравнительного анализа существования разных режимов.

«Мне не раз приходилось заниматься сравнительными программами. Ну, например, мы делали такую ретроспективу — «Кино тоталитарной эпохи» на Московском международном кинофестивале в 1989 году. Сравнивали нацистские и советские фильмы 30-х годов. Наша культура любит рассматривать себя изнутри и потому кажется себе неповторимой и ни на кого не похожей. Это, кстати, делает ее на всех похожей: прочие тоже кажутся себе уникальными.

Но на самом-то деле все мы сосуществуем в одном пространстве — похожие и непохожие. Соседи — но при этом живем в одном доме. Возьмите хоть диктатуру — у нас была своя диктатура, в Германии — своя. Предвоенная Европа была утыкана диктаторскими и авторитарными режимами. Италия Муссолини, Испания Франко, Португалия Салазара, Венгрия Хорти, Польша Пилсудского, Латвия Ульманиса, Финляндия Маннергейма — куда ни кинь. Мне тут попались мемуары Муссолини. Он пишет о «потере смыслов» после Первой мировой войны. Ну еще передел всех границ, крах Нью-Йоркской биржи, Великая депрессия… — но это уже для историков. А если вернуться к нашим баранам — разве не хочется сравнить различия и сходство двух главных диктатур. Об этом мы с Юрой Ханютиным думали, когда смотрели немецкое кино для «Обыкновенного фашизма». Поэтому я и предложила такую ретроспективу»…

Пару лет назад я пришла к Майе Иосифовне, чтобы сделать интервью для «Новой газеты». Она без восторга отнеслась к этой идее («То, что мне интересно, может быть совершенно не интересно другим»), и уж тем более к идее говорить про политику, про то, что происходит у нас в России: «Какое право имею я, живущая здесь уже достаточно долгое время, рассуждать о том, что происходит там».

А про нынешние события только и сказала грустно: «Это отложенная война, которая могла случиться 25 лет назад, когда разваливался Союз. Тогда обошлось, но никуда не делось. Вот говорят: мы дорого заплатили за свободу. Это неправда. Она нам досталась совершенно даром, поэтому никто и не мог ее до конца переварить. Не только поэтому, конечно, но поэтому тоже. Это для всех было потрясением. Думаю, даже для тех людей, которые это сделали. Сделали, кстати сказать, сверху. А вовсе — не мы. Теперь мы платим».

И тогда два года назад я еще к ней приставала: ну что будет, что будет?

И она ответила: «Я уже по возрасту пессимист, но кто знает, как повернется»…

Впрочем, Туровская вообще не дает прогнозов: ни эстетических, ни политических:

«Помните Тютчева: «Нам не дано предугадать…»

Иногда случаются всепланетные вещи. Вот недавно мне попались воспоминания дочери Сэлинджера. И я снова перечитала «Над пропастью во ржи» — этот ипохондрический роман, который когда-то все восприняли как свою собственную исповедь. Разные люди в разных странах. Это был роман времени. Голдена спрашивает его маленькая сестренка — единственный человек, с которым можно разговаривать: «А вообще, что бы ты хотел делать?» И он отвечает: «Я бы хотел ловить детей над пропастью во ржи. Вот они играют — а тут пропасть. Они бегают и могут упасть в пропасть, а я их ловлю». Эта фраза: «Ловить детей над пропастью во ржи» — она осталась, как бы это сказать… Ну вот когда летит… Вы даже самолета не видите, а след остается. Вот так осталась эта фраза — «Ловить детей над пропастью во ржи» — и обтекла весь земной шар. И каким-то образом осела в умах людей того времени. Это к вопросу о том, почему в разных режимах, в том числе и за железным занавесом, бывают похожие вещи. Есть что-то, что проходит над всеми режимами… Обтекает земной шар. И опосредованно меняет мир.

Человек не становится лучше — для этого понадобилась бы какая-то тотальная мутация. Помните у Ильфа — «Вот уже и радио изобрели, а счастья все нет». Вот уже и интернет изобрели… А человек не меняется. Но все-таки обустраивается. Почему Америку вечно все «догоняют»? Потому, что у них работает принцип «Делай, что можешь». Недавно в интернете мне попался объявленный Биллом Гейтсом конкурс на радикальное обновление унитаза. В том числе для Африки. Чтобы не спускать тонны дефицитной воды, чтобы утилизировать — назовем этот так — «человеческое вторсырье». Самый богатый человек мира, «акула капитализма», вместо того чтобы покупать яхты и дворцы… занимается революцией туалетов и торчит с женой в малярийной Африке. Кто-то из наших интеллектуалов в Америке выразил «фэ» по этому поводу. Мол, малярия никуда не денется: аборигены употребляют его антималярийные приспособления не по делу.

Но чума, межу прочим, делась. И унитаз — пока в виде вазы с водой — тоже кто-то изобрел и внедрил. Поэтому часто и завидуют Америке, что отдельные ее миллионеры позволяют себе радеть об унитазах для всех, а не о яхтах для себя».



Один из лучших наших литературных критиков, Самуил Лурье, написал, что «ее интеллект выхватывает из потока те самые точки, в которых историческая реальность как бы сгущается в знаки самой себя».

Правда. Читайте ее книги. Там только кажется, что про кино или про художников. А на самом деле — про нас. Концентрированно и точно.

Кстати, Туровская предложила мне новую тему для интервью. Тему ухода человека из жизни. Еще в 2003 году она писала, будто предвидя ситуацию: «На постсоветском пространстве смерть — военная ли, криминальная, холодная и голодная, от бедности или дефицита медицины — обесценилась и стала привычной. Высокая смертность — коэффициент состояния общества. Потребность культуры поднять цену смерти как инобытия любви — столько же выражение Танатоса, сколь и попытка ему противостоять».

Вроде мы с ней даже и решили про это разговаривать. Но ей, черт возьми, всегда некогда. То она в Констанце пишет книжку о 30-х годах — «Зубы дракона» называется, то срочно сдает текст для «Сноба», то вот на днях вернулась из Берлина, где с Вадимом Паперным работает над проектом «SovAm» (о советско-американском кино 30-х), а теперь вот уезжает в Италию на конференцию по тоталитаризму.

Вообще не понимаю, откуда эта цифра взялась — 90…

P.S. Отправила текст — и сразу же побежала на вечер приехавшего на пару дней в Мюнхен Вениамина Смехова. Он начал читать стихи, а потом вдруг остановился и спросил: «Майя в зале?» Но я уж не стала крылья расправлять…

 Отправлено: 31.10.14 17:48. Заголовок: Замечательное интерв..

Замечательное интервью с главным режиссером РАМТа Алексеем Бородиным:

Алексей Бородин: «Мир опять опрокинулся»

Ирина Логунова

Художественный руководитель РАМТа о конформизме, отсутствии самоанализа и общественной дискуссии

Алексей Бородин: «Принцип «Здесь я перешагну через себя, а там сделаю что-то хорошее», ― не работает. В итоге человек все равно приходит к катастрофе»

В РАМТе состоялась премьера спектакля «Нюрнберг» в постановке художественного руководителя театра Алексея Бородина. Спектакль основан на сценарии фильма 1961 года «Нюрнбергский процесс», который написан американским драматургом Эбби Манном, и ставит он весьма актуальные вопросы: к чему приводят человека соглашательство и лицемерие? В какой момент общество проходит точку невозврата, добровольно отказываясь от норм права и человеческой справедливости во имя благих целей?

— Спектакль действительно злободневный, хотя формально и отсылает к истории. В предисловии к спектаклю вы пишете: «Мир опять опрокинулся». Что это для вас значит?

— Люди склонны забывать, история, к сожалению, ничему не учит, как бы прямолинейно это ни звучало. Нам кажется, что прошлое не имеет к нам отношения. Мир потерял всякую память, он смотрит в сегодняшний день, минуя прошлое. Мне кажется, замечательное вахтанговское определение театра: нет сегодня, а есть из вчера в завтра — применимо и к жизни. Когда мы ощущаем себя в движении времени, многое становится понятным. Да, жизнь драматична, трагична, но понимание того, что мы живем из прошлого в будущее, ее гармонизирует. А когда мы зацикливаемся на сиюминутном, думая, что, забыв все, что было раньше, построим новый мир, тут-то все и опрокидывается.

Малые нюрнбергские процессы

В основу сценария Эбби Манна легли материалы «малых нюрнбергских процессов» 1946–1949 годов, на которых перед правосудием предстали нацистские преступники «второго эшелона». В отличие от главного процесса, проводимого Международным военным трибуналом, эти дела слушались Нюрнбергским военным трибуналом, учрежденным США с согласия союзников. В фильме «Нюрнбергский процесс» Стэнли Крамера речь идет об одном из двенадцати процессов — над судьями Третьего рейха. Имена обвиняемых в картине вымышлены, но за каждым стоит реальный прототип.


— Почему вы решили поговорить об актуальных сегодня проблемах на материале Нюрнбергского процесса?

— Это острый, по-настоящему драматичный момент истории, он в театральном смысле очень эффектный. Так называемые малые нюрнбергские процессы 1946–1949 годов, на которых перед судом предстали нацистские преступники меньшего, чем Гитлер и Геббельс, масштаба, тоже пример опрокинувшегося мира. Несмотря на полученные обвиняемыми приговоры к пожизненному тюремному заключению, они вскоре вышли на свободу — потому что мир опять изменился, изменилась политическая ситуация. Сегодня мы видим то же самое: сейчас мы думаем так, завтра иначе, в зависимости от того, в какую сторону дует ветер.

— Почему вы поместили действие в пространство кабаре?

— Мне показалось, что прямой пересказ этого процесса, как он написан у замечательного драматурга Эбби Манна, ничего не даст. Нужно было создать ситуацию некоторого отстранения, в которой все становится более выпуклым и понятным.

— В спектакле и фильме один из главных вопросов — моральный выбор: принять действительность, чтобы выжить, или пойти против течения и погибнуть. У меня лично нет на него ответа. Что вы думаете?

— Это тема, которая меня очень волнует, — каким образом человеку сохранять самого себя, когда он находится в совершенно невозможной, нечеловеческой ситуации? Один выдерживает и остается собой. Другой хочет жить лучше, приличнее, комфортнее и начинает приспосабливаться. Наш спектакль как раз об этом — о приспособляемости человека к ситуации, о конформизме, что, мне кажется, очень актуально сегодня. Ведь всегда можно оправдать себя — обстоятельствами, необходимостью, благими целями. А как вести себя помимо обстоятельств, находясь в конкретной жизненной ситуации? Полностью независимым быть невозможно, но всегда есть выбор: сделать или не сделать, сказать или промолчать. Жить бескомпромиссно невозможно. Но компромисс компромиссу рознь.

— На примере нацистской Германии очень хорошо видно, что постепенное отступление от норм права и просто человеческой справедливости создает эффект снежного кома: сначала законы о «защите немецкой крови», потом «окончательное решение» еврейского вопроса — и все, мир перевернулся. На ваш взгляд, в какой момент наступает точка невозврата, после которой «снежный ком» уже не остановить?

— Как ни парадоксально, это происходит, когда все только начинается, пусть даже из благих намерений. В пьесе Эбби Манна есть очень хорошая фраза, судья говорит главному обвиняемому Яннингу: «Все началось в тот момент, когда вы в первый раз подписали смертный приговор невиновному». Достаточно один раз преступить грань — а дальше, как вы сами сказали, «снежный ком», уже ничего не сделаешь. Адвокат Яннинга оправдывает его тем, что, утверждая как министр юстиции смертные приговоры, тот одновременно помогал многим людям спастись. Но принцип «Здесь я перешагну через себя, а там сделаю что-то хорошее» не работает. В итоге человек все равно приходит к катастрофе. Его преступление навсегда остается с ним, и никакое покаяние не поможет. Хорошо, что Германия покаялась и признала свою вину, но с другой стороны — а как быть с миллионами жертв? И сколько себя ни уговаривай, что Бог простит, нельзя ничего исправить. Это же Бог простит, а кто простит на земле?

— К вопросу о покаянии. У нас на официальном уровне сталинизм так и не был признан преступлением. По вашему мнению, это имеет значение для сегодняшнего общества?

— Да, это наша беда. Нельзя оправдывать чудовищные преступления против миллионов людей тем, что он поднял промышленность или «выиграл» войну. Вся эта промышленность не стоит слезы одного ребенка. Наша гуманность должна выражаться в том, чтобы называть черное черным, а белое белым. Невозможно говорить, что в черном было много хорошего. Мне кажется, когда мы это понимаем и проговариваем, это придает какой-то смысл нашей жизни, делает ее честнее.

— По-моему, наша официальная риторика только тем и занимается, что постоянно ищет белое в черном. Тем не менее это не совсем советский официоз — в силу объективных причин. В чем отличие, по-вашему, если оно есть?

— Если риторика и отличается, то, думаю, в сторону еще более прямолинейного лицемерия. Опасность в том, что мы хотим принять желаемое за действительное. В сегодняшней ситуации — очень серьезной, почти крайней — нам очень не хватает мужественного и честного анализа, прежде всего самоанализа.

— Что для вас свободный человек? Что значит быть свободным человеком?

— Полностью свободным быть невозможно, потому что обстоятельства несвободны. Думаю, свободным может быть только человек с внутренним стержнем, тот, кто осознает, что он делает и по отношению к самому себе, и по отношению к другим людям. Я тогда свободен, когда знаю, какой огонек я прикрываю от всех ветров и бурь и несу дальше.

— Это связано с уровнем образования?

— Прежде всего. Мне кажется, культура — в подлинном смысле слова — как раз то, что удерживает людей от безумия. Кто-то, конечно, возразит, что можно любить Бетховена и при этом быть садистом, но это ведь не настоящее образование, не настоящая культура.

— Ваш спектакль заканчивается словами «Мы — это то, во что мы верим и что защищаем, хотя защищать это и невозможно». Во что верите вы?

— Я оптимист, я верю в человека. Думаю, наша главная проблема — в низкой культуре контакта. А он важен не только на сцене, но и в жизни. Контакт — это способность услышать другого и вступить в дискуссию. Наша беда в том, что мы не ведем дискуссий. Вообще. Мы спорим — и в споре можем дойти до рукоприкладства, при этом каждый останется при своей точке зрения, ни на шаг не сдвинувшись с места. А почему не послушать другого человека и не подумать о том, в чем он, может быть, прав? Как только эта культура возникнет, многое станет легче, появятся силы выбраться из стоячего болота и двигаться дальше.

Алексей Бородин

Театральный режиссер, художественный руководитель Российского академического молодежного театра с 1980 года. Лауреат Государственной премии России и других престижных премий, кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» IV степени. На его счету более тридцати спектаклей, среди которых «Отверженные», «Береника», «Король Лир», «Дневник Анны Франк». Сейчас на сцене РАМТа идут его постановки последних лет: «Берег утопии», «Алые паруса», «Участь Электры», «Чехов-GALA» и другие.

 Отправлено: 02.11.14 17:02. Заголовок: С Олегом Меньшиковым..

С Олегом Меньшиковым интересное интервью с "Семи днях":

Олег Меньшиков: «Встреча с Настей – главное событие моей жизни»

 Отправлено: 07.11.14 01:46. Заголовок: Публикация в "Сн..

Публикация в "Снобе" - памяти Алексея Девотченко:

«Он всегда ходил по краю». Памяти Алексея Девотченко

Актер Алексей Девотченко был найден мертвым в съемной квартире на cевере Москвы. Рабочая версия — сердечный приступ, звучали и предположения об убийстве по политическим мотивам. В ноябре 2011-го Девотченко отказался от двух госпремий и звания заслуженного артиста России, сказав, что его «достало вконец все это царство-государство». Друзья и коллеги Алексея Девотченко рассказали «Снобу», каким человеком он был

Анна Карпова

Марина Дмитревская, театровед, главный редактор «Петербургского театрального журнала»:

Все 25 лет, что я знала Алексея, он жил на грани нервного срыва. То, что произошло с Лешей вчера, могло произойти с ним каждый день этих 25 лет жизни — он всегда ходил по краю. Он принадлежал к редчайшему типу актеров-неврастеников. Ему всегда было дискомфортно. И в девяностые, когда его спасали из разных пограничных ситуаций. И позже, когда он уехал в сытую и демократическую Германию. Совсем дискомфортно ему стало в последние десятилетия в нынешней России.

Выдающимся актером он стал еще в молодые годы, когда был студентом курса Аркадия Кацмана, а затем Льва Додина. В «Старике» по Трифонову он играл существующего на пределе человека, испепеленного гражданской войной. Это была одна из первых его ролей. Потом был «Концерт Саши Черного для фортепиано с артистом», который он сделал совместно с Григорием Козловым. Девотченко стал актером, с которым никто и рядом не стоял. Не потому, что он одареннее всех, а потому, что его пульсирующая нервная природа (как на сцене, так и в жизни) требовала от партнеров специального самочувствия.

Алексей прекрасно сыграл Порфирия Петровича в «Преступлении и наказании» Григория Козлова. После этого лучшими его ролями стали роли Достоевского: и в «Двойнике» Александринского театра, и в «Записках из подполья» МТЮЗа. Коктейль из пограничного состояния — внутренней истерики, гражданского мужества, абсолютной честности и при этом ярости к миру — и сделал роли Девотченко незаурядным явлением нашего театра.

Его человеческая и актерская натура и амплуа находились в единстве. Он прошел через огромное количество театров. Если смотреть на его судьбу с точки зрения обыденности, это был непрекращающийся нервный спазм. Но именно это и позволяло Леше делать выдающиеся вещи на сцене. Он из той породы актеров, к которой когда-то принадлежали Павел Мочалов и Павел Орленев. В нашем театре таких артистов практически больше нет. Девотченко себя не щадил.

Мы живем в эпоху, когда понятие успеха и комфорта очень в ходу. В Девотченко не было ни грамма ни комфортности, ни буржуазности, ни успешности в общем понимании. Он был выдающимся театральным шутом — и недаром прекрасно исполнил роль Шута в «Короле Лире» Льва Додина. С уходом Алексея театр потерял очень редкую краску.

Олег Басилашвили, актер:

Это был человек принципиальный, честный и порядочный. Однажды я встретил его в Санкт-Петербурге рядом с польским консульством после трагедии с разбившимся в авиакатастрофе президентом Польши. Петербуржцы выразили свое уважение и сочувствие горю всех поляков, приносили свечи и цветы. Девотченко был среди этих людей. Тогда я понял, что этого человека волнует все, что происходит на земном шаре, даже гибель руководителя соседней страны. Выступления Леши на митингах правозащитников, против лжи и неправды, которой мы окружены сегодня со всех сторон, вызывают у меня уважение. Гибель Леши — не только моя личная потеря, но и потеря многих россиян. Неважно, был он левый, правый, средний, верхний. Важно, что он был честным и порядочным человеком, совесть которого не давала ему молчать.

Меня насторожило, что в первые же часы его гибели сразу появилась информация о том, что Леша находился в состоянии алкогольного опьянения. Сегодня информация, которая так быстро появляется в СМИ, как правило, является неправдой. Вспоминаются известия о смерти Анатолия Собчака: первым делом было сказано, что он умер не своей смертью. Вот и сейчас я очень насторожен.

Марина Давыдова, театральный критик, главный редактор журнала «Театр»:

Бывает за сценой актер дурак дураком, а на сцене — гений. У Алексея же не было водораздела между сценической и частной жизнью — это было единое пространство, на котором Алексей был эмоционален, раним, интеллектуален, заинтересован и отзывчив. Человек с такой подвижной психофизикой воспринимал близко и театральные, и общественно-политические события. Такие люди быстро сгорают.

Когда ушел из жизни великий артист Филипп Сеймур Хоффман, это было воспринято людьми как личная трагедия. Когда ушел Алеша, все испугались: что случилось, не убили ли его, нет ли политической подоплеки? Смерть Алексея отразила дух времени и его контекст. Ужасно, что первая мысль, которая приходит нам в голову: была ли причина смерти естественной или это было убийство. Даже когда погиб Высоцкий, предположений об убийстве было меньше, не было такой удушающей атмосферы страха.

Я была знакома с Алешей лично, но мы никогда не были близкими приятелями. Мне кажется, он вообще был человеком в этом смысле одинокими и мало кого подпускал к себе близко.

Есть артисты-Протеи — они очень разные на сцене и в ролях оборачиваются разными гранями своей психофизики. Я вспоминаю галерею ролей, которую создал Девотченко, и вижу, что они все пронизаны его собственной личностью. Он всегда был на сцене самим собой: и Шут в «Короле Лире» Льва Додина, и Хлестаков в «Ревизоре» Валерия Фокина, и в спектаклях Кирилла Серебренникова. Это роли совершенно непохожие, разноплановые, но, когда я вспоминаю о них, передо мной всплывает не Шут и не Хлестаков, а Леша Девотченко. Он не случайно был автором такого большого количества моноспектаклей.

Григорий Козлов, режиссер:

Мы много работали вместе и даже ездили в колхоз, хотя я на 11 лет старше. Оба безработные и бездипломные, мы еще с 1989 года сочиняли «Концерт Саши Черного для фортепиано с артистом» и крепко сдружились. Перед каждым выпуском я очень нервничал, а Леша говорил: «Мне так внутри хорошо, что я совсем не нервничаю», — и это удивительное ощущение спокойствия передавалось от него и мне. Уход Алексея — великая потеря. Всю ночь не спал и не хочу в это верить.

Александр Молочников, актер:

Леша — редкий человек. Панк в театральной сфере. Артистов с такой самоотдачей в Москве фактически нет. Когда он играл моноспектакль по Салтыкову-Щедрину на новой сцене МХТ, я просто поражался его работе. Я не знаю актеров ни его, ни своего поколения, кто так много себя оставлял бы на сцене, уничтожал бы себя на ней.

Леша был человеком с удивительным юмором. Он сочетал в себе невероятную интеллигентность, эрудицию и ум, что не очень свойственно актерам. Он любил очень многих людей вокруг себя и умел радоваться чужим успехам, что тоже встречается очень редко. Он пример того, как человек должен жить в соответствии со своей совестью.

 Отправлено: 08.11.14 01:12. Заголовок: Рихард Зорге был соз..

Рихард Зорге был сознательным марксистом.

Сергей Гинзбург: «Джеймс Бонд из Рихарда Зорге не получится»

На этой неделе в Китае начались съемки сериала «Зорге» — одного из самых дорогостоящих проектов российского ТВ последних лет. Премьера телефильма состоится на Первом канале. Перед отъездом на съемочную площадку режиссер сериала Сергей Гинзбург дал эксклюзивное интервью обозревателю «ВМ».

— Рихарда Зорге в вашем сериале будет играть Александр Домогаров. На первый взгляд, выбор неожиданный.

— Отчего же? Достаточно посмотреть биографию Зорге, у него с Александром Юрьевичем много общего (улыбается). Ну и потом нам нужно было добиться внешнего сходства и найти человека определенного возраста — совсем юный артист нам бы не подошел. Типаж очень важен. Из-за того, что мужчины в первой половине XX века выглядели гораздо мужественнее, чем в наше время, они казались старше своих лет. Не знаю почему, но лица были другими. С Домогаровым все как-то совпало, учитывая все эти факторы.

— Сериал будет подробной биографией Рихарда Зорге?

— Нет, мы сконцентрируемся лишь на японском периоде его жизни. Там будут, конечно, ретроспективные вставки из его немецкого детства, но ни китайского, ни московского кусков его биографии мы не берем. Это история разведчика с начала войны и до его смерти. Этот фрагмент выбран еще и потому, что события тех лет сегодня вдруг стали выглядеть очень актуально. Помимо головокружительной шпионской истории, увлекательной любовной линии, есть еще одна вещь, в которой Зорге не было равных. Он был первым на свете разведчиком-аналитиком. Он едва ли не раньше всех своих коллег понял новое и модное по тем временам слово, которое сегодня не сходит с уст у многих — геополитика.

— Хотите сказать, без современного подтекста не обойдется?

— Давайте порассуждаем о событиях, предшествующих началу Великой Отечественной. Почему Япония напала на США, а не на Советский Союз, как того хотел Гитлер? Ведь основной задачей Японии была война с Китаем. А мы встали на сторону Китая. То есть вроде бы были главными врагами японцев. Но в Японии в тот момент за первенство боролись между собой две фракции — сухопутные войска и флот.

Первые хотели вторгнуться в СССР, вторые предпочитали в качестве цели США — просто потому что кораблям несколько проблематично плавать в степях Монголии. Победила фракция флота. Нужно осознавать, что было конечной целью Японии. Им, как и Гитлеру, нужны были ресурсы, чтобы закончить войну, а после победы с их помощью установить свой миропорядок. Где эти ресурсы? У нас. С тех пор в вопросах борьбы за ресурсы мало что изменилось. Да и безответственность политиков по-прежнему ведет к кровопролитным войнам.

Зорге все это хорошо понимал. Нам интересен образ человека, который всеми силами пытается не допустить войны между Советским Союзом, где живет идея, в которую он свято верит, и Германией, своей родиной, которой принадлежит его сердце. Немец не может по-настоящему желать поражения своей стране.

— С какой-то неожиданной стороны вам та эпоха открылась?

— Сейчас интересно копаться в том времени, очень важно снимать такие фильмы, разбираться в механизмах, действие которых привело к началу Второй мировой. Причем речь не о тех хрестоматийных фактах, которые вбили нам в голову о том, что 1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу, а следом войну Германии объявила Англия. А что было за неделю до этого? За год? За два десятилетия? Потому что если мы говорим про начало Второй мировой, мы не можем не вспомнить Версальский мир 1919 года, «мюнхенский сговор» 38-го года, Лигу наций, которая вела себя удивительным образом. В Европе шла долгая и сложная политическая игра, в ходе которой Западу удалось направить Гитлера против России.

— У картин со шпионской тематикой есть два крайних полюса. Первый: это фильмы о Джеймсе Бонде, и в них жизнь разведчика — это череда гламурных приключений. Второй: романы и экранизации Джона Ле Карре. В них «бойцы невидимого фронта» показаны не слишком счастливыми людьми, которых в финале всегда ждет предательство и одиночество. Ваша история о Зорге к какому полюсу ближе?

— Когда заговаривают о Бонде, я сразу вспоминаю строчки из песни Бендера в фильме Марка Захарова: «Согласитесь, какая прелесть — мгновенно в яблочко попасть, почти не целясь». В этой фразе, как мне кажется, сосредоточена суть бондианы. Вы эти приключения назвали гламурными, но можно сказать — опереточные. Фильмы про Бонда — это шоу. Мы, конечно, ближе к Ле Карре, потому что делаем историю жизни реально существовавшего человека. И жизнь эту не назовешь простой. Сталин ему не верил, накануне войны финансирование его группы сократили, фактически он понял, что его «слили».

Зорге в сериале будет многомерным. Нельзя забывать и о другой его ипостаси — он был не только советским разведчиком, но и серьезным агентом влияния, много писал для немецких изданий, которые читали главные люди Третьего рейха. Это было его прикрытием, но в то же время это дело его страшно увлекало. Кроме того, он был доктором социологии. Видите, Джеймс Бонд из Рихарда Зорге не получится...

— Ваш Зорге — персонаж трагический?

— Конечно. И проигравший. Но важно понимать, что он проиграл именно как герой, но не как человек. Он отдал жизнь за свои убеждения. У него же был совершенно сознательный приход к марксизму. Зорге прошел всю Первую мировую, которая заставила его разочароваться в Европе. Потому что все те красивые слова и разговоры, которые мы слышим оттуда сегодня, были уже в то время. И та чудовищная война показала, что у Европы нет никаких моральных принципов. А Зорге любил нашу страну за идею, которую она подарила миру. В ней ведь не было ничего плохого — это была мечта о справедливом мире. И в эту идею он верил до конца.

 Отправлено: 08.11.14 02:46. Заголовок: На этой неделе в Ки..

цитата:

На этой неделе в Китае начались съемки сериала «Зорге»

Ага, начались все-таки.
Ну, дай Бог, чтобы получилось менее клюквенно, чем "Убить Сталина".

 Отправлено: 08.11.14 03:36. Заголовок: И вот тут еще - инте..

И вот тут еще - интервью с Александром Домогаровым.
Спасибо за ссылочки, Galina и Miss Betsy!

Александр Домогаров, народный артист России. Мои времена года


Мои "Времена года" и "Первый зритель". В Подмосковье всего за месяц прошли сразу два мероприятия с участием Александра Домогарова. Восторженные отклики поклонников лишний раз свидетельствуют, что в Подмосковье любят театр и ценят творчество великих авторов. Что говорят сами артисты, узнаем из первых уст, у нас в студии Народный артист России Александр Домогаров, это "Интервью 360".

- Вы только что были на встрече с губернатором Андреем Воробьевым, поделитесь, что за повод и о чем вы разговаривали?

- Губернатор Московской области вручил мне благодарственное письмо ко Дню единства России "за активную общественную деятельность в связи с Днем народного единства".

- Расскажите поподробнее.

- Спасибо за такую высокую оценку моей более чем скромной деятельности губернатором Подмосковья. Мне, правда, очень приятно. Но это накладывает определенные обязательства. Награда не всегда хороша, когда за неё потом придется чем-то отдавать, потому что, мало того, что награду получил за что-то сделанное, значит, теперь уже этот шаг проводил, теперь надо создавать другое что-то или совершенствовать тот шаг, который сделал. Поэтому на мне уже лежит обязанность заниматься тем же самым, только в более высокой степени.

- Правительство МО активно поддерживает деятелей культуры, конечно, рассчитывая в ответ что-то получить, ну, соответственно, Вашу работу. Расскажите, Вы рассказывали про акцию "Первый зритель", она уже прошла.

- Нет, это было замечательно, потому что я очень рад, что на это пошло руководство Подмосковья - в этом здании, этом огромном зале мы провели репетицию, на которую пригласили людей, которые по разным причинам могут не попасть на концерт. Репетицию вообще редко кто может увидеть. А здесь люди присутствовали и на репетиции, почти на концерте. Те, которые никогда не могут по разным причинам купить билет или не могут добраться до места проведения концерта. И почему бы не использовать такую возможность? Вчера мы были в Дубне, в 3 часа ночи я приехал домой. Был полный зал. Думаю, что этот полный зал ушел, после спектакля, после концерта ко мне подошли 6 пацанов, сложных, так скажем.

- Мы сейчас говорим о проблемных детях?

- Нет. Я говорю о проблемных детях, но они после концерта подошли ко мне сфотографироваться. И сказать спасибо. Вот эти глаза, эти трясущиеся руки, протянутые ко мне, я не забуду никогда, поверьте! И ради этого… Они, может быть, больше никогда и не придут, и, может быть, им больше никогда и не повезет, но то, что они увидели, у них эта картинка останется.

- Да, действительно, в соцсетях, на форумах восторженные отклики по поводу Вашего концерта, все говорят, что Вы много шутили, установили полный контакт с публикой, какие у Вас впечатления остались?

- Публика - она есть публика, она всегда очень сложно принимает.

- Сложно принимали? Я слышала, что очень здорово было.

- Нет, всегда есть первые 15-20 минут, может быть 30, может быть 40, 10, 5, 3 - всё зависит от зала и от людей, которые находятся в зале. Но какое-то время ты должен завоевать доверие. То есть тебе публика доверяет тем, что она пришла, и взамен требует от тебя "а теперь вот ты!". И в зависимости от того, насколько ты открыт, откровенен, чист и желаешь им добра, вот это временное количество, оно сокращается с получаса до 10-15 минут. Вчера был момент, когда они сидели, первые 10 минут, наверное: "ну, и?", и так постепенно этот лёд растаял, и, действительно, мы закончили первое отделение уже практически друзьями. Вот я про себя так думал: ну практически друзья, сейчас еще второе действие и мы дожмем уже до конца. Так и получилось.

- Дубна считается городом Высоцкого, ну, скажем так, он туда часто приезжал, зрители его очень любят.

- Да, мне рассказывали.

- Скажите, Вы же пели его песни, и даже стоял зал.

- Четыре песни мы пели, и такие, я считаю, очень знаковые. Мы пели "Прощание с горами", "Холода-холода", "Лирическая" и "Он не вернулся из боя". Во время исполнения "Он не вернулся из боя" люди встали. И то, что плакали - это я знаю.

- До этого у Вас был концерт в Красногорске, если я не ошибаюсь. Публика отличается как-то в Красногорске и Дубне, что это за люди?

- В Подмосковье она практически не отличается. Вот я думаю, что Подмосковье и Москва будут отличаться. Потому что, думаю, что люди, живущие за пределами мегаполиса, они более живые, более открытые. Мегаполис, всё таки, накладывает свой отпечаток, как ни парадоксально.

- Более искушенные в Москве?

- Ну и более искушенные, более требовательные, более видевшие. Я сейчас говорю даже про ближайшее Подмосковье, а что касаемо дальних городов МО, территория огромная, разброс огромный. Думаю, что там люди более тёплые, менее искушенные, не говорю, что менее требовательные, это не к этому, но более открыты к общению.

- Нармин Ширалиева, мы с ней тоже беседовали, в интервью сказала, что в МО публика такая, что её не обманешь. Она не ходит туда, где не интересно, где скучно, где всё сделано на скорую руку и непонятно как. И если зритель идет, то он всё-таки выбирает осознанно.

- Так вотум доверия надо оправдать, я об этом говорю. Они приходят, они заполняют зал. Да, вчерашний зал, наверное, этим был и тяжел, что сидел полный зал, full, как мы называем, полный. И конечно, они от тебя требуют. Они ж понимают, что не 30 человек, а 850 здесь сидит, и что ты будешь? Как ты себя должен вести? Значит, ты должен так же моментально раскрыться, чтобы они поняли, что ты открыт и готов к общению, к диалогу.

- Скажите, что следующее, какие Ваши концерты, спектакли в МО стоит ждать?

- Сейчас по поводу концертов мне сложно что-либо сказать, потому что ведется очень большой, серьезный кинопроект, который, скорее всего, будет связан с длительным отъездом из страны, поскольку тот персонаж, не хочу его называть, о котором идет речь, - наверное, один из великих разведчиков этой страны - работал, естественно, не в России. Работал в другом государстве, для этого придется уехать. Но если этот проект произойдет, я буду судьбе очень благодарен, я очень надеюсь, что вроде как складывается. А вот по возвращению из стран далеких будем думать. Подмосковье огромное.

- До отъезда из страны Вы планируете какие-то концерты, если не в МО, то на территории России?

- Ну если получится, то да, но думаю, что к сожалению, отъезд может случиться в первых числах декабря, и он будет надолго, может быть, я вернусь в середине января, на спектакле я должен отыграть в театре Моссовета, то есть, обязан отыграть, потому что репертуар уже сверстан, поэтому его надо отыграть, потом опять уехать, потом опять вернуться на определенный промежуток, опять отыграть и уже уехать на большой срок. Вот когда вернусь, думаю, что это будет апрель-май, то вот здесь мы уже будем что-то планировать и какие-то предложения разбирать, если предложения будут, то мы будем их обязательно разбирать.

- А вообще есть предложения, их много?

- Сегодня позвонили из Пушкино, из Мытищ, ну, я думаю, это только начало.

- Почему Вы смеетесь?

- Потому что я говорю, что это только начало. Я вчера в 3 часа ночи приехал, а утром уже звонили из Пушкина и из Мытищ. Так что, подождем до вечера.

- Благодарю Вас за беседу, желаю Вам творческих успехов, спасибо большое!

О программе:

Известные политики, чиновники федерального и подмосковного правительств, представители бизнеса, артисты – главные ньюсмейкеры дня! В ультрасовременной студии в Красногорске и в здании РИА Новости все, от кого зависит, как будет развиваться Подмосковье. Наши спикеры отвечают на острые и актуальные вопросы, комментируют важные события в стране и мире, высказывают собственную позицию по самым обсуждаемым в обществе темам.

 Отправлено: 08.11.14 07:58. Заголовок: Спасибо, почитаю. Па..

Спасибо, почитаю. Пару дней назад отец позвал к телевизору, мол, иди тут "твой" Домогаров с какими-то зелеными волосами. . Свят-свят, думаю, с чего это он вдруг позеленел-то, панком заделался на старости лет? Оказалось, шел какой-то очередной концерт оркестра Безродной и Д. во фраке читал какой-то стих - я зашла уже под конец. А освещение над ним было какое-то ужасное, и волосы и впрямь казались зеленоватыми. Потом за ним сразу же стал читать стих Васильев. Было это в прямом эфире, так что, видимо, что-то новенькое появилось (кому интересно), я больше за этой "темой" не слежу..

 Отправлено: 08.11.14 13:29. Заголовок: Элен пишет: Оказалос..

Элен пишет:

цитата:

Спасибо, почитаю.

Там и посмотреть можно.

цитата:

Оказалось, шел какой-то очередной концерт оркестра Безродной и Д. во фраке читал какой-то стих - я зашла уже под конец. А освещение над ним было какое-то ужасное, и волосы и впрямь казались зеленоватыми. Потом за ним сразу же стал читать стих Васильев. Было это в прямом эфире, так что, видимо, что-то новенькое появилось (кому интересно), я больше за этой "темой" не слежу..

Да нет, это не новенькое. Это, судя по всему, повторяли "Маскарад без масок". То есть тому уж года два.

 Отправлено: 08.11.14 18:16. Заголовок: Eugenia пишет: Ну, ..

Eugenia пишет:

цитата:

Ну, дай Бог, чтобы получилось менее клюквенно, чем "Убить Сталина".

Даст ли Бог, не даст, берусь предсказать, что не даст - будет "клюква". Но смотреть, если покажут, буду в любом случае, ибо "старая любовь не ржавеет - мы с одного корабля".

Eugenia пишет:

цитата:

И вот тут еще - интервью с Александром Домогаровым.

Кстати, на этой записи Домогаров замечательно выглядит, чего не скажешь о предыдущей.. Видимо, подготовка к съемкам пошла на пользу: похудел-посвежел, челюсть на место встала, второй подбородок ушел (Слава пластическим хирургам!), очки новые надел. Дай Бог ему удачи!