Отправлено: 18.10.13 15:54. Заголовок: Интервью с деятелями кино и театра (продолжение)

Читаем, обсуждаем...

Начало - здесь:

http://www.concord.myqip.ru/?1-4-0-00000002-000-0-0-1410556433

 Отправлено: 04.03.15 18:11. Заголовок: Olga пишет: Я вчера ..

Olga пишет:

цитата:

Я вчера смотрела это интервью для ETVNET и думала, как бы его вам показать, т.к. никогда не знаю, что из программ в открытом доступе, а что нет.

А я тоже не знала, что там вся передача. Мне вчера три человека прислали эту ссылку, но на работе я же ничего смотреть не могу и даже не пытаюсь уточнить, что там по этой ссылке вообще откроется. Может быть, вчера всей передачи еще не было.

Я сейчас как раз смотрю. Нового, как всегда, с гулькин нос. Отменился, судя по всему, фильм про Зорге, видно, даже в Китай поехать стало слишком дорого. Про Большой театр - это новый фильм Валерия Тодоровского, там у Домогарова роль будет, скорее всего, небольшая.

Скрытый текст

Про внешний вид "секс-символа" молчу, оправдания этому нет, просто лень-матушка. А вот зубы... особенно верхний протез - это просто катастрофа, он не только дикцию сильно ухудшил, он даже линию рта изуродовал.

 Отправлено: 05.03.15 05:25. Заголовок: Оля, Женя, спасибо з..

Оля, Женя, спасибо за информацию. Передачу с Гусевой я тоже посмотрела. Очень симпатично.
Про "Неформальный разговор" я не знала, чтобы получить представление, нашла на ЮТ и посмотрела несколько передач. Очень понравился монолог очаровательной Юлии Рутберг. Из передачи с Татьяной Васильевой хотелось убрать Садальского. Он, вероятно, не знает разницы между вопросами неформальными и нетактичными. Передача с Ахеджаковой, с сожалению, совсем не получилась: ей было скучно. Еще с этого канала посмотрела, как всегда, блистательную Дину Рубину. Вот кто замечательный рассказчик.
Передача с Домогаровым у меня не открывается, да и, что это он вдруг решил пообщаться с "предателями", не думаю, что его мнение о тех, кто живет за границей, изменилось....

 Отправлено: 05.03.15 20:43. Заголовок: Оля, я интервью с Гу..

Оля, я интервью с Губерманом перенесла в "Беседы с писателями", вот сюда.

 Отправлено: 10.03.15 18:03. Заголовок: Julia пишет: Переда..

Julia пишет:

цитата:

Передача с Домогаровым у меня не открывается, да и, что это он вдруг решил пообщаться с "предателями", не думаю, что его мнение о тех, кто живет за границей, изменилось....

И хорошо, что не открывается. Лично я бы так лучше ее не видела, а вот посмотрела на свою голову в поисках какого-нибудь «опиума для народа». Во-первых, передачка откровенно так себе – и нового практически ничего, кроме каких-то мелких новостей из текущей жизни, и явно скучно было им обоим - и ему все это рассказывать в стотысячный раз, и интервьюеру, который уже не знал, что бы такого спросить, чтобы это было интересно и был бы получен внятный ответ - помню, мы когда-то гадали домогаровские загадки, что бы это значило. . Лично я так до сих пор и не знаю, кто он – «верящий или верующий», так как он, кажется, сам до сих пор не разобрался в этом – вечно путает. Знаю только, что суеверный. Хотя и отрицает. В общем, тяжелые вздохи были «за кадром» с обеих сторон, и чувствовалась откровенная радость облегчения, когда подошли, наконец, к концу. Ну ни уму, ни сердцу такие передачи. Хорошо хоть без матюгов обошлось, в этом смысле хотя бы было все пристойно. Только я не поняла – EtvNet – это же, кажется, где-то у нас в Канаде? Или, по крайней мере, на этом континенте где-то. Я сначала хотела подписаться на их канал, но потом выбрала другой – что-то они много денег хочут за то же самое, что можно получить гораздо дешевле. Как его сюда занесло-то, гастроли какие-то были что ли? Я давно уже не слежу за перемещениями этого персонажа в пространстве, потому не в курсе. Но про гастроли попалось бы где-то у Кончаловского наверняка. Али Голливуд одумался и на съемки позвал? Я уж не думаю, что он вдруг приехал сюда как турист. Разумеется, он не стал относиться иначе к «предателям», только сдается мне, если эти «предатели» относятся с нему с восторгом, поклонением и и придыханием, как мы раньше, то он это «предательство» великодушно прощает. А стоит только задышать с ним не в унисон, так сразу пошли вон и еще с трехэтажным матом вдогонку..

Во-вторых, что такое представляет собой внешне наш бывший красавец сейчас, это даже не поддается описанию. . Боже ж ты мой.. Про заплывшую тушку я уже молчу – обсудили в свое время достаточно. Но что стало с лицом. . Извините, но почему-то постоянно вспоминала Филатова. Там где «да и рожа вся рябая как кукушкино яйцо» . Нижняя часть лица стала просто вообще другая, незнакомая, как будто пересаженная с чужого лица. Не знаю, мне кажется, что там все же не обошлось без каких-то внешних вмешательств, совершенно неудачных, к сожалению. Почему нельзя сделать нормальное протезирование, тоже непонятно. Это же и дикция кроме собственно лица-то. Которая и так была далеко не фонтан. Это просто позор для человека, который зарабатывает своей внешностью, так себя распускать да еще бравировать этим, мол, вот моя настоящая красота, мои морщины и т.д. Морщины – еще ладно, но как с такой будкой играть Марата, или спектакль уже давно почил в бозе? Я все понимаю про погибшего сына, и про тяжелую жизнь вообще и про неимоверные нагрузки-перегрузки, но он же не один такой – востребованные актеры еще и не так вкалывают, а жизнь мало кого щадит вообще, редко кто живет без горя и проблем. Но далеко не все стареют так некрасиво, а ему даже нет еще 52! А с голосом, некогда приводившим нас в трепет, что стало? Где это чудный баритон? Какой-то хриплый, совершенно заурядный голос, а, вроде, человек еще и поет постоянно? Мол, «концерты, концерты, концерты. . » А «Джекил» отдан другому актеру уже навсегда что ли? Ладно, голос, будем считать, просто сорван, но сексапил, к сожалению, пропал совсем, а вместе с ним обаяние и то, что мы называем харизмой. . Всего этого просто дико жаль. Про талант сказать ничего не могу, шедевров в последнее время не видела. Дай Бог, чтоб хоть талант остался, раз все остальное безнадежно потеряно...

Извините, что не прячусь ни в какие «скрытые тексты», ибо тогда уже нужно загонять туда весь пост целиком, да и читаются они совершенно элементарно. Нам тут, по-моему, прятаться вообще не от кого, нас тут всего пятеро +- , и больше никто нас не читает особо.

Да, я передача с Катей Гусевой классная! Спасибо. Катя все-таки потрясающая, и умница, и красавица, и обаяния бездна! Молодчина, желаю ей всего всяческого добра и удачи. Очень-очень рада за нее. .

 Отправлено: 10.03.15 23:19. Заголовок: Только я не поняла ..

цитата:

Только я не поняла – EtvNet – это же, кажется, где-то у нас в Канаде? Или, по крайней мере, на этом континенте где-то. Я сначала хотела подписаться на их канал, но потом выбрала другой – что-то они много денег хочут за то же самое, что можно получить гораздо дешевле. Как его сюда занесло-то, гастроли какие-то были что ли?

Нет, это не гастроли. Просто ETVNET, как я понимаю, выделил финансирование (от ежемесячных оплат зрителей, по-моему, бизнес у них идет хорошо, многие мои знакомые им тоже пользуются) на оплату интервью с популярными людьми в искусстве, т.с-ть, по заявкам интер-телезрителей. Забавно другое....
"Неформальный разговор" стартовал в сентябре 14-ого года, а уже со столькими артистами встретился Учитывая, что передачи почти по часу, наверное снимают 2-3 часа с актером, что стоит немало. Учитывая кризис в России, может, актерам это и не плохой заработок, вот и передают друг другу.

Здесь полныйсписок тех с кем разговаривали. Кстати, до Домогарова был Андрей Ильин. Какие разные разговоры! Но не могу сказать что после этих интервью мое мнение об обоих улучшилось. Про АЮ и так понятно, но Ильин тоже не впечатлил. Лучше всего смотреть их роли в кино и театре, а не разговаривать, пусть даже неформально. Такова печальная реальность артистов, почти всех, кто не являются личностями вне профессии.

Хотя внешне Домогарову наверное с годами труднее поддерживать "лицо", но когда ему надо, он это делает, или ему это делают. Похоже для ETVNET ему это было не надо.

 Отправлено: 13.03.15 01:32. Заголовок: Посмотрела интервью ..

Посмотрела интервью Домогарова: ничего нового, все так же изображает из себя «замученного работой», машет руками и не может сидеть на месте. Странно, мне всегда казалось, что умение давать интервью, говорить на публику это то, чему артистов должны учить. Вот Рутберг тоже ничего особенного не говорила, а слушать было приятно. Конечно, умные артисты это исключение, но для такого интервью особого ума, по-моему, не надо. А личность в моем понимание – это нечто большее, и среди артистов, да, с этим проблема. Внешность, конечно, кошмар, и хвастаться таким своим видом, просто глупо.

 Отправлено: 16.03.15 01:47. Заголовок: Исполнилось 80 лет С..

Исполнилось 80 лет Сергею Юрьевичу Юрскому, с чем я его от всей души и поздравляю!

Интервью с юбиляром в "РГ":

Играть, а не играться

Сергею Юрскому исполняется 80

Андрей Васянин

Сергей Юрский мог и не стать актером. Но судьба вывела его, ленинградского мальчика - из семьи директора цирка, из юридических коридоров - на театральную сцену и съемочную площадку. Для чего? На этот вопрос мы с Сергеем Юрьевичем пробовали ответить во время нашей беседы.

Поколение "антре"

Сергей Юрьевич, ваш Груздев из "Места встречи..." говорит о том, что "всю жизнь считал себя человеком неглупым и практическим, но...". Вы прикладывали этот образ, эти слова к себе? Много в вас от Груздева?

Сергей Юрский: Скорее, это в нем от меня, я должен был играть другую роль, но попросил именно Груздева - и очень благодарен режиссеру фильма за то, что он согласился. Это был конец 70-х, трудное для меня время, я испытывал сильное давление со стороны власти, мне из-за моего общения с диссидентами запрещали работать, не упоминали в рецензиях. И тут возможность, пусть не напрямую, но сказать о системе, для которой люди - мусор...

Но вы в свое время учились, чтобы работать в этой системе. Это была не ошибка - пойти в середине 50-х на юрфак ЛГУ?

Сергей Юрский: Да какая ошибка, мне повезло! Я коснулся университета, увидел его в самый момент перехода к новым временам, в середине 50-х, познакомился с такими людьми! Моими друзьями были мои ровесники, будущие физики, астрономы, востоковеды, лингвисты, филологи, биологи - все мы сходились в университетском театре. Мы были различны в интересах, но соединялись в душевности, духовности!

Поколение "выстрелившее" в 60-х...

Сергей Юрский: ...и выдавшее большую порцию людей ослепительной яркости, которых было невозможно не заметить. Это было поколение выхода, поколение "антре".

А пригодились ли знания, полученные за два курса юрфака?

Сергей Юрский: Конечно. Нас учила и старая интеллигенция времени последнего цветения и звезды новой профессуры. Мы собирались, много общались и тут ковались хорошо говорящие, а значит, и мыслящие люди.

Спектакль на полвека

Кроме Груздева на слуху сегодня совсем немного ваших киноролей: Викниксор из "Республики ШКИД", дядя Митя из "Любовь и голуби"... Не смущает такая популярность?

Сергей Юрский: "Популярность" - тут не главное слово. Тем более это уже не популярность, "Любовь и голуби" стал фильмом попросту народным. Я это ценю, но это не отменяет и того пути, что вел меня к этой роли, и пути, который вел от нее, дальше.

В этих фильмах сошлось очень многое, и потому они, наверное, так и "выстрелили".

Сергей Юрский: Мы совпадали тогда в одной точке в свое лучшее время, и это фокусировалось. Согласитесь, ведь бумагу поджигает только правильно изогнутое и направленное увеличительное стекло! Михаил Швейцер снимал на очень высоком уровне, но фокус у него случился в "Золотом теленке". Гурченко, в которую я в свое время влюблялся, в комической роли в фильме "Любовь и голуби" не просто блеснула, а оказалась в своей высшей точке. Наталья Тенякова вернулась в кино в "Любовь и голуби", да так, что сейчас ко мне после концерта в Ставрополье подошли и передали ей привет. "Вы знаете, это ж моя мама!" А мы играли про Сибирь и снимали в Карелии.

А есть ли у вас работы, которые зритель недооценил?

Сергей Юрский: Из последних это, конечно, Сталин в сериале "Товарищ Сталин", крайне актуальный персонаж, я предлагал зрителю увидеть в нем психологическое явление, до сих пор живущее в нас и с годами проявляющееся все больше. Фильм заметила критика, но не зритель. "Отцы и дети", где мы с Теняковой сыграли родителей Базарова, одна из лучших на моей памяти картин - с ней та же история, показывают изредка на "боковых" каналах. Полгода мы с ТВЦ под юбилей Пушкина снимали "Евгения Онегина", выпустили его, но прошел юбилей - и все о том забыли.

А почему так выходит?

Сергей Юрский: Сейчас некогда скромное украшение дома под именем ТВ стало его центром, заменой всего. Это оно отбирает, что существует, а что нет. На всех каналах идут фильмы с положительными героями, которые убивают отрицательных, находятся над моралью. Но герои ли это? Впрочем, надеюсь, зритель, который должен был увидеть фильмы, что я назвал - их увидел.

Со спектаклями в БДТ было иначе?

Сергей Юрский: Их помнят до сих пор! Спектакль существует только здесь и сейчас, его, как кино, спустя 30 лет не покажешь! Но поколение, то самое, в эмиграцию вывозило память о том, что оставило здесь, - программки спектаклей 50-летней давности я вижу в руках зрителей, выходя на концерты в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе: "Я, бабушка, Илико и Илларион", "Три сестры", "Горе от ума". Каждый грамм багажа считали тогда у отъезжавших, но люди брали с собой книги, статьи все, что касалось театра, где они были только зрителями, и ничего больше.
Я никогда в жизни не работал ради хлеба насущного, никогда не выбирал, где теплее.

"Существует лишь то, чего мало"

Сергей Юрьевич, вы сегодня заняты в нескольких спектаклях Театра Моссовета, в "Полетах с ангелом", созданных силами разных театров, а в кино вас что-то уже нет совсем...

Сергей Юрский: Напоминаю, что по профессии я театральный актер и никогда не выбирал, где теплее.

А где слышнее?

Сергей Юрский: А зачем? Я дал недавно три концерта с разными программами в зале Чайковского, наверное, прощальных - честно говоря, устал. И мне достаточно этих вот аншлагов, по полторы тысячи человек в каждый вечер. Я персона из прошлого и ко всему, что имеет слишком широкое хождение, отношусь с предубеждением.

Помнится, ваш герой в пьесе "Предбанник", которую вы играете в "Моссовете", говорил, что "существует только то, чего мало...

Сергей Юрский: ...а то, чего много, исчезает". Да, мой дядя Боря понимает, что все, чего много, идет сверху и, как погода, перестает замечаться. Шоу, действо для многих, в корне отличается от драматического театра, где каждому человеку надо помочь рассмотреть себя.

Во всех своих постановках вы сегодня и актер, и режиссер, а иногда и автор, как в "Предбаннике".

Сергей Юрский: Да, и совмещать все очень трудно. Но я выбрал этот путь. Я ставлю пьесы, которые до меня никто не ставил, говорю в них то, что я считаю нужным, и мне крайне важно, чтоб спектакль не разваливался, чтоб в нем всегда звучала заложенная в нем мысль, чистый, безупречный звук. Акробат выходит на арену и делает трюк, который никто больше не делает. Зал ахает, но всегда ли запоминает его фамилию? А это не должно волновать артиста! Каждый раз должно звучать "Ах!" и возникать некая новизна - вот его забота!

Но разве это игра? Артист, акробат живут этим.

Сергей Юрский: Когда я ставил с Раневской "Правда - хорошо, а счастье лучше", она мне все твердила: "Я не играю, я живу на сцене!" Она была невероятная, но именно потому, что ИГРАЛА. Играть - это чувствовать возможность другого человека быть не таким, как ты, оставаясь тем, кто он есть. Это особенное свойство актера. И он действительно играет - если, конечно, не играется, не притворяется. Воспоминания, которые я написал вовремя, 15 лет назад, чтоб сейчас ими не заниматься, называются "Игра в жизнь". И это не самобичевание, а гордость.

Вопрос - ответ

Сергей Юрьевич, а как вы обычно отмечаете юбилеи, дни рождения?

Сергей Юрский: По-разному. Но в этот раз не только не хочу отмечать, а просто планирую исчезнуть. Не могу, нет сил выслушивать столько банальностей в единицу времени. Это, по-моему, страшная вещь, они сжирают страну - юбилеи, дни рождения, под которые можно получить массу материальных благ, - чем у человека больше юбилеев, тем лучше. Это еще Гельман в "Мы, нижеподписавшиеся..." описал и высмеял.

 Отправлено: 16.03.15 02:12. Заголовок: И прекрасная старая ..

И прекрасная старая передача - аж 1997-го года! - "Времечко":

«Интеллигенция - это те, кто способны испытывать стыд. И обязаны испытывать стыд"

 Отправлено: 16.03.15 21:53. Заголовок: Eugenia пишет: Я ещ..

Eugenia пишет:

цитата:

Я еще скачала фильм, который давно ждала - "Две женщины" Веры Глаголевой, это экранизация пьесы Тургенева "Месяц в деревне", там у нее Ракитина играет Рейф Файнс, из-за него я этот фильм посмотреть и хочу.

Посмотрите и нам расскажете,

 Отправлено: 18.03.15 19:52. Заголовок: И еще юбилей у Юлии ..

И еще юбилей у Юлии Константиновны Борисовой. 90 лет!.. С ума сойти. Я ее с детства люблю!

В журнале "Театрал" - рассказ Галины Коноваловой:

Против течения

Галина Коновалова о приме Театра Вахтангова Юлии Борисовой

Об авторе: Галина Коновалова (1916-2014), актриса Театра Вахтангова в 1936-2014 гг., заведующая труппой. Автор многочисленных очерков о выдающихся вахтанговцах, опубликованных в 2011-2014 гг. в рубрике "Легенда сцены" журнала "Театрал".

Все, кто бы ни писал о Юлии Борисовой, обязательно начнут свою статью, рецензию, заметку – все что угодно – со слов о том, как в Вахтанговский театр в таком-то году из училища была принята девушка – очень полненькая, с ярким румянцем, с толстущей косой до пояса, и как потом эта толстенькая краснощекая девушка превратилась в такую элегантную и утонченную королеву сцены.
Но что делать с этим клише, что делать с этой «вводной частью» каждого повествования, где вспоминается «начало пути» (как пафосно!) этой замечательной актрисы (что всем известно и с чем никто не спорит) и этой удивительной, ни на кого не похожей женщины – Юлии Борисовой?

Два разных человека

Обычно сыгранные роли, сама атмосфера кулис незаметно, неотвратимо накладывают на артиста неизгладимый отпечаток этакого «актерства». Невольно, даже против своего желания, актеры и в жизни начинают немного играть, то и дело «представляя что-то». У Юли все иначе. Она на сцене и она в жизни – это два совершенно разных человека. И дело тут не в том, что за долгие, долгие годы ее пребывания на сцене (почти всегда триумфального!) к ней не прилипло ничего театрального, премьерского.

Будучи (говоря старомодным языком) примадонной театра, главной героиней, она сумела сохранить и трепетное отношение к сцене, и некоторую неуверенность в себе (что свойственно только очень одаренным людям), и поразительное чувство влюбленности в партнера – словом, все то настоящее, что отличает боль иного артиста от тех, кого сейчас так щедро называют звездами.

Она не звезда. Она актриса.

И тут мне хочется сказать главное: как, став по-настоящему большой актрисой, актрисой до мозга костей и неожиданно совершенно изменившись внешне (откуда вдруг появились лебединая шейка, осиная талия, профиль камеи?), она не утратила редких человеческих качеств. Всем людям театра, от мала до велика, известно, что такое получить главную роль (особенно для начинающей актрисы). Так вот, на заре туманной юности, в далекие 1950-е годы недавней выпускнице Щукинского училища «повезло» – ей доверили прекрасную роль Эпонины в «Отверженных» по Гюго. И надо же такому случиться: выясняется, что она ждет ребенка!

Что сделала бы в подобном случае почти любая молодая актриса? Ответ очевиден. А Юлия, не задумавшись, отказывается от роли… И в результате выигрывает – рожает замечательного, голубоглазого, светловолосого мальчика, ставшего впоследствии ее радостью, гордостью, подарившего ей двух прекрасных внучек и целый «коллектив» великолепных правнуков, а вернувшись в театр, успешно играет свою Эпонину на равных правах с другой актрисой! Нравственное благородство Юлии Борисовой в наш прагматичный (если не циничный) век вызывает не только восхищение, но даже некоторую оторопь.

«Борисова лучше»

Будучи необыкновенно горячей и самоотверженной матерью, она являла собой и уникум дочерней любви. Никогда не забуду, как вернувшись из больницы, где она целый день просидела у постели больной матери, и отыграв первый акт «Марии Тюдор», где она, естественно, играла главную роль, Юля срывала с себя королевские одежды, порываясь мчаться обратно в больницу в испуге, что не дозвонилась в очередной раз в палату. Слава Богу, звонок состоялся, и она смогла вернуться на сцену.

Я намеренно делаю акцент на исключительных человеческих качествах моей, смею сказать, долголетней и обожаемой подруги, потому что сценические ее работы достаточно освещаются как в прессе, так и в театроведческой литературе. И тем не менее она как-то гордо не поддалась упоению своей славой, громким овациям и всеобщему восхищению, осталась не просто скромной, а как бы отстраненной от этой театральщины, от этих, хотя и очень искренних восторгов, осталась по сей день, по сей час человеком высоких принципов, самых горячих привязанностей и глубокой веры в свое предназначение.

Не хотела писать о творчестве, о сыгранных ею ролях, но не могу удержаться. Вспоминаю, как после премьеры «На золотом дне» по Мамину-Сибиряку, где Юля блистательно сыграла роль Анисьи, в прессе появилась статья очень своеобразной и скупой на похвалу Серафимы Бирман (знаменитой актрисы и театрального деятеля), где она с восхищением писала о двух равно невероятных сценических явлениях – роли Анисьи и ее исполнительнице. А вот высказывание известного и старейшего артиста МХАТа Василия Топоркова: «Все говорят: «Ах, Мария Гавриловна Савина, ах, ах». Но ведь на сцене никто из вас ее не видел и могу сказать: Борисова лучше».

К этим двум отзывам и прибавить нечего. Однако прибавлю свое личное, незабываемое впечатление от некоторых шедевров Борисовой – ее дуэта с Юрием Яковлевым в «Насмешливом моем счастье» Малюгина, ее Вальки-дешевки в арбузовской «Иркутской истории» и, наконец, от лебединой песни Рубена Николаевича Симонова – «Варшавской мелодии», где без слез вспомнить Юлию не могу.

И последнее… То, что сотворил с Островским блистательный Петр Фоменко в спектакле «Без вины виноватые», где каждая роль – бриллиант и где в этом созвездии сверкает Юлия.

 Отправлено: 23.03.15 00:37. Заголовок: Дивный "Культурн..

Дивный "Культурный шок"! Просто песТня...

Гости: Леонид Жуховицкий, писатель, публицист, драматург

Алексей Бородин, художественный руководитель Российского академического молодежного театра, народный артист России

Денис Кирис, председатель профсоюза актеров театра и кино, инициатор проведения экспертиз театральных постановок

Ведущая: Ксения Ларина

К. Ларина
― 13 часов 14 минут, начинаем программу «Культурный шок». Сегодня всё, как мы любим. Говорим мы о глумлении над классикой – наша любимая тема. Есть ещё силы и порох в пороховницах по этому поводу спорить.

Обострились разговоры по этому поводу на фоне суда над оперой Вагнера «Тангейзер», которая, как вы помните, в Новосибирской опере вышла в постановке Тимофея Кулябина. И директор театра Борис Мездрич и Тимофей Кулябин в суде отвечали перед оскорблёнными представителями православной общественности. В итоге, хочу напомнить, суд не нашёл состава преступления, никакого дела не завёл и ни к каким штрафам, ни к каким санкциям не приговорил авторов спектакля. Даже никто не предложил спектакль закрыть, он идёт. Правда, с небольшими изменениями, как мы поняли, но он идёт на сцене Новосибирской оперы.

Как раз на фоне этого вновь возникла такая горячая дискуссия о том, что можно, а что нельзя на сцене, особенно когда речь идёт о так называемом (говорю я это так) классическом произведении: Гоголь, Чехов, Толстой, Достоевский. До какой степени можно издеваться над этой классикой? Особенно всё, что называется «современной режиссурой» – представители этого течения достаточно вольно обращаются с классическими произведениями.

Итак, тема: «Современная интерпретация классики: издевательство или способ выражения?». На этот вопрос мы попробуем ответить сегодня в нашей передаче вместе с нашими гостями. В нашей студии главный режиссёр Российского академического молодёжного театра Алексей Бородин. Здравствуйте, Алексей Владимирович.

А. Бородин
― Здравствуйте.

К. Ларина
― Леонид Жуховицкий – писатель, драматург, публицист. Здравствуйте, Леонид Аронович.

Л. Жуховицкий
― Добрый день.

К. Ларина
― Денис Кирис – артист, председатель Профсоюза актёров театра и кино и (важно для нашей передачи) один из инициаторов проведения экспертиз театральных постановок на предмет нарушения авторских прав, как я понимаю. Здравствуйте, Денис.

Д. Кирис
― Добрый день.

К. Ларина
― Нашим слушателям напомню номер SMS: +7 (985) 970-45-45 – для того, чтобы вы могли поучаствовать в нашей передаче, какие-нибудь вопросы задать нашим гостям, высказать своё мнение по этому поводу.

Давайте начнём всё-таки с терминологии. Вот я хочу к Алексею Владимировичу обратиться, как к практикующему режиссёру. Есть в вашем арсенале, в вашем лексиконе такое понятие, как «издевательство, глумление над классическими произведениями»?

А. Бородин
― Нет, таких понятий нет. Я, кстати, и не наблюдаю их во всей текущей жизни. Я вижу разные интерпретации. Мне кажется, для того и существует один театр, другой театр, третий театр, чтобы там были какие-то свои представления о том, как мы читаем то или иное произведение. Если, например, мы хотим прочесть «Воскресение» Толстого – мы возьмём Толстого и прочтём «Воскресение». Но если мы идём в Малый театр, например, на «Воскресение» – мы знаем, в каком направлении там будет это решено. Если мы идём, предположим, в «Гоголь-центр» или ещё куда – мы понимаем, что там будет по-другому решено. И интерес зрительский как раз, мне кажется, связан с этим.

Поэтому я просто, честно говоря, не понимаю слова «издевательство». Оно может быть только тогда, когда оно оборачивается, предположим, какой-то агитацией, не знаю, каких-то нацистских идей или ещё каких-то. Вот тут я восстану, лично я восстану, понимаете.

К. Ларина
― Ну, это в Уголовном кодексе у нас записано.

А. Бородин
― Да, это в Уголовном кодексе записано. Но вот эта история, что в Новосибирске случилась – это просто вообще поразительно! Придумать надо, чтобы в суд подать. А вот мне просто интересно. Если бы суд решил, что всё-таки они очень сильно виноваты, что бы было? Штраф или в тюрьму посадить, или ещё что-то?

К. Ларина
― А там есть конкретные статьи. Там бы был штраф. Если бы они взяли по статье 148 Уголовного кодекса – там до трёх лет лишения свободы, по-моему.

А. Бородин
― То есть произведение искусства, люди делали спектакль, в частности этот молодой талантливый режиссёр, у него что-то там представилось, что-то такое болело у него, ему было важно высказаться – вот он высказался и сделал спектакль. И после этого потащат его в суд? Тут вопрос другой. Это уже всё проходили, понимаете, через все эти наши дела. Но это вопрос другой. Это про историю, кстати, которая тоже важна – уже история наша, например, моей жизни. Я просто прекрасно всё это помню, когда так было.

К. Ларина
― Леонид Аронович, для вас существует такое понятие «надругательство над классическими произведениями», если мы говорим действительно о трактовках?

Л. Жуховицкий
― Вы знаете, я согласен с Бородиным. Действительно, если там какая-то откровенная нацистская идеология полезет со сцены – ну, это будет надругательство над зрителем и вообще над нашей страной. А если нет… Я не понимаю, что такое «надругательство»? Понимаете, я сам драматург, у меня некоторые пьесы шли в 40-45 театрах. На какие-то спектакли я ездил. И мне было интересно посмотреть: а что здесь сделали? А если бы не было никакого надругательства, зачем нужно 40 спектаклей? Поставили один раз – и всё, и хорош.

Ну и потом, я понимаю так. Вот я хороший или плохой? Я художник, я что-то делаю. Скажем, мою пьесу берёт какой-то театр. Бородин, к сожалению, не берёт, мне очень жалко.

К. Ларина
― Так, сейчас договоримся.

А. Бородин
― Леонид Аронович, мы с вами встретились через 30 лет после нашей последней встречи. Мы теперь увиделись, выйдем отсюда, я с пьесой под мышкой. Так что всё в порядке.

Л. Жуховицкий
― Я понимаю, но ведь Бородин – сам художник. И он в спектакле, в своём произведении захочет в первую очередь выразить не меня, а себя. И он имеет абсолютное право на это. Иначе зачем нужна вообще эта профессия режиссёра? Кроме того, есть же актёры, и каждый актёр тоже хочет выразить себя и привносит в облик героя то, что он хочет – и это, кстати, самое интересное. Мне приходилось писать о разных произведениях классической литературы. Я тоже пытался что-то понять: пытался что-то понять в «Гамлете», пытался что-то понять в «Отелло». И вы знаете, я, например, считаю, что Яго – это совсем не негодяй.

А. Бородин
― Вообще интересная тема. Это просто моя тема абсолютно – Отелло и Яго. Это вообще одна из самых интересных вещей.

Л. Жуховицкий
― И я буду солидарен с тем режиссёром, актёром, который надругается не над Шекспиром…

К. Ларина
― А над нашими стереотипами.

Л. Жуховицкий
― Да, над нашими стереотипами. Ведь Яго был смелый, мужественный воин, сражался. А дальше что получилось? Какому-то дурачку Кассио – пожалуйста, тебе всё. А Яго не из той семьи вышел, из низов. Так что может быть очень много прочтений.

Меня когда-то поразил фильм Козинцева «Гамлет». Почему? Потому что я вдруг увидел, что Смоктуновский вместе с Козинцевым по-своему решили загадку Гамлета. Всегда Гамлет был – такой тюфяк, слабак, колеблющийся. А здесь Смоктуновский – шикарный молодой человек, шпагой здорово владеет! Бог ты мой! Так, значит, Гамлет может быть и такой?

Короче говоря, я думаю, что надругательство над зрителем – это банальное стереотипное прочтение пьесы. Это скучно. А скука – это всегда надругательство над зрителем.

К. Ларина
― Денис, вам слово.

Д. Кирис
― Уж коль вы начали с «Тангейзера», я хочу процитировать самого Тимофея Кулябина, который написал комментарий в СМИ. Вот он пишет: «Я искал тему, табуированную в современном обществе. Для нынешнего европейца таких тем, пожалуй, только две: холокост и религия. Об этом лучше высказываться, сохраняя крайнюю осторожность, или не говорить вообще». То есть, соответственно, Тимофей понимал то, что он провоцирует общество. Соответственно, законодательство у нас есть и это предусмотрено. Вот оно и вылилось, понимаете.

К. Ларина
― Подождите. Давайте мы всё-таки сейчас не будем продолжать судебное заседание в новосибирском мировом суде.

Д. Кирис
― Это не суд. Просто я к тому говорю…

К. Ларина
― Тем более я вас умоляю, я больше всего это не люблю – эти выдранные из контекста какие-то цитаты. Эта существует в таком виде, в котором вы её зачитали, её кто-то уже процитировал. Что, мы будем сейчас доедать то, что уже кто-то ел? Я вас умоляю. Ну?

Д. Кирис
― Хорошо, я понял.

К. Ларина
― И потом, извините меня, если мы сейчас начнём этот спор – давайте, вы меня не переспорите. Вот тут у меня сидит Бородин, который меня поддержит.

Д. Кирис
― Нет, не буду, я не хочу спорить.

К. Ларина
― Искусство – это всегда провокация, иначе не имеет никакого смысла, понимаете.

Д. Кирис
― Но провокация всё равно должна быть в рамках…

К. Ларина
― Закона?

Д. Кирис
― …Правового поля, которое у нас ещё существует. И у нас его никто не отменял, правильно же?

К. Ларина
― Конечно, мы про это уже сказали.

Д. Кирис
― Но опять же получается, что они провоцируют…

К. Ларина
― «Они» – кто?

Д. Кирис
― У нас есть группа режиссёров сейчас, которые провоцируют это, пользуясь именами русских классиков.

К. Ларина
― Давайте рассказывайте, что за группа.

Д. Кирис
― Константин Богомолов, Кирилл Серебренников. Они тоже все говорят о том, что это нужно делать, что нужно по-своему…

К. Ларина
― А кто у них главарь, скажите?

Д. Кирис
― Нет, это такое веяние, это нормальное течение, это всё естественно, это нормально в театре и в современном театре. Но я апеллирую к закону: авторское право не должно быть нарушено. Это сейчас Гражданский кодекс, это две статьи.

К. Ларина
― Давайте конкретно – чьи и какие авторские права нарушили Константин Богомолов или Кирилл Серебрянников?

Д. Кирис
― Они нарушили изначальный смысл, трактовку произведений: это Гоголь, «Мёртвые души»; это «Борис Годунов» Александра Сергеевича Пушкина.

К. Ларина
― Это то, о чём сейчас говорил как раз Леонид Аронович. Вы тоже готовьтесь.

Д. Кирис
― Я считаю, что они в чистом виде нарушили. Поэтому мы просили провести не просто… Это ни в коем случае не проверка, ни о каких проверках речи нет. Это опять, как вы правильно говорите, вырванное из контекста цитирование. Это научное исследование докторов филологических наук, которые работают в этом НИИ. Ну, науку ещё не отменяли, верно же? Чтобы всё-таки доктора филологических наук дали определённое уже заключение своё как доктора наук филологии. Если там что-то…

К. Ларина
― Подождите, секундочку. То есть вы считаете, что можно таким образом защитить авторские права?

Д. Кирис
― Да, я так считаю.

К. Ларина
― Что должны доказать доктора и профессора?

Д. Кирис
― Они должны дать своё научное обоснование – соответствует ли эта интерпретация тому изначальному замыслу, который был заложен Гоголем и Пушкиным. Потому что получается так, что там его нет просто.

А. Бородин
― Секундочку. Можно спросить? Смотрите, мы читаем с вами Гоголя, «Мёртвые души». Я читаю – это моё личное восприятие того, что я читаю. Вообще каждый может взять книгу и прочесть. Дальше я иду в театр. На что опять расчёт? Только что было сказано Виктором Ароновичем. Я иду туда посмотреть, как этот другой человек прочтёт это произведение. Мне это может быть близко, это мне может быть не близко – какое это имеет значение? Этот человек выразил нечто своё.

Дальше начинают критики спорить, пусть даже доктора наук что-то изучают. Но только это не должно изменить человека, который делает спектакль. Ну как это? Всегда интересно, когда разные мнения. Пожалуйста, пусть доктора наук тоже найдут себе работу в этом смысле. Но они опять скажут своё представление. Объективный разбор замысла Пушкина – это надо заглянуть в такую глубину этого Пушкина, в котором столько противоречий!

К. Ларина
― Для начала с ним поговорить надо – а это невозможно.

А. Бородин
― А с Гоголем – тем более. И поэтому, мне кажется, это очень опасный вопрос, потому что здесь они могут доказать, что они точно знают, а эти товарищи (вы тут перечислили нескольких режиссёров) совершают какие-то преступления, которые против ценностей, я так понял вас. Я, между прочим, полез в словарь, чтобы узнать, что такое «ценности». Как эта наука называется? Нет, не помню…

Д. Кирис
― Нет, я с вами согласен абсолютно. Никто не хочет художника, режиссёра заставлять переделывать и делать так, как нужно делать. Здесь речь идёт о том, что если вы берёте классического автора, то маркируйте свои произведения в рекламной продукции, в программках, дабы зрителя не вводить в заблуждение: что это не тот Чехов или не тот Пушкин.

К. Ларина
― Какой «не тот»? А «тот» какой?

Д. Кирис
― Который изначально закладывал другой смысл в своё произведение.

К. Ларина
― Тот, который написан в книжке, понимаете? Написано: «Чехов. „Чайка“ (пьеса)». Можно открыть, прочитать. А когда ты приходишь в театр… Вообще странно объяснять это актёру. Как говорил Жуховицкий: «Почему 40 раз ставят один спектакль?» Почему «Чайку» на протяжении уже веков ставят, и сегодня ставят? Почему? Они же все разные!

Д. Кирис
― Но зрителю надо объяснить, что он идёт не на того Гоголя и не на того Пушкина, которого он читал.

К. Ларина
― На какого «того»? Вы не объяснили. Объясняйте.

А. Бородин
― Надо ему объяснять другое. Надо ему объяснять, что он в театр идёт не на того Гоголя, которого он читал, не на того Гоголя, которого он видел в одном театре или в другом.

Д. Кирис
― Из школы берут и приводят группу учащихся для просмотра классического произведения.

К. Ларина
― На «Бородино» ходят обычно.

Д. Кирис
― Вот они не знали, кто такой режиссёр Богомолов, не знали, кто такой режиссёр Серебренников, и они выезжают…

К. Ларина
― Там маркировка есть – «18+».

Д. Кирис
― Нет там маркировки.

А. Бородин
― Там написано: «Режиссёр – Богомолов».

Д. Кирис
― Нет, там написано на программке: «Александр Сергеевич Пушкин. „Борис Годунов“». Напишите, что это не классическое произведение Александра Сергеевича Пушкина «Борис Годунов», а это «интерпретация и прочтение режиссёра Константина Богомолова».

К. Ларина
― Денис, я сразу отвечаю вам одним простым предложением. Когда на программке написано «„Борис Годунов“, Пушкин. Режиссёр – Богомолов», строчка «Режиссёр – Богомолов» – это и есть заявка о том, что это интерпретация Богомолова.

Д. Кирис
― Это вы знаете, а зрители не знают. У нас 140 миллионов человек, и не все…

К. Ларина
― Как не знают? Они что, пришли смотреть, как Пушкин прочтёт «Бориса Годунова»? Нет же.

А. Бородин
― Им даже, кстати, может не понравиться, предположим. Ну и уйдут они – и в следующий раз сюда не придут, а пойдут в другой театр. А тем, кому понравилось, будут ходить на это.

Л. Жуховицкий
― Можно одну реплику? Я когда-то очень серьёзно этим занимался. Я, кстати, сам профессор филологии, как это ни смешно. Я действующий писатель, но мне, как говорится, по совокупности неизвестно каких заслуг присвоили звание профессора.

И вот я когда-то с этим сталкивался, когда я написал об одной повести, и какой-то критик меня сурово отчитал, что я по-своему прочитал, а это противоречит замыслу писателя. Я на это, подумавши, ответил: «Замысел писателя известен только самому писателю и является его глубоко личной радостью, не более того».

В каком пространстве существует герой любой пьесы, любого произведения? Скажем, книга «Мёртвые души». Гоголь знал про «Мёртвые души» то же самое, что знает любой из нас – то, что написано и напечатано. И каждый из нас, включая Гоголя, вправе оценивать это как угодно. Скажем, Гоголь мог считать, не знаю, Чичикова забавным персонажем. Шукшин считал, что это жулик.

К. Ларина
― Леонид Аронович, простите ради бога, я должна вас прервать, у нас сейчас выпуск новостей. Потом продолжим, ладно?

НОВОСТИ

К. Ларина
― Мы продолжаем программу «Культурный шок». Напомню, здесь в студии писатель и драматург Леонид Жуховицкий, главный режиссёр Российского академического молодёжного театра Алексей Бородин и председатель независимого Профсоюза актёров театра и кино Денис Кирис (кстати, сам тоже актёр, что тоже немаловажно).

Денис, просто чтобы не забыть. Пока шли новости, реклама, я открыла сайт «Ленкома» по поводу спектакля «Борис Годунов». Что здесь я вижу на сайте? «Спектакль Константина Богомолова» – первая строчка. Вторая: «Борис Годунов». Третья строчка: «По А. С. Пушкину». Огромный квадратик, на котором написано: «18+» – возрастной ценз. Значит, я делаю вывод, что на этот спектакль никаких школьников, которые ошибутся дверью, не приведут. Потому что если учитель приведёт сюда школьника – значит, он совершает правонарушение, на мой взгляд. Если написать «18+» – он предупреждён. Всё! Вам этого мало?

Д. Кирис
― Этого достаточно, но это как рекомендация, это носит рекомендательный характер.

К. Ларина
― Неважно. Этого мало для школьника, для учителя? Мне кажется, что здесь заранее предупреждается, что могут быть сцены, которые не рекомендуется смотреть детям моложе 18 лет. Всё!

Д. Кирис
― Хорошо. Я всё-таки ещё раз уточнюсь. Если господа режиссёры берут русскую классику, я всё-таки хотел бы, чтобы они не провоцировали на русской классике свои интерпретации. Сейчас это выглядит именно так, что это всё – провокация.

К. Ларина
― Нет, я вам не дам просто так болтать. Вы, пожалуйста, докажите, что вы имеете в виду.

Д. Кирис
― Я пришёл посмотреть Николая Васильевича Гоголя…

К. Ларина
― Он умер, его нет.

Д. Кирис
― Но я читал Гоголя в источнике «Мёртвые души», который я знаю. Там есть такой момент, что Чичиков, когда приезжает в поместье к Плюшкину, видит человека, похожего на ключницу. И я вдруг вижу, что во всём спектакле (пускай там даже авторский текст не искажён) образы, что все мужчины почему-то в женских платьях. Вот я не понимаю.

К. Ларина
― Оп-па! Интересно… Не ждала этого момента.

Д. Кирис
― Почему?

К. Ларина
― Потому что у Шекспира в «Глобусе» вообще женщин не было. Сегодня, когда Офелию играет актриса – это можно интерпретировать, классифицировать как искажение и осквернение классики.

Л. Жуховицкий
― Надругательство над Шекспиром.

Д. Кирис
― Вы спросили – я вам ответил.

К. Ларина
― Я на ваш ответ свой ответ выдаю. Потому что у вас очень шаткая позиция. Я не понимаю, чего вы хотите. Запретить ставить спектакли? Давайте запретим.

Д. Кирис
― Нет, никаких запретов. Просто нужно чётко маркировать свои произведения.

К. Ларина
― Вам мало этой маркировки?

Д. Кирис
― Нет, там присутствует Пушкин.

К. Ларина
― И что? Ну как? В основе-то Пушкин всё равно.

Д. Кирис
― Там должно быть любое другое название. Режиссёр и автор там должен быть один – Константин Богомолов и его название. Но там не может быть «Бориса Годунова» и не может быть «Пушкина».

К. Ларина
― Минуточку. Но текст же не он сочинил, а Пушкин?

Д. Кирис
― Нет, Пушкин этого не сочинил.

К. Ларина
― Почему? Это его текст.

А. Бородин
― Так же, как мы говорим, что Пушкин действительно не сочинял спектакль Любимова «Борис Годунов», Пушкин не сочинял ещё что-то. Знаете, какая тут есть опасность в этой ситуации?

К. Ларина
― Вы понимаете, что хочет Денис?

А. Бородин
― Да в том-то и дело… Это может закончиться тем, против чего наверняка и вы сами. Потому что я не представляю, что вы – ученик Левертова, будучи сами актёром – были бы за то, чтобы в итоге спектакли, которые вышли не так, как скажут профессора и доктора наук, нужно закрыть, нужно запретить и так далее. Это очень близко. Я просто предупреждаю. Это по опыту мы знаем.

Первый шаг мы сейчас сделаем – значит, начинается изучение вопроса. Потом – тут не так, это не так, не пишите «Пушкин». И потом закрывается театр Мейерхольда. Потом закрывается театр Таирова. Потом закрывается МХАТ 2-й. Понимаете, это же страшное дело. Проходили через это. Помните, был расцвет театра, когда были очень разные трактовки «Горя от ума», «Ревизора» – и это всё существовало. Может вам нравиться больше этот спектакль (или мне, или Ксении, или Леониду Ароновичу), может меньше – это в данном нашем разговоре совершенно не имеет никакого значения.

Мы сейчас говорим о том, что театр – это искусство. И государство даёт деньги на то, чтобы развивалось театральное искусство, а значит – интерпретация, та или иная трактовка. Глубочайшее вскрытие самого текста – ради бога, это прекрасное направление, пусть оно будет. Или это режиссёрское сочинение на эту тему – это прекрасно, пусть тоже будет. Почему мы хотим привести опять всё к социалистическому реализму? Это соцреализм будет в результате: всё будет соответствовать, никаких не будет отклонений, всё будет нормально.

Я сейчас просто предупреждаю вас и вашу гильдию или профсоюз, который вы организовали, что путь этот опасный. Известно, куда благими намерениями вымощена дорога. Поэтому мы для этого, мне кажется, сейчас и собрались. Почему об этом говорим, возражаем вам или спорим? Потому что мне кажется, что это очень серьёзная ошибка. Вы сейчас начнёте с этого, а потом не вы (я надеюсь, не вы), но кто-то другой наверняка это подхватит – и всё. И дальше начнётся всё, как было: «Это запретить. Тут нельзя».

Во-первых, нельзя сказать художнику, нельзя сказать режиссёру: «У тебя такие-то правила, по которым ты должен действовать. Всё!» Никакого спектакля не будет. Мне, например, близко и интересно раскрыть Чехова изнутри – я пытаюсь это сделать. Но это вовсе не значит, что когда мне вдруг в голову придёт одноактные пьесы Чехова соединить и перемешать…

К. Ларина
― «Вы их все перемешали! Вы вообще совершили преступление!»

А. Бородин
― Я совершил преступление. Я уверен: я имею право, абсолютно имею право! Потому что я живу сегодняшнюю жизнь. Я понимаю, когда люди проходят мимо друг друга: у этого своя история, у этого своя история. А мы все проходим, проходим, проходим… Как только мне пришёл этот образ, я обрадовался – и всё, мы очень дружно и замечательно работали. И вроде как зрители очень этому радуются. Хотя полагалось бы поставить пять одноактных пьес, одна за другой, и мы бы шли по пути… Шикарные фильмы даже есть.

К. Ларина
― Я просто хочу лишний раз ещё подтвердить, что говорит Алексей Владимирович. В любом случае могут найтись три-четыре человека в зале на спектакле Чехова, которые скажут: «Меня оскорбляет этот подход. Я хочу, чтобы было всё… Чехов так не писал! Он писал сначала одну, потом вторую, а потом третью. А здесь я ничего не понимаю». И подать в суд. И что дальше? Дальше выходит в качестве свидетеля обвинения Денис – и что? И говорит: «Какие мы санкции будем применять к режиссёру Бородину?»

Д. Кирис
― Слава богу, что мы не живём в эпоху советскую, у нас нет госприёмки спектаклей, не приезжают деятели ЦК, не отсматривают и так далее.

А. Бородин
― Вы знаете, ведь об этом и разговор – чтобы это в том или ином виде не повторилось. Об этом и разговор.

Д. Кирис
― Да это не повторится. Просто если мы живём, я надеюсь, в правовом государстве (а мы в нём живём всё-таки), мы соблюдаем законы. Ну тогда пишите соответствующим образом, маркируйте свои вещи, маркируйте свои спектакли. Не вводите людей просто в заблуждение! Здесь идёт все-таки разговор о зрителе. Эта дискуссия…

К. Ларина
― Денис, я сейчас опять буду… У меня перед глазами сайт «Гоголь-центра». «Мёртвые души» – тут стоит маркировка «16+». И на ваш вопрос по поводу автора написано: «Режиссёр, автор инсценировки, сценограф, художник по костюмам – Кирилл Серебренников». Как известно, «Мёртвые души» – это не театральное произведение, это проза, это поэма. И прежде чем она выйдет на сцену, она должна превратиться в пьесу. Да? И пьесу писал не Гоголь, а писал пьесу Кирилл Серебренников по мотивам произведения Николая Васильевича Гоголя. Что вас тут смущает? Всё написано.

Д. Кирис
― Ну, вот видите, вас не смущает, а меня смущает.

К. Ларина
― Что?

Д. Кирис
― Если бы меня ничего не смущало, я бы этот вопрос не поднимал.

К. Ларина
― Так отвечайте на вопрос. Что?

Д. Кирис
― Я отвечаю на вопрос. Там нет Гоголя никакого, там нет никаких «Мёртвых душ».

Л. Жуховицкий
― Можно один вопрос? А у кого сейчас права на «Мёртвые души»?

Д. Кирис
― У них нет срока давности по нашему законодательству, и любая группа людей может их отстаивать, если они нарушены.

Л. Жуховицкий
― То есть я захочу и скажу: «Права на „Мёртвые души“ принадлежат мне».

Д. Кирис
― Нет.

Л. Жуховицкий
― Нельзя так, да?

А. Бородин
― Вы же тоже профессор. Пожалуйста.

Л. Жуховицкий
― Я тоже профессор.

Д. Кирис
― Хорошо. А почему они не берут другие произведения? Почему они берут именно классику?

К. Ларина
― Потому что не хотят.

Д. Кирис
― У нас огромное количество и других авторов, которых можно было бы поставить.

К. Ларина
― Денис, я вас умоляю! Хорошо, они возьмут Жуховицкого – и что от этого? У них будет больше свободы выражения? То есть над Жуховицким, по вашему мнению, надругаться можно, а над Гоголем нельзя? Или Жуховицкий пока ещё не достиг таких вершин, он пока ещё не входит в список классиков? Кстати, огласите список!

Л. Жуховицкий
― По крайней мере, в суд не пойдут точно.

К. Ларина
― Список классиков можно вас попросить огласить?

Д. Кирис
― В смысле?

К. Ларина
― Вот над кем нельзя издеваться?

Д. Кирис
― Нет, мы в данном случае говорим о Гоголе, Пушкине.

К. Ларина
― Нет, вы сказали: «Пусть не берут Гоголя, пусть берут других». А кого можно?

Д. Кирис
― Нет, почему вы тогда прицепились… Не прицепились, а почему вы берёте именно этих авторов, именно эти произведения?

К. Ларина
― Потому что они гениальные.

Д. Кирис
― Правильно, гениальные. Но вы-то их трактуете…

 Отправлено: 23.03.15 00:37. Заголовок: И окончание: Л. Жух..

И окончание:

Л. Жуховицкий
― Слушайте, можно чуть-чуть в сторону?

К. Ларина
― Нет, я хочу понять, потому что Денис очень любит, чтобы его никто не перебивал, чтобы он монологом говорил. Я поэтому и добиваюсь от вас конкретики, но не могу её добиться никак. Вы говорите: «Почему прицепились к Гоголю и к Чехову? Берите других». Кого? Назовите, кого можно.

Д. Кирис
― Вы некорректный вопрос ставите.

К. Ларина
― Почему некорректный?

Д. Кирис
― Я что, должен был прийти со списком?

К. Ларина
― Но вы же сами это говорите, я же вас не тяну за язык. Вы сами сказали: «Не берите этих, берите других». Кого?

Д. Кирис
― Потому что эти режиссёры специально спекулируют и провоцируют…

К. Ларина
― На что?

Д. Кирис
― На то, чтобы зритель пришёл и посмотрел их спектакль.

Л. Жуховицкий
― Почему спекулируют? Они ставят спектакли.

Д. Кирис
― Они пришли Гоголя смотреть – а Гоголя там нет.

К. Ларина
― Любой режиссёр, конечно, спекулирует! Потому что я могу сказать: «Вы, дорогой мой, спекулируете на том, что вас вчера никто не знал, а сегодня вас знает вся театральная общественность. И я, Ксения Ларина, вас приглашаю в прямой эфир, и вы сидите рядом с Бородиным и с Жуховицким и высказываете своё мнение – и вас слушают». Правда, не очень хорошо слушают, конечно, могли бы и получше.

Д. Кирис
― Дело в том, что я высказываю просто свою точку зрения.

А. Бородин
― Но вы же от лица независимого профсоюза? Кто в него входит, кстати, интересно?

Д. Кирис
― Нет, сейчас я здесь сижу, а не независимый профсоюз. Я говорю сейчас от своего имени. Я всё-таки придерживаюсь рамок того правового поля, которое есть, вот и всё. Ещё раз хочу уточнить: ни о каких проверках этих людей, ни о каких выводах, ни о каких отменах и заменах речи быть не может.

К. Ларина
― Тогда чего вы добиваетесь? Ещё раз.

Д. Кирис
― Мы добиваемся того, чтобы в дальнейшем у театральных режиссёров, у юристов, которые работают в театре, это правовое поле было урегулировано; чтобы они более корректно формулировали… Ну, стоит «16+». Что эта за формулировка «16+»?

К. Ларина
― Повторяю: «Автор инсценировки – Кирилл Серебренников». Вам этого мало?

Д. Кирис
― Я знаю, кто такой Кирилл Серебренников, но я не уверен в том, что его знают все. Выйдите на улицу, опросите, не все же театральные…

А. Бородин
― По крайней мере, придут и узнают.

К. Ларина
― А что вам нужно? Я не понимаю, чего вы хотите.

А. Бородин
― Пусть они придут и узнают. Что случится? Почему мы думаем, что если они придут на этот спектакль, мы им, бедным, испортим что-то такое в жизни? Понимаете, они посмотрят. Если им понравится – они будут ходить в этот «Гоголь-центр» без конца. Не понравится – они больше туда не придут. Это их право. Не надо лишать зрителей права выбора. Это самое главное, мне кажется. Мы тогда начинаем вообще лишать людей прав каких-либо.

К. Ларина
― А вы понимаете, что хочет Денис? Я не понимаю, что он хочет.

Л. Жуховицкий
― Можно я заступлюсь за Дениса? А то как-то мы все на него навалились. Понимаете, когда я прочёл про эту историю с «Тангейзером», я понял, что мне не хочется защищать спектакль, режиссёра и вообще культуру. Мне хочется как-то защищать этих православных активистов, которые побежали в суд. Почему? Потому что со спектаклем ничего плохого не произойдёт. Ему создали гениальную рекламу! Такие вещи надо оплачивать. Когда призывают запретить, призывают уничтожить – всё! – зритель валом пойдёт, аншлаги обеспечены!

А вот когда человек, не являющийся театральным критиком, с указанием своего сана пишет что-то про спектакль театральный – вот он ставит под удар не только себя, но и ту корпорацию, к которой он принадлежит. Каждый человек имеет право высказать своё мнение. Если бы он написал (я не помню, как его фамилия), скажем, «Иванов» или «Петров»: «Я считаю так-то, так-то. Спектакль плохой…» – ради бога! Но зачем писать, что он священнослужитель? При чём тут это?

А. Бородин
― И подавать в суд.

Л. Жуховицкий
― Да, и подавать в суд тем более. Вообще, знаете, культура – это явление, которое само себя регулирует. И чем меньше вмешиваются в культуру – тем лучше. А лучше всего, когда вообще не вмешиваются. Вот недавно какие-то депутаты (кстати, коммунисты – поумнели, когда потеряли власть) сказали господину Мединскому: «Вот вы ратуете за патриотическое кино, но на фильмы, которые вы спонсируете, народ не идёт. Значит, вы тратите народные деньги на плохие фильмы?» Вы говорите: «Они провоцируют зрителя». Так зрителя и надо провоцировать, иначе ведь не пойдёт он в театр. Театр умрёт просто как искусство.

Д. Кирис
― Зрителя нужно провоцировать, но не таким образом.

Л. Жуховицкий
― А каким?

Д. Кирис
― Надо провоцировать другим, более позитивным.

К. Ларина
― Например?

Д. Кирис
― Вот Грымов уже написал. Он сходил – ему не понравилось.

Л. Жуховицкий
― И слава богу!

К. Ларина
― А в чём здесь позитивный момент? Он сказал: «Мне не понравилось…» Если бы, как вот говорит Леонид Аронович, он сказал: «Мне не понравился спектакль». Замечательно! Мы любим это. Мы любим разные мнения, любим дискутировать, кричать друг на друга! Обожаем! Но так он что в конце пишет своего поста? «Дорогое Министерство культуры, обратите внимание, что на ваши деньги творятся вот такие-то вещи». Это что такое?

Д. Кирис
― Мы же не призываем: «Давайте запретим! Давайте закроем!» Мы просто хотим провести исследование, чтобы на основании этого, допустим, на площадке Союза театральных деятелей устроить широкое общественное обсуждение.

К. Ларина
― Прекрасно!

Д. Кирис
― Позвать всех туда режиссёров.

К. Ларина
― Конечная цель какая, ещё раз объясните?

Д. Кирис
― Чтобы прийти к определённому решению, чтобы все услышали друг друга. Получается, сейчас идёт общение только через СМИ. Да, вот вы сказали, что меня вчера никто не знал. Но меня узнали все как человека, которого полили на пустом месте грязью со всех сторон у вас на блоге. Я уже целую неделю хожу и думаю: «Что ж я такого плохого сделал?»

К. Ларина
― Потому что вы не можете сформулировать, чего вы хотите.

Д. Кирис
― Я сформулировал. Я сказал: если вы берёте классического автора, там должны стоять марки. Но первоначальное авторство должно стоять: «Автор, режиссёр-постановщик – Серебренников».

К. Ларина
― Я вам всё объяснила. Здесь всё это стоит. Здесь всё написано, кто автор спектакля.

Д. Кирис
― Всё равно я считаю, что это некорректно.

К. Ларина
― Вы же учились в ГИТИСе. Вы что, не знаете, что есть пьеса, а есть спектакль по пьесе?

Д. Кирис
― Я с вами согласен, но это всё равно некорректно по отношению…

К. Ларина
― Ну как? Есть спектакль. Спектакль – это отдельное произведение. Он может быть хоть по телефонной книге (если вам известно такое выражение). Спектакль может быть поставлен по телефонной книге.

Д. Кирис
― Давайте обсуждать… Где тот уровень интерпретации?

К. Ларина
― Он бесконечен!

Л. Жуховицкий
― Любой, какой угодно.

К. Ларина
― Там нет границ. Уголовный кодекс. Пожалуйста.

А. Бородин
― Вы знаете, очень интересно почитать всё, что творилось вокруг спектакля Мейерхольда «Горе уму».

К. Ларина
― А «Лес»?

А. Бородин
― Или «Лес». Что творилось, какие баталии, какие споры! Но если бы в тот момент было сказано (дальше, следующий пункт): «В связи с этим нужно обратиться… – вот как господин Грымов просит, – …Министерство культуры обратить внимание на товарища Мейерхольда». Понимаете, таким образом и случилась трагедия, которая и случилась с театром. И на долгое время было вообще такое затишье застоя прекрасного, когда все театры были очень похожи друг на друга. Не дай бог, если кто-то выделится – его тут же бы… Слава богу, потом появились такие наши киты, как Любимов, как Эфрос, когда они начали что-то нарушать, когда Эфрос ставил свою «Чайку» вначале в «Ленкоме» (замечательную, кстати). А «Три сестры» – ещё больше нарушать. И что поднялось?

Понимаете, эти нарушения – опять же, это вопрос вкуса дальше начинается. «Вы нарушили и перешли границы какие-то мои, которые я себе представляю». И любой критик может написать, что это нарушено. Или любой человек может написать в блоге, не в блоге, просто ногами уйти (как говорят, «люди голосуют ногами) и больше сюда никогда не прийти. А могут, наоборот, прийти. Вы знаете, что такое было для людей…

Сейчас недавно праздновали столетие (именно праздновали, прекрасно они отпраздновали, молодцы, Женя Писарев организовал) Камерного театра. Господи боже мой, прямо всколыхнулось, что какое же это убийство произошло театра!

К. Ларина
― Кстати, там как раз обсуждения спектаклей Таирова очень похожи на ваши рассуждения: «Это не Чехов. Это не Гоголь».

Д. Кирис
― Вот видите, вы тоже уже проводите какие-то параллели, что я уже пришёл из прошлого.

А. Бородин
― Нет, ну мы же спорим, мы разговариваем.

Д. Кирис
― Я вам говорю о том, что Антон Лубченко, худрук Приморской оперы, фактически запретил показывать постановки своего Пастернака, потому что там полностью извратили всего Пастернака. Вот недавно было.

К. Ларина
― Ну, это его право, ради бога. Кстати, неизвестно, что бы сказал Пастернак, между прочим. Он у Пастернака спрашивал?

А. Бородин
― Кто запретил?

К. Ларина
― Автор.

Д. Кирис
― Лубченко, Приморская опера.

К. Ларина
― Он кто, композитор?

Д. Кирис
― Нет, он художественный руководитель Приморской оперы. Он запретил…

К. Ларина
― У себя в театре?

Д. Кирис
― Нет, в Германии постановку, потому его как автора исказили.

К. Ларина
― Кого «его»? Он кто? Автор спектакля?

Д. Кирис
― Да.

К. Ларина
― Он кто? Композитор?

Д. Кирис
― Нет, он композитор, музыкант.

К. Ларина
― Нет, вы говорите: «Его Пастернака». О чём идёт речь, можно объяснить?

Д. Кирис
― Премьера оперы «Доктор Живаго» Антона Лубченко в Германии запланирована на 24-е…

К. Ларина
― Он кто? Композитор?

Д. Кирис
― Да.

К. Ларина
― Ну. А вы говорите, что художественный руководитель.

Д. Кирис
― И художественный руководитель Приморской оперы.

К. Ларина
― Ну как? Я не понимаю, какое имеет отношение художественный руководитель к спектаклю, который идёт в Германии.

А. Бородин
― По его музыке, например.

Д. Кирис
― То, что его режиссёрский замысел был искажён. И он отстаивал свои права, понимаете. Вот в чём речь.

К. Ларина
― Ну понятно. И что?

А. Бородин
― А кто он на самом деле? Он автор чего?

К. Ларина
― Музыки.

Д. Кирис
― Этой музыки к «Доктору Живаго». Это опера.

К. Ларина
― Я тут не знаю, насколько юридически может… Это надо скорее спросить у действующего драматурга. Вы можете, кстати, Денис…

Л. Жуховицкий
― Он же не автор замысла, он автор музыки.

А. Бородин
― Я знаю, такие случаи бывают. И я тоже сталкивался с такими случаями. Не будем их называть, потому что, честно говоря, я был в полном шоке.

К. Ларина
― А, я знаю! Но спектакль-то идёт?

А. Бородин
― Спектакль идёт, конечно. И не дошло дело до того.

К. Ларина
― А вот расскажите. Это можно рассказать? Давайте.

А. Бородин
― Дело в том, что Миша Бартенев и Андрей Усачёв написали совершенно замечательный текст по «Алым парусам», и они пришли с этим ко мне. Мы ещё работали над этим текстом. И они сказали… Значит, у них условие: Максим Дунаевский, который уже участвует в этом деле, будет композитором. Прекрасно! Что может быть лучше? Всё, он написал музыку, этот Максим Дунаевский – замечательно! Все аплодировали, все радовались, всем очень понравилось. Значит, театр мы запустили.

Потом я к нему обращаюсь: «Максим Исаакович, как быть? Надо, чтобы была аранжировка, чтобы было всё». – «Да-да-да». А время-то идёт. Театр же имеет какой-то план, какие-то обязательства и так далее. И тогда я говорю: «Вы знаете, мы тогда найдём сами и сами начнём делать».

К. Ларина
― То есть запись музыки?

А. Бородин
― Да, запись музыки, аранжировка и так далее. Он на это дело не приходил – он занят, он не может. И когда наконец спектакль уже был практически сделан, вдруг он как бы появился и говорит: «Это неправильно, надо по-другому, надо всё переделать». А спектакль уже получился с этой аранжировкой, которая уже была, он уже представляет из себя некое художественное целое. И в данном случае он – автор музыки, но не автор аранжировки. И так как он её не сделал, то вся эта штука и получилась. И после этого начались его угрозы, что он подаст в суд, что запретят спектакль, который на самом деле пользовался очень большим успехом, как нам кажется (думаю, не только нам).

К. Ларина
― На афише нет его имени?

А. Бородин
― Нет, есть.

К. Ларина
― Кстати, сейчас он выпустил, эти «Алые паруса» сделал.

А. Бородин
― Где он занимался аранжировкой. Я не знаю, где эти спектакли. И слава богу. И даже какой-то спектакль получил «Золотую маску». На здоровье. Но я ему всё время говорю: «Максим Исаакович, это мы поставили. Мы поставили не как рок-оперу, – потому что я бы за рок-оперу в жизни не взялся, – а мы поставили это как музыкальный спектакль. Поэтому нам не нужна такая роковая аранжировка». Мы сделали небольшой оркестр, который играет – так, как я это понял. Рядом поставили как рок-оперу – и на здоровье! И кто здесь прав, кто здесь виноват? Я абсолютно уверен, что прав я в данном случае, потому что я имею право, я это делал.

К. Ларина
― А судебных разборок не было у вас?

А. Бородин
― Ну, всё это были разговоры.

К. Ларина
― А там какие могут быть претензии? Авторские права? Он же ноты пишет, а играть-то я могу хоть на балалайке. Он – автор нот.

А. Бородин
― Тем более. Он нам дал ноты, которые были записаны… Ну ладно, не будем уточнять, как они были записаны. Во всяком случае, мне кажется, это как-то смешно просто, когда мы говорим, что произведение, которое мы делаем, требует согласования с господином Пушкиным или с господином Толстым.

К. Ларина
― Или с господином Вагнером, потому что разговоры тоже: «Это не Вагнер». Как кто-то сказал уже, договорившись: «Здесь нарушаются не только права верующих, но и права Вагнера». Ну, братцы…

Короче, мы должна заканчивать уже. Извините… Хотя мы спровоцировали, конечно. Нас сегодня слушало огромное количество людей (я это чувствую просто, меня интуиция не обманывает, поскольку я давно здесь работаю), благодаря Денису, кстати, который спровоцировал аудиторию.

Д. Кирис
― Так же, как провоцируют и режиссёры.

Л. Жуховицкий
― И, кстати, очень здорово и талантливо спровоцировал.

К. Ларина
― Давайте мы продолжим и дальше провоцировать зрителей, слушателей, читателей. В этом как раз и есть главная задача любого творчества – правда же? – провоцировать. Спасибо вам большое!

 Отправлено: 23.03.15 03:31. Заголовок: Исполнилось 100 лет ..

Исполнилось 100 лет со дня рождения Георгия Степановича Жженова. Две интересные, хоть и не новые публикации - Ирины Павловой (больше про кино) и Артура Соломонова (про всё остальное).

Ирина Павлова

Сегодня исполнилось 100 лет со дня рождения Георгия Степановича Жженова, дорогого "дяди Жоры", которого я знала и любила.
Публикую тут свою статью 10-летней давности.

ВСЯ РЕЗИДЕНТСКАЯ РАТЬ

В российском (а прежде - советском) кино, даже если попытаться окинуть взглядом все этапы его большого пути, культуры настоящего шпионского боевика не создали. Эпоха холодной войны, наплодившая так называемых «контрпропагандистских фильмов» про зарубежную жизнь, в которой иногда мелькал советский «боец невидимого фронта», не создала отечественного Джеймса Бонда. Мешали два обстоятельства. Одно - это изначальное почтительное уважение к разведчикам-профессионалам, выработанное в общественном сознании литературой и кинематографом, к их Высокой Миссии и самоубийственно опасному труду в тылу врага. О втором обстоятельстве пока умолчим.
Если вспомнить самых знаменитых разведчиков отечественного экрана, тех, которые стали буквально народными героями, получится довольно любопытный список. Федотов-Эккерт ( Павел Кадочников, «Подвиг разведчика»,1947, режиссер Борис Барнет), Вихрь (Вадим Бероев, «Майор Вихрь, 1967, режиссер Евгений Ташков), Крылов-Крамер ( Михаил Волков, трилогия «Путь в Сатурн», 1967, режиссер Вилен Азаров), Белов-Вайс (Станислав Любшин, «Щит и меч», 1968, режиссер Владимир Басов), Ладейников-Лонсдейл (Донатас Банионис, «Мертвый сезон», 1968, режиссер Савва Кулиш), Кольцов (Юрий Соломин, «Адъютант Его Превосходительства», 1969, режиссер Евгений Ташков), Исаев-Штирлиц (Вячеслав Тихонов, «Семнадцать мгновений весны», 1973, режиссер Татьяна Лиознова), Скорин (Олег Даль, «Вариант «Омега», 1975, режиссер Антонис Воязос), Славин (Юрий Соломин, «ТАСС уполномочен заявить...», 1984, режиссер Владимир Фокин).
На этом реестр практически исчерпывается. Разведчиков, конечно, было куда больше, но тех, кого мгновенно вспомнит каждый прочитавший их имена - та самая десятка, перечисленная выше. (Знаю-знаю, уважаемый Дотошный Читатель, вы уже посчитали, и увидели, что перечислено только девять; и пока читали этот список - негодовали на то, что едва ли не самое популярное имя пропущено. Но - всему свой час!).
К тому же легко обнаруживается и еще одна характерная деталь: кроме Ладейникова и Славина все эти люди - разведчики военной поры, эпохи Гражданской или Великой Отечественной. И для большинства из них приближение конца войны - приближение конца работы. Разведчики мирного времени - фигуры не вполне типичные. Впрочем, если отрешиться от ладных белогвардейских мундиров и элегантной эсэсовской черной формы, которая так к лицу нашим известным артистам, нетрудно заметить, что все эти разведчики чрезвычайно схожи меж собою: очень обаятельны, спокойны, немногословны, интеллигентны, непременно смотрят усталыми невеселыми глазами прямо в объектив, напряженно мыслят (их мысли иногда озвучиваются за кадром), никогда не суетятся. Словом, они, обыкновенно, интеллектуалы, а не люди действия (хотя изредка все же дерутся, иногда стреляют, и крайне редко бегают или прыгают). Любовные эскапады им, как правило, не позволены, а если и случаются, то ничего в их поведении реально не определяют. Они все, безусловно, не герои боевика. Не Бонды. Не авантюристы. Не супермены и не плэйбои. Ну, разве что у Павла Кадочникова суровый разведчик Федотов, перевоплощаясь в немца Эккерта, оказывался светским хлыщом, легкомысленным кутилой. Но это была всего-навсего маска. «Славянский шкаф».
И лишь один разведчик (или шпион) в нашем кино существовал по законам Бондианы. Был опытным матерым профессионалом, суперагентом, героем авантюрной истории, действие которой свободно перемещалось из страны в страну, с течением времени меняя антураж и качество выполняемых заданий. У этого разведчика помимо его заэкранной судьбы, складывавшейся задолго до того, как собственно и началась эта история, была и судьба, разворачивавшаяся прямо на наших глазах, в четырех двухсерийных фильмах, первый из которых был снят в 1968 году, а последний - в 1986. Он мог оказаться наемником Иностранного Легиона и советским таксистом, западным дипломатом и мастером по ремонту радиоприемников в захолустном совковом городке, он был, наконец, настоящим русским графом и потомственным шпионом во втором поколении. Итак, речь о Георгии Жженове и его герое из фильмов Вениамина Дормана «Ошибка резидента» (1968), «Судьба резидента» (1970), «Возвращение резидента» (1982) и «Конец операции «Резидент» (1986).
К моменту повеления на экране Михаила Зарокова (он же граф Тульев) отечественный кинозритель уже хорошо знал актера Георгия Жженова в лицо. Это лицо и этот голос, редкого тембра и обаяния, запоминался мгновенно. Он очень много снимался и среди его работ было немало главных ролей и множество ярких эпизодов в очень хороших фильмах. Врезался в память его фронтовой шофер из фильма Владимира Венгерова «Балтийское небо», везущий через зимнюю Ладогу главного героя, не спавший несколько ночей кряду и повесивший за головой котелок, чтоб тот, болтаясь, бил по голове и не давал заснуть. Инженер Муромцев, умный, деликатный и справедливый, отец двух разновозрастных сыновей (фильм Юлия Карасика «Человек, которого я люблю»), был явно и безусловно достоин любви героини Тамары Семиной, «девушки по имени «Мечта», равно как и любви всех без исключения зрительниц. Гоняющийся за Деточкиным в неисправном мотоцикле милиционер из картины Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля» был ярок и заметен даже в компании суперзвезд, снимавшихся в фильме. Заметен настолько, что Рязанова после этого долго еще расспрашивали зрители на творческих вечерах, где и как ему удалось найти настоящего милиционера, так замечательно сыгравшего самого себя. А умный и печальный священник - отец Леонид из «Журавушки» Николая Москаленко - вызывал глубокую симпатию несмотря даже на то, что был участником антиклерикальной, разоблачительной линии фильма, снимавшегося в разгар антирелигиозной компании. А уж после роли генерала Тимерина в трилогии о «Сатурне», в ту пору бившей рекорды зрительской популярности, Георгий Жженов стал актером, повсеместно узнаваемым. К тому времени абсолютная, высочайшей пробы достоверность Жженова на экране и его способность наполнить живым теплом и личностным обаянием любую роль уже вовсю использовалась кинематографом и не оставляла зрителя безучастным. Итак, в лицо его знали.
Существует, однако, категория актеров, которых сразу узнают на улице, и оглядываются вслед с улыбкой или любопытством, но ежели спросить обыкновенного человека из кинозала, знакомо ли ему такое имя, он наморщит лоб и непременно спросит: «А где он снимался?». Так было с Николаем Крюковым, много снимавшимся (в том числе и в зрительском хите «Последний дюйм»), тоже безупречно органичным, обладавшим яркой запоминающейся внешностью. В лицо знал каждый. А имя так и не вошло в память массового зрителя. Так, в общем, до «Резидента» обстояло и с Георгием Жженовым. Звездой же, по моему убеждению, актер становится в тот миг, когда при упоминании его имени в сознании рядового зрителя, без каких-либо уточнений, мгновенно всплывает конкретное лицо.
Звездный час наступил в 68-м, когда Жженову было 53 года. К тому времени его кинобиография насчитывала более четырех десятков фильмов и 19 или 36 лет. Это как считать. Ежели от начала - то 36. Ежели реально связанных с кино - то 19. Меня «восхитила» одна фраза из статьи о Жженове в журнале «Искусство кино», написанной в 80-м году: «Он получил предложение от Довженко на роль ординарца батьки Боженко в фильме «Щорс». Сыграть не успел. Нелепая несправедливость надолго оторвала молодого актера от кинематографа...Освоил массу профессий. Токарил, слесарил, валил тайгу добывал золото, долгие годы работал шофером» (курсив мой - И.П.). Вот так: пошел, значит, в народ. Осваивать массу профессий. Обидевшись на «нелепую несправедливость».
Хотя, безусловно, актерская биография Жженова начиналась блестяще. Питерский пацан («Представляете, я ведь еще НЭП помню. Пролетки, приказчиков, торговые лавки. В кино я начал еще в немом...») по примеру старшего брата увлекся акробатикой и в 15 лет поступил в эстрадно-цирковой техникум (где учился вместе с Сергеем Филипповым, тоже будущей кинозвездой). В 32-м уже выступал в парном номере темповой каскадерской акробатики с Георгием Смирновым (номер назывался по-тогдашнему эффектно: «2 - Жорж -2»).Там его и «присмотрел» ленфильмовский режиссер Эдуард Иогансон, и 17-летний парень дебютировал в кино в фильме «Ошибка героя». (Спустя два года Жженов еще раз сыграл у Иогансона в фильме «Наследный принц республики» в 34-м, а еще два годя спустя Иогансона взяли. Из лагеря он уже не вернулся.). В 33-м сыграл у знаменитого Абрама Роома в «Строгом юноше» по Юрию Олеше, - и пошло-поехало.
1934 год был в жизни 19-летнего Георгия Жженова удачным. Поступил в театральный институт на курс Иосифа Хейфица и Александра Зархи, но те были сильно заняты, и уступили руководство курсом молодому тогда фэксовцу Сергею Герасимову. Братья Васильевы приступили к съемкам фильма «Чапаев» (никто тогда еще и не предполагал, какая потрясающая судьба и слава ждет картину и что каждый, участвовавший в работе над этим фильмом, автоматически войдет в историю мирового кино). Жженову предложили довольно большую роль Тереши, ординарца Фурманова. От роли при монтаже почти ничего не осталось, но обиды тогда легко забывались. Молодой актер попал в компанию, едва ли не каждый участник которой уже был или вскорости стал суперзвездой (хотя тогда их еще так не называли): Борис Бабочкин, Леонид Кмит, Борис Блинов, Николай Симонов, Борис Чирков, Степан Шкурат. Сегодня Жженов - последний из этих «могикан», живой свидетель рождения легенды. Вдова Александра Ксенофонтова, оператора фильма, Людмила Ксенофонтова говорит, что муж всю жизнь вспоминал потрясающую атмосферу съемок, изумительных, очаровательных ребят-актеров, среди которых не было ни одного, кто пытался бы «премьерствовать», зато озорничали кто во что горазд. Но и в этой компании «Жора был особенно хорош. Просто солнечный какой-то! Добрый, легкий, светлый.»
В 38-м - новый виток «карьеры»: «Комсомольск» Сергея Герасимова и приглашение режиссера Юлии Солнцевой, жены Довженко, на роль Сережи Брузжака в фильме «Как закалялась сталь». В доме Довженко и Солнцевой он познакомился с Бабелем, о котором его предупредили специально: «Будет просить денег в долг. Не давай.» Так и вышло. Бабель над отказом посмеялся и заметил, что молодой актер рискует. «Я - автор сценария. Захочу - из Сережи Брузжака девочку сделаю». Этот фильм снят не был, а в «Щорсе» Жженов сняться не успел: в 39-м ушел по той же дороге, по какой ушли Иогансон, Бабель и еще многие... На страшной колымской каторге выжил, вернулся в 46-м. Потом, спустя три года, пошел по второму разу. Знающие люди говорят, что «вторая ходка для всех была много страшнее первой». Человек уже знал, куда берут. Впоследствии Жженов говорил, что с юности любил жестких, волевых и сильных героев Джека Лондона, клондайкских золотоискателей, и что нередко воспоминание о них помогало выжить на Колыме...
Так что в 67-м актеру Георгию Жженову, прямо скажем, «было что предложить» своему персонажу, резиденту вражеской разведки Тульеву-Зарокову, потомственному шпиону, русскому эмигранту во втором поколении. И это были не только свойства актерской природы - это была еще и биография. Это были рано нажитые морщины, это был опыт изгойства, это была крутая цена выдержки. В «Ошибке резидента» Зарокову была дана весьма драматичная закадровая биография и не менее драматичная экранная. С Любовью, которую уже заранее предаешь, хоть и не по своей воле. С Родиной, куда вернулся тайком, из изгнания, чтобы ей вредить (хотя с каждым прожитым там часом это делается все труднее психологически). С обыкновенным советским бытом, вовсе не шпионским, не шибко презентабельным. И ненавидеть этого вражеского агента не было никаких сил - хоть убейте. И было ясно, что обязательно он станет «за наших», потому что он такой замечательный, а наше дело правое...И когда его поймали и посадили, было жаль его до слез, хотя, конечно, понималось: сильно его обижать не станут. Подержат, перевербуют и отпустят. А главное - все происходящее как раз в силу этой бытовой достоверности, почти домашности, воспринималось на веру и всерьез. Жженова вообще нельзя было воспринимать иначе.
Каждая последующая серия, однако, по воле авторов, все более тяготела к «бондизму». Все меньше было психологических мотивов и нюансов, бытовых деталей и мелких биографических подробностей. Каждая новая картина сериала все больше грешила стереотипами и клише, все больше превращалась в шпионский детектив или шпионский боевик, и все одномернее становился центральный герой сериала, постепенно превращаясь в героя «экшна» («Конец операции «Резидент»), занимающегося чем угодно - от личной мести до диверсионной деятельности, и менее всего разведкой как таковой. На последних этапах фильм вытаскивало только пресловутое личное обаяние Жженова и его (а уже не Тульева) личная биография, которая все равно оставляла неизгладимый след на персонаже. Плюс к тому, в последних сериях эпопеи Жженов играл уже после очередного беспримерного зрительского успеха - после летчика Тимченко из фильма Александра Митты «Экипаж» (1979), и Резидент отчасти эксплуатировал этот новый успех.
Впрочем, в роли Тульева сработало и еще одно поразительное свойство личности Жженова. Он умел быть на экране (да и в жизни) интеллигентом - хотя сам всегда от этого звания «отрекался», и всякий раз с ухмылкой констатировал: «Да какой я интеллигент? Обыкновенный босяк-пролетарий, и нос у меня сапогом!». И, тем не менее, именно он - в фильме Юлия Карасика «Человек, которого я люблю» - сыграл, быть может, один из самых пронзительных и тонких портретов русского интеллигента в нашем кино. Одного из тех «негромких» русских интеллигентов, для которых понятия честь и достоинство определяют в жизни абсолютно всё, как вечный и неизменный эталон. И именно такие люди, эта их тихая, но непреклонная оппозиция социальной риторике и нахрапу, всегда вызывала у режима не просто подозрение, но острое неприятие.
Когда о Жженове говорили и писали, что он от природы «стопроцентно положительный герой», обладающий достоверностью в ее абсолютном выражении, это, безусловно правда. Он и в самом деле просто рожден для амплуа «резонера», умеющего оправдать и сделать обаятельными любые сентенции. Однако ж была в его биографии роль, принесшая ему в свое время новый успех - Вилли Старк из «Всей королевской рати». Быть может первая и последняя абсолютно отрицательная роль за всю его актерскую карьеру. И, пожалуй, единственная острохарактерная.
Надо сказать, что жженовским обаянием «пользовались» и тогда, когда нужно было оправдать, заставить зрителя принять вещи, обычно трудно приемлемые. Переигравший в своей жизни десятки «людей в мундирах» - от солдатских до генеральских - Жженов в роли генерала Бессонова в фильме «Горячий снег» Гавриила Егиазарова произносил слова, которые ни в чьем другом исполнении не могли быть приняты. «Если я буду видеть в солдатах людей, я не смогу посылать их на смерть!». Но когда этот же генерал раздавал выжившим ордена, со словами «...Все, что могу...» ( повторяемыми несколько раз) - слезы вскипали на глазах.
Так вот, губернатор Вилли Старк, симпатичный циник и негодяй, был у Жженова вполне убедителен. Но в нем, фигляре, предателе и шантажисте, не было главного качества жженовских героев: той самой абсолютной достоверности, «несыгранности». Это была очевидная, густая актерская игра. Демонстративное актерское мастерство. Роль же (которую поначалу должен был играть Павел Луспекаев) требовала именно безусловной веры. Старк должен был открываться как мерзавец, а не выглядеть им изначально... Что ж, очевидно эта краска была не из арсенала Жженова. Арсенала настолько значительного, что отсутствие этой краски его не обедняет...
Георгий Степанович Жженов стал Лауреатом Государственной премии РСФСР в 1975-м, Народным артистом СССР в 1980-м. В 1992 году ему был присужден Большой приз кинофестиваля «Созвездие» за вклад в отечественное киноискусство, в 1996-м - аналогичный приз фестиваля «Кинотавр». И, наконец, в 1997-м он стал лауреатом премии Российской Киноакадемии «Ника» с формулировкой «Честь и достоинство». Мало кто заслуживает этой премии и этой формулировки так, как Георгий Жженов.
И, тем не менее, Главный Приз в своей профессии он «выдал» себе сам. Ту самую собственную «королевскую рать», которая насчитывает под сотню имен персонажей, и которую помнят и любят не только сверстники актера, но и те кинозрители, что родились уже после «Резидентов».
Ибо вот уже много-много лет актер Георгий Жженов для каждого, кто любит кино - это и лицо, и имя.
Громкое. Достойное. Любимое.

 Отправлено: 23.03.15 03:42. Заголовок: Георгий Жженов: Я ск..

Георгий Жженов: Я сказал жене: «Не жди меня»

Сто лет назад — 22 марта 1915 года — родился Георгий Жженов (1915-2005).

Это интервью он дал Артуру Соломонову накануне своего 90-летия. Тогда было трудно предположить, что темы, которые затрагивает Георгий Степанович — преступлений советской власти и сходства большевизма и нацизма — перейдут в нашей стране в разряд чуть ли не запретных (материал был опубликован в газете «Известия» 22 марта 2005 года).

Георгий Жженов: «На допросах я стоял по семь суток, и если падал от изнеможения, то меня за волосы поднимали и опять ставили»

Ваши лагерные рассказы, производят очень тяжелое впечатление, иначе и быть не может. Но од ин из самых впечатляющих моментов — когда после прощания с молодой женой вас стали сажать в машину и капитан, который вас арестовывал, вежливо открыл дверь автомобиля. Это не менее страшный образ, чем все то, что вы описываете в самой лагерной жизни.

Все кончилось на улице Воинова при въезде в ворота тюрьмы. Как захлопнулись ворота, все кончилось — права человеческие, гражданские права, мои права как личности — все к черту. Начался совершенно другой мир, другие взаимоотношения. Я понял, что я щепка, которой как хотят, так и крутят.

Потом, когда я оказался уже на Колыме, то так изгалялся, чтобы мои письма дошли до родных! У нас вольняшка один брал письма вроде бы для передачи. Но очень скоро тут же, у реки, рвал в клочья наши письма. А мы ему верили. Верили, что он до почтового ящика в Магадане довезет эти письма. А нам разрешалось писать раз в полгода или… это все тщетные были попытки связаться с близкими.

Если сравнивать вашу лагерную прозу и то, что пишет Варлам Шаламов, то у него гораздо больше ненависти и отчаяния.

Тут дело в разном понимании жизни, разных характерах. Если у Шаламова превалировала ненависть к палачам, то во мне — нет. То ли по молодости, то ли я так психически устроен. В моих рассказах есть и положительная оценка тех людей, которые были моими палачами там. Человек — сложное существо. Ну, возьмите хоть того оперуполномоченного, на совести которого смерть моего друга Сергея Чаплина. А как он поступил со мной? Ведь он, матерясь и ругаясь, вывез меня, обмороженного, из ночного леса. Зачем ему это надо было? А потом еще позаботился о том, чтобы я, получив посылку, не умер от заворота кишок, набросившись на еду. Даже джентльмены Джека Лондона не поступали так, как он.

Вам никогда не хотелось разыскать следователей, которые обращались с вами жестоко, найти и тех, кто на вас доносил, и отомстить?

Первый раз Жженова арестовали в 1938 — в возрасте 23 лет — и приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей по обвинению в шпионаже. Срок молодой актер отбывал на Колыме на золотых приисках.

Нет. Мне кто-то из анонимных доброжелателей, видимо, сотрудников КГБ, прислал два личных дела моих следователей, моих палачей — Моргуля, старшего следователя контрразведки, и Кириленко. Этот был молодой, он вел со мною большинство допросов. Вымогал ответы насильственным путем. Но он все-таки самый мягкий был из них. И вот мне какой-то доброжелатель уже после моей реабилитации, после того, как Жженов стал восприниматься как «жертва режима», прислал вдруг личные кадровые дела, анкетные данные моих следователей. Моргуль был расстрелян. А Кириленко затерялся где-то.

У меня был эпизод один. Когда я оказался на Колыме, первым моим лагерем стал Лукьянский леспромхоз, 47-й километр, где мы тайгу валили. И поскольку лагерь только зачинался, окружен он был поселком колонистов. Колонисты — это вроде бы вольнонаемные, но в то же время они не могут покинуть эти места. Обычно украинцев, прибалтов туда присылали: в свое время советская власть с ними так поступала. Но это был вольный поселок, с нашей точки зрения, с точки зрения зеков. И туда привозили кино. И однажды мне стало известно, что привезли картину «Истребители», в которой снималась моя жена Женя Голынчик вместе с Марком Бернесом. Я узнал об этом и пошел к начальнику лагеря: «Разрешите иметь свидание с женой». Он говорит: «Что такое? Как с женой?» Я ему объясняю, что идет картина в вольном поселке и там моя жена играет с Бернесом главную роль. Он изумился, но отпустил. А тогда перед художественным фильмом всегда демонстрировалась какая-то хроника. И вдруг в этой хронике я вижу своего следователя Кириленко! В каком качестве? В фильме показывали освобождение Буковины — как мы насаждаем там советскую власть. И я смотрю: водят праздничные хороводы организованные, буковинцы несказанно радуются советской власти, которая наконец-то пришла. И среди этих хороводов я вижу своего следователя! Думаю, ах ты, сукин сын, и ты там!

На его допросах я стоял по семь суток, и если падал от изнеможения, то меня за волосы поднимали и опять ставили. Менялись следователи — один приходил на смену другому, а я все стою, стою. Они выбивали так из меня нужные им ответы.

После отбывания срока вы с женой встречались?

Когда она была на последнем свидании в пересылке в Питере, я ей сказал: «Женя, не жди меня. Девяносто с лишним процентов, что я где-то погибну. Во всяком случае, свою жизнь ставить в зависимость от моей не надо. Ты молода. Спасибо за все, но живи как тебе захочется. Пусть я не буду теми веригами, которые на твоей совести останутся». Я с ней встретился, когда вернулся из первого заключения. Мы увидели, что жизни наши разошлись совершенно.

«Отец много пил, а в перерывах читал книгу «Трезвая жизнь»

Вы сравниваете то время, на которое пришлась ваша молодость и зрелость, с тем, что сейчас происходит?

Да как я сравню? Никак я не сравниваю. Все это быльем поросло уже. Мне приходится вспоминать, порой с трудом, и я уже не могу утверждать, что в деталях правда, а что неправда. Все сливается в общее восприятие прошлого. Но я рад тому, что книжка моя с новеллами вышла. Большей частью они документальные, и я готов 700 раз подписаться, что это правда. И, кстати говоря, я очень благодарен, что очень многие писатели — Астафьев, Гранин, Солоухин — во мне своего брата-писателя признали и хвалили меня как литератора. Мне это было приятно. А многие, кто читал, спрашивали: слушай, а кто писал? Кто у тебя редактор? Да никакого у меня редактора не было!

В одном из ваших рассказов вы описываете отца, который уходил в запои, а в перерывах читал книжку «Трезвая жизнь».

Ну какой редактор мне расскажет это про моего отца? Больше, чем я о нем могу рассказать?

Как вы думаете, противоречия, которыми был полон ваш отец, присущи русскому человеку, русскому характеру?

Это свойственно слабым людям. Как русский человек, как славянин, мой отец стремился к хорошему, к душевному. Вот он и читал «Трезвую жизнь». А прочитал — пустота организовалась, и он опять запил. И так без конца, до самой смерти. Почему он так рано умер? Потому что после ареста брата Бориса и моего ареста всю семью выслали из Ленинграда. И его в том числе. Ему надо было где-то водку доставать, а достать ее он не мог. И страдал от этого. И от этих мучений он умер.

В ваших воспоминаниях очень чувствуются сильная привязанность и любовь к матери и нелюбовь к отцу.

Не нелюбовь… Конечно, я отца и признавал, и сознавал, и соболезновал ему, жалел во многом. Но он был как обуза в семье, что ли. С матерью у них, естественно, конфликтные отношения были. А раз так, то нам, детям, надо было выбирать, за кого мы. За мать, конечно. Жалко отца. Отца жалко. Но если мать я жалею каждой фиброй своей плоти, души, то отца я жалею только сознательно.

Моя мама семнадцатилетней девчонкой деревенской вышла замуж за человека, у которого уже было пять ребятишек, мал-мала меньше. И своих еще пять родила ему. Мать — грандиозный человек. Смею думать, что я где-то повторяю и продолжаю жизнь матери. Хочу, надеюсь, смею так думать. И считаю, что если я зажился на белом свете, то я живу за своих двух братьев, жизнь которых прервалась трагически. Один в лагере на Печоре погиб, а второго расстреляли румыны в Мариуполе — оккупационные войска. Их с приятелем на глазах у моей матери и расстреляли.

«Последние слова, которые сказал мне арестованный брат: «Пошел вон, позови мать»

Вы до сих пор не можете себе простить ваш последний разговор с братом Борисом? Когда его арестовали, держали в тюрьме, а потом дали вам свидание, а вы призывали его трудиться, работать в лагере честно. Мол, советская власть вознаградит за труд.

Это самое страшное воспоминание. Самый постыдный мой поступок. Я поражаюсь стойкости и достоинству Бориса, который, выслушав чушь, которую несет его родной брат, сказал: «Пошел вон, позови мать». Да, это были последние слова, которые он мне сказал. А потом я сжигал переданные им записки, где он описывал, что с ним было в тюрьме. А мать — никогда не забуду этого — сказала: «Напрасно, сынок, может, пригодилось бы в жизни». Вещие слова! Это грех, который во мне так и остался.

Но вы же делали это от неведения.

Но это свидетельство не храбрости, а трусости. Боязни. Как бы чего не вышло… А ведь все равно вышло.
Сейчас мне дали в КГБ личное дело брата прочесть, и я узнал, что они там с Борисом делали. Палачи.

В Германии нацистских преступников до сих пор разыскивают и преследуют.

Вы знаете, мне кажется, между нацистским режимом в Германии и нашим большевизмом есть связь. Наверное, произвол и там был, но такого дикого произвола, как в России… Мне даже не верится, что в Германии так было. Может быть, там как-то изощреннее душили, но каким-то иным, европейским, «цивилизованным» способом, не так, как у нас.

Вы встречались на воле с теми людьми, с которыми подружились в лагере?

С единицами потом встречался, но сейчас все померли. Еще в Ленинграде есть пара человек,которых мне надо обязательно посетить. Потому что вдруг откликнулись на одну из моих новелл «Я послал тебе черную розу». Я там пишу о человеке по имени Башин-Джагян.

Дело вот в чем. Когда нас забирали из тюрьмы «Кресты» на этап, то нас всех, вызванных из разных камер, воткнули в одну камеру. Нас было сорок с лишним человек. Когда давали поесть, приходилось держать миску над головой, потому что было трудно повернуться. И вот я слышу в толпе стихи, великолепные стихи, восточные. Но я не мог оглянуться, чтобы разглядеть этого человека. Он читал печально, очень низким голосом, и эти стихи у меня на всю жизнь в памяти остались. На всю жизнь. Кто этот человек, читавший стихи? Что он из себя представляет? Ни черта я в этот момент не знал, только чувствовал его. Чувствовал, что это его последнее публичное выступление. А к утру нас в разные места, по разным автомобилям развели, по разным этапам. И этот человек скорее всего в лагерях сгинул.

Я кончаю свою новеллу тем, что обращаюсь к людям: «Люди, но ведь кто-то знает этого человека? Что он? Кто он?» И в прошлом году мне откликнулся из Питера его внук! Я к нему должен приехать. Он сообщил, что, как я и полагал, его дед умер где-то в заключении или ссылке. Я дал слово, что, будучи в Ленинграде, посещу его, и эта новелла обретет какой-то определенный конец.

Все же странно, что у вас нет ненависти к тем, кто с вами поступал более чем жестоко.

Ненависть у меня есть к тем, кто родил и увековечил на какое-то время большевизм. К большевикам у меня ненависть есть, как к узурпаторам, к палачам. Но что толку? Как я ее выплескиваю? Вот я пишу, пишу, стараюсь держаться правды, не лукавлю, не умалчиваю ничего. А что, среди большевиков великолепные люди попадались? Конечно. Дай бог нам сейчас иметь в быту те правила и хотя бы часть тех законов, которые действовали при большевиках.

«Моя жизнь — биография советской власти»

Если бы вам предложили прожить еще раз какое-то одно самое замечательное событие в вашей жизни, что бы вы выбрали?

Для меня самое главное, самое святое в моей жизни — это мать. И, наверное, я выбрал бы что-то, что с ней связано. Я сейчас не берусь говорить вам, что именно, какой эпизод — когда она меня порола за что-то или, наоборот, конфетку давала (смеется). Или, скажем, были такие случаи, когда мы воровали у матери деньги. Она торговала на базаре горшками, а мы понемножку воровали у нее. И однажды мать нашла у меня в кармане денежки. Говорит: «Где взял?» — «Нашел». — «Где?» — «На памятнике» — «Ах, на памятнике нашел? Поди и положи обратно. Значит, кто-то оставил в надежде, что он вернется и возьмет, а ты забрал». — «Ну а если не придет никто?». — «Ничего, ничего, положи туда». Нас мать так воспитывала.

Мама пыталась внушить вам какие-то основы веры?

Мама у меня была в меру верующим человеком. Соблюдала праздники. Но не более.

То есть в лагере вы не могли опираться на веру?

Нет, конечно. Моя жизнь — биография советской власти. Я родился в 1915 году. Шла Первая мировая война. Вслед за ней через год, через два отрекся Николай от престола, и большевики использовали это обстоятельство. И я свидетель эпохи большевизма, в каком-то смысле ее жертва. И свидетель падения большевизма.

И нового времени.

И нового времени, в которое, к сожалению, вошли большевики, не утратившие ни экономического влияния, ни политического. Перелицевавшиеся большевики. Но надо полагать, что большевизм свою роль сыграл в истории и что с ним покончено.

В Челябинске вам открыли двухметровый памятник. Что вы почувствовали, глядя на себя, отлитого в бронзе?

Удовольствия мне это не доставило — до сих пор неловко.

Ваша дочь, если я не ошибаюсь, стала артисткой.

Дочь моя сейчас имеет троих маленьких детей и занята их воспитанием. Взяла антракт в своей трудовой деятельности и занимается только этим. И я благословляю ее, потому что это самое главное, самая обязательная и благородная миссия — вырастить себе подобных людьми настоящими. Дай бог ей в этом успеха. А профессия, надеюсь, вернется, никуда она не должна деться.

О чем вы думаете, когда остаетесь в одиночестве?

Сожалею, что я писательству отвел место не самое главное в своей жизни. Правда, обстоятельства жизни не всегда способствовали этому занятию — на Колыме за каждый найденный клочок исписанной (для памяти) бумаги я рисковал получить пулю в лоб…

И сейчас многое неладно. Но надежда есть, что страна все-таки пойдет по правильному пути. Наверное, сказывается, что Россия только в 1861 году избавилась от крепостного права. Совсем недавно. А европейские страны когда избавились от этого рабства? Поэтому фору они имеют перед нами большую. Рабского у нас больше сохранилось.

В последнее время больше стало свободы, свободы мыслеизъявления, волеизъявления. Конечно, меня радуют акты возмущения, которыми отвечают люди на несправедливость, допущенную властью. Раньше не смели, а теперь смеют. Слава богу. Значит, несправедливости — совсем откровенной — придет конец. Посмотрим.

Дважды с нуля

После седьмого класса 204-й Ленинградской трудовой школы 15-летний Георгий Жженов, позаимствовав паспорт у старшего брата, отправился поступать в эстрадно-цирковой техникум. Уже через год Жженова, работавшего акробатом в цирке «Шапито», пригласили на главную роль тракториста Пашки Ветрова в фильме «Ошибка героя». До 1935 года актер успел сыграть в «Чапаеве», «Наследном принце Республики», «Золотых огнях».
В 1938 году Георгий Жженов был арестован по обвинению в шпионаже — поводом к аресту послужила поездка актера на съемки во Владивосток, во время которой он случайно познакомился с американцем.
Только в конце 1955 года 38-летний Жженов был реабилитирован. Актерскую карьеру пришлось начинать с нуля. По-настоящему знаменитым актер стал после ролей автоинспектора в комедии Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля» и разведчика Тульева в трилогии «Ошибка резидента». В 1979 году Жженов сыграл командира авиалайнера в первом (и единственном) советском фильме-катастрофе «Экипаж». Среди последних киноработ актера — ленты «Конец вечности» и «Незримый путешественник».

 Отправлено: 23.03.15 16:33. Заголовок: Женя, спасибо за выл..

Женя, спасибо за выложенные материалы: утащила к себе, люблю понедельник. С выходных накапливается хорошее чтение "под работу".

 Отправлено: 25.03.15 02:28. Заголовок: Оля, я рада, что вам..

Оля, я рада, что вам интересно!

И вот еще "до кучи" "Дифирамб" с Марком Захаровым:




К. Ларина― 14 часов 10 минут, начинаем нашу передачу. Здесь в студии радиостанции «Эхо Москвы» Марк Анатольевич Захаров – художественный руководитель театра «Ленком». Здравствуйте, Марк Анатольевич.

М. Захаров― Здравствуйте.

К. Ларина― Конечно же, у нас было совсем другое настроение, мы хотели говорить сегодня о премьере в «Ленкоме». И, конечно же, мы об этом будем говорить. И, конечно же, будем отвечать и на ваши вопросы, дорогие друзья. Я напомню номер SMS: +7 (985) 970-45-45.

Так складывается жизнь, что сегодняшний день у нас вновь начинается с трагических известий. Сегодня мы узнали с утра о том, что скончался Аркадий Михайлович Арканов, с которым у Марка Захарова, насколько я знаю, ну просто почти вся жизнь связана, с этим человеком. Это, что называется, ближний круг. Да?

М. Захаров― Ну да. Это связано с Григорием Гориным, который был очень близким для меня человеком, другом, который многое сделал для театра «Ленком», для тех фильмов, которые я снимал вместе с ними фактически. И Аркадий Михайлович Арканов – он казался вечным человеком, вечным шутником. Причём у него был такой своеобразный прекрасный юмор абсурдистского характера. Может быть, не всем это казалось смешно, но я был его поклонник. Ну и потом, совместная пьеса, которую я ставил в Театре сатиры – «Банкет» Арканова и Горина. Правда, она прошла у нас четыре или пять раз, и она была запрещена вслед за «Доходным местом». Но тем не менее она осталась в моей памяти как некое примечательное событие в жизни.

К. Ларина― Про «Банкет» тогда поподробнее расскажите.

М. Захаров― Такое время было, когда мы все бредили Мрожеком, Беккетом, Ионеско, «Носорог» – хотелось всё ставить, а всё никак не удавалось, не складывалось с нашим начальством, с нашим идеологическим аппаратом. И вот вдруг решили они после совместной успешной пьесы «Свадьба на всю Европу»… Арканов и Горин написали такую фельетонную вроде бы, но абсурдистскую пьесу о человеке, который вот постепенно идёт на компромисс: сначала маленький, потом – чуть побольше, потом – ещё чуть-чуть. «Ну, вернусь на круги своя». Нет, оказалось, что есть некая черта, за которую отступать нельзя – человек перерождается, и кончается это дело очень плохо. В этом отношении это весьма поучительное произведение, которое было запрещено почти сразу же.

К. Ларина― А как они формулировали причины тогда? Что сказали? Почему «нет»?

М. ЗАХАРОВ: Вообще в наше время в театре сюжет-то и не важен, и не в этом всё дело Q1

М. Захаров― В газете «Московская правда» сразу появилась статья «Банкет румяных призраков» Велеховой, и заставили сразу, чтобы театр провёл открытое партийное собрание. И некоторые артисты, на которых я возлагал какие-то надежды, высказывались резко отрицательно, что меня, в общем, поразило и обогатило мои впечатления о жизни – всё немножко сложнее, чем иногда кажется.

К. Ларина― Это мы вспоминаем давно прошедшие времена, хочу я сказать нашим слушателям, чтобы вы не подумали. Хотя к этой теме, я думаю, мы сегодня ещё вернёмся. К сожалению, есть у нас прецеденты, которые позволяют нам о прошлом говорить, как о возможном ближайшем будущем.

Давайте мы перейдём к событию важнейшему в истории «Ленкома» – премьере спектакля «Вальпургиева ночь», это Венедикт Ерофеев. Я так понимаю, что там использовано немало произведений Венедикта Ерофеева, и всю эту инсценировку делал сам Марк Анатольевич Захаров. Давайте немножечко расскажите, что называется, историю создания. Что в голове у вас роилось, когда вы приступили? Сначала же, наверное, всё-таки «Москва – Петушки» возникли, или что другое?

М. Захаров― Вы знаете, честно говоря, началось всё с того, что в моё подсознание кто-то из молодой режиссуры забросил такую еретическую мысль, с которой я, в общем, не согласен: вообще в наше время в театре сюжет-то и не важен, и не в этом всё дело. Это мне сказал Константин Райкин, что вот такие режиссёры у него есть, которые так говорят, но он эту точку зрения тоже не разделяет. Я вроде тоже не разделяю. Но тем не менее, вы знаете, в общем, такая цепочка причинно-следственных связей хороша, наверное, в жанре детектива. Можно угадывать что-то: вот так сейчас будет. А поскольку штампов очень много всяких (даже не много, а они все известны), то можно многое угадать.

М. ЗАХАРОВ: У нас обострились какие-то агрессивные поползновения Q1

А вот такое произведение, которое непредсказуемо развивается, когда реализм событий соединяется с галлюционарным реализмом, с тем, что называется «фантастический реализм», и в какой-то момент уже не очень понятно: это происходило на самом деле, это будет происходить или это только его «глюки», как называет главное действующее лицо. Его, по-моему, замечательно играет Игорь Миркурбанов – свободный художник, который работает и в МХТ замечательно, и у нас сейчас играет с большим успехом, и в каждом спектакле он приобретает что-то новое. В общем, ему веришь, что это незаурядная личность, что это писатель, что у него есть своя тайна, и мыслей у него больше, чем слов.

И вот это желание пойти по каким-то непредсказуемым путям, по каким-то лабиринтам, в которых я ещё никогда не бывал, подтолкнуло меня каким-то образом к Венедикту Ерофееву, когда я прочёл всего и понял, что сейчас… Ну, увлекались и до меня делали спектакль «Москва – Петушки». А мне захотелось сделать нечто большее, то есть вобрать в свой спектакль и «Записки психопата», и «Дневниковые записи», и пьесу «Фанни Каплан», и «Вальпургиеву ночь», и «Москва – Петушки», естественно (главное произведение Венедикта Ерофеева), и «Прозу для журнала „Вече“», и некоторые другие его произведения, которые у меня сложились в такую некую пульсирующую массу, я бы так сказал немножко пафосно, но тем не менее это так.

То есть выбрасываются какие-то отдельные мысли, они обрастают какими-то реальными покровами, и эти покровы разыгрываются. Иногда он их останавливает, говорит: «Так не может быть, не бывает. Они не могли так сказать. Нет, это мне кажется». И вот эта фантасмагория, это колдовское время, о котором он именно говорит, как о колдовском времени – оно оказалось очень созвучно с нашими болями, с нашими некоторыми печалями, которые нам свойственно сейчас переживать. Поэтому это стал такой современный и достаточно злободневный спектакль.

К. Ларина― Ещё то, что мне кажется тоже важным, безусловно – это такой памятник личности. Ведь не зря там у вас в финале появляется портрет самого Венечки Ерофеева. Это такое поклонение, безусловно, это чувствуется. И я очень хотела тоже вас об этом спросить. Насколько вообще в течение жизни вы какой-то интерес чувствовали именно к этому писателю? Насколько он ваш вообще, этот человек, личность и его лирический герой?

М. Захаров― Хочется мне обмануть вас, но что-то меня останавливает, поэтому я скажу честно. Я не могу сказать, что я как-то был давно увлечён. Меня поразило одно обстоятельство: что жители станции «Петушки» захотели памятник поставить на платформе той девушке, которая его встречала каждую пятницу, реальной существующей женщине. И это был какой-то первый допинг, после которого началась цепная реакция в моём сознании усталом.

М. ЗАХАРОВ: Когда начинают фантазировать на тему Сталина, то обязательно находят, что какая-то человечность в нём

И в результате вот родился такой дайджест, такое соединение несоединимых, казалось бы, вещей, где мне захотелось увидеть каких-то персонажей, о которых он говорит, их материализацию, обязательность. Просто литературный театр и рассказ об этом – это одно. А если оживают эти призраки его, добрые, весёлые, глупые, умные, всякие – мне показалась это очень привлекательной идеей. И я постарался это сделать с группой замечательных артистов московского «Ленкома», которых я очень люблю.

К. Ларина― Про Игоря Миркурбанова вы уже сказали замечательные слова. Марк Анатольевич, признаюсь, что я фанатка Миркурбанова как актёра, которого мы узнали в Москве, как театрального актёра, прежде всего благодаря Косте Богомолову, поскольку он прозвучал по-настоящему сначала в спектакле «Идеальный муж», а потом и в «Карамазовых». И, конечно же, в спектакле «Ленкома», в постанове Константина Богомолова «Борис Годунов», где Игорь блестяще совершенно играл Гришку Отрепьева. Два таких уникальных центра получились в этом спектакле: с одной стороны, Александр Збруев – Годунов; и Миркурбанов – Отрепьев. Насколько я помню, Игорь делал моноспектакль в Израиле по «Москве – Петушки» как раз. Вы эти записи смотрели?

М. Захаров― Да, я слышал об этом и немножко смотрел по телевидению какие-то фрагменты. Ну, не особенно меня это впечатлило, потому что у меня уже складывался какой-то другой ряд. Самое интересное, что он был моим учеником.

К. Ларина― Да, он учился в ГИТИСе как раз на курсе Гончарова – Захарова.

М. Захаров― Да. И вы знаете, как это ни странно, но так бывает: он мне не врезался в память. Он был просто очень вдумчивым, корректно ведущим себя студентом, который хорошо работал. Но чтобы я был занят его индивидуальностью – нет. Я больше думал о Дюжеве на предмет – выгнать его или не выгнать, или ещё подождать. А сейчас это главное украшение нашего искусства (или почти главное).

К. Ларина― У вас там планы ещё есть какие-то с Миркурбановым у себя в театре?

М. Захаров― Я боюсь загадывать. Не знаю. Конечно, работать с ним – одно удовольствие. И дай бог, если как-то сложится, звёзды расположатся, в какое-то благоприятное созвездие образуются. Возможно.

К. Ларина― У вас уже не первый случай, когда в такую сложившуюся труппу «Ленкома» вдруг попадает новый артист. И всё время страшно становится, думаешь: «Боже мой, насколько они могут друг друга ранить, что называется». То, что уже сложившийся коллектив, труппа, атмосфера – и чужак. Я вспоминаю, аналогичный был случай: явление было Александра Балуева в вашем театре, совершенно неожиданно в спектакле «Небесные странники» он дебютировал. А сегодня это неотъемлемая часть «Ленкома», насколько я знаю. Я видела Витю Ракова в этом спектакле, но я знаю, что они по очереди играют.

М. Захаров― Он через некоторое время должен войти в спектакль, он сейчас лечится, уехал за рубеж. У него есть проблемы медицинские, которые необходимо решить. Через какое-то время он войдёт в спектакль. Но выпускал спектакль, выпускает и сейчас играет Виктор Раков.

К. Ларина― Ну и как артисты воспринимают появление новой звезды? Не ревнуют?

М. Захаров― Мне особенно хвалиться не хочется, но мне кажется, что у нас этически сбалансированная ситуация. Всё равно какие-то закулисные веяния есть (наверное, без этого не может театр существовать), но они не приобретают каких-то угрожающих размеров. Люди понимают – и я об этом довольно часто талдычу, – что нужно относиться друг к другу по-товарищески, нужно быть внимательным, надо подавлять в себе всякого рода болезни театральные, которые могут возникнуть, закулисные слухи и прочее. И в этом отношении, мне кажется, у нас достаточно благополучный период. Собственно, он довольно долго длится, слава богу, и я надеюсь, ещё некоторое время продлится в театре: когда есть какое-то взаимное уважение, поддержка и желание помогать, даже когда это связано с какими-то трудностями.

К. Ларина― Здесь помимо замечательных артистов, которых, наверное, стоит назвать… Там ведущие актёры театра. Вы уже назвали Виктор Ракова. Здесь занят и Сергей Степанченко, и Александра Захарова, которой вы подарили какой-то невероятный женский образ. Я просто пыталась вспомнить: есть такое или нет такого у Ерофеева? И потом я поняла, что вы это слепили из нескольких, наверное – и получилась такая очень интересная, инфернальная личность. Может быть, как раз тот образ, про который вы уже сказали – который встречает, ждёт Венечку на станции «Петушки», на платформе.

М. Захаров― Ну, там всё-таки Афродита ждёт. (Смех.)

К. Ларина― Она такая фанатка, да?

М. Захаров― Да, она такая фанатка. С самого начала я решил, что она должна играть на аккордеоне, но это было сопряжено со многими трудностями. Потому что когда она дома работала… У меня две собаки, и они начинали выть безобразным образом, подстраиваясь в терцию, между прочим, большая и маленькая. (Смех.) И было сложно. Но тем не менее для правой руки она выучила партию.

К. Ларина― Да и поёт она прямо замечательно.

М. Захаров― И поёт она, да. Она в музыкальной школе занималась.

К. Ларина― Молодец, просто шикарный номер, можно выступать с отдельным номером. Но помимо музыкальных номеров и хореографических даже (не побоюсь этого слова), ещё присутствует ненормативная лексика в спектакле. Как вы эту проблему вообще решали?

М. Захаров― Ну, мы называем её стыдливо «народные грубости». Вы знаете, если лишить произведений Венечки Ерофеева ненормативной лексики совсем – это всё-таки будет предательство в отношении автора. Тогда не надо за него и браться, если нет смелости, если нет желания каким-то образом соответствовать его духу, его стилистике. Поэтому у нас нет-нет да что-то проскальзывает. И я немножко напрягаюсь, когда приходит какое-то начальство или руководство в театр. Но надо сказать, на муниципальном уровне всё у нас благополучно. Когда уже немножко повыше – там возникает некоторое недоумение, но не более того. Поэтому я надеюсь, что ангел-хранитель мой мне поможет, и спектакль пройдёт мимо всяких рифов и барьеров.

К. Ларина― Ну, там не один ангел-хранитель. Там сколько у вас ангелов? Три? Четыре? На сцене совершенно очаровательные ангелы. Если вы помните, дорогие друзья, «Москва – Петушки», там же есть такие персонажи у Венечки Ерофеева – ангелы, которые ему чудятся, с которыми он ведёт беседу. Так вот, ангелы тут есть, совершенно прекрасные.

М. Захаров― Есть реальные, да.

К. Ларина― Может быть, они и хранят. А вообще если всерьёз, Марк Анатольевич, это всё-таки нарушение? Можно это квалифицировать как нарушение закона или нет, как вы считаете? Я имею в виду: нам же официально запрещено употреблять ненормативную лексику на сцене. А вы себе что позволяете?

М. ЗАХАРОВ: Я не хочу казаться святым и каким-то человеком, который всё понимает Q1

М. Захаров― Знаете, что? Я сразу как-то мысленно возвращаюсь к нашумевшей истории с «Тангейзером» Кулябина.

К. Ларина― Мы ещё об этом поговорим.

М. Захаров― Как вам сказать? Если следовать такой логике, абсолютно правовому тупому последовательному движению, то выходит, что любимый и главный театр страны – Большой театр – после анализа того, что сделал Тимофей Кулябин, режиссёр «Тангейзера», взял и пригласил его на постановку. Случайных людей не бывает в Большом театре, это надо заслужить. Значит, выходит, что Урин, руководитель Большого театра – он «выполняет заказ магнатов с Уолл-стрита», как выражался Венечка Ерофеев, что это «педофильские какие-то настроения католические». Как-то я слышал и мне это особенно понравилось: «Во всём виноваты брюссельские гномы». У нас теория заговоров настолько въелась…

К. Ларина― Эротические фантазии. (Смех.)

М. Захаров― Ну да, можно, конечно, при желании рассматривать как нарушение, если есть большое желание. Ну, это как судебный процесс, состязательность: можно так повернуть, можно сяк повернуть. Если очень хотеть, можно придраться. А если спектакль увлекает и в этих словах нет грязи, нет какой-то неприятной грубости действительно, которая корёжит ухо и душу, то тогда это допустимо, с моей точки зрения.

К. Ларина― Марк Захаров в нашей студии. Слушаем новости, а потом продолжаем нашу встречу.

НОВОСТИ

К. Ларина― Возвращаемся в программу. Напомню, у нас сегодня в студии Марк Анатольевич Захаров. Я не напомнила слушателям номер SMS для ваших вопросов: +7 (985) 970-45-45. Я слежу за лентой. Если что-то напомнить, сказать, спросить – пожалуйста, ради бога, я всегда рада воспользоваться вашими подсказками.

Мы пока говорим о спектакле «Вальпургиева ночь» – премьера в «Ленкоме» по текстам Венедикта Ерофеева. И вот я спросила у Марка Анатольевича в перерыве, кто художник спектакля. Тоже очень важно, поскольку здесь есть, конечно… Мы вспоминали, сидели на спектакле, на премьере рядом с Юрием Александровичем Богомоловым и его замечательной супругой, и произнесли вместе фразу из спектакля «Чайка»: «Серой пахнет». Это так нужно? Потому что там действительно серой пахнет, там есть красный глаз дьявола в виде семафора пожарного, безусловно. И вообще, конечно, такая инфернальность присутствует в спектакле с самого начала. Это действительно так нужно?

М. Захаров― Да, это так постепенно формировалось некое пространство, заполненное и цифрами. Сначала не сразу я проглотил целиком и полностью сочинение Алексея Владимировича Кондратьева. Но потом, сняв несколько цифр, я смирился с этим, как с неким потоком информации, которую мы иногда не очень понимаем. Но на нас просто обрушиваются в том числе, между прочим, и бесконечные цифры, числительные, проценты. Понимаете, «на 10% сокращение зарплаты» – без того, чтобы сказать, какая зарплата. Это всё тоже связано с цифрами.

К. Ларина― И, конечно, спрашивают наши слушатели: «А Кремль-то, Кремль?» – все говорят. Конечно же, Кремль есть. Куда ж без него денетесь? Особенно если речь идёт о таком произведении, как «Москва – Петушки». Там есть (конечно, финал я не хочу рассказывать, чтобы люди это увидели) какая-то фантастическая работа. Как мне кажется, совместный тут получился финал, который и автора текста, и автора спектакля, и художника спектакля, безусловно, и главного актёра. Это, конечно, невероятной силы финал, который запоминается и запомнится надолго для тех, кто этот спектакль увидит.

Марк Анатольевич, я бы хотела вернуться к «Тангейзеру», мы про него много говорили – спектакль в Новосибирской опере, против которого возбудили дело об административном нарушении, об оскорблении чувств верующих. Прошёл мировой суд, мы все за этим следили. Благодаря тому, что был такой резонанс общественный, это стало достоянием не только новосибирской общественности, но и, по-моему, общественности всего мира. Марк Анатольевич Захаров среди тех, кто встал на защиту режиссёра Тимофея Кулябина и директора театра Бориса Мездрича, и вообще свой голос возмущения внёс солидный.

Но тем не менее, смотрите, закончилось тем, что суд не нашёл состава преступления, не увидел никаких оскорблений и с миром отпустил всех. Однако Министерство культуры уже после того, как было принято судебное решение, своё заявление сделало, которое опубликовано на сайте, и в этом заявлении вступает, как мне кажется, в некую полемику с судом, потому что убедительно и настоятельно требует, чтобы были внесены изменения в спектакль, и во-вторых, требует, чтобы директор и режиссёр извинились перед верующими. Объясните мне, пожалуйста, эту странную коллизию. Что это обозначает?

М. Захаров― Это всё-таки какое-то затуманивание мозгов всеобщее, мне кажется. Это как возить по стране «Чёрный квадрат» Казимира Малевича и перед всеми извиняться: «Вот такое сочинил наш замечательный художник, которым мы гордимся. Действительно, это наше достояние и достояние всего мира. Но оно вам не нравится, наверное, поэтому мы просим извинить нас за то, что мы его возим и что мы его считаем определённым достижением, в определённый момент рождённым шедевром».

Я затрудняюсь, здесь не хочется мне как-то вступать дальше в полемику. Я всё самое главное сказал. Я даже добавил (не знаю, «Московский комсомолец» опубликует это или нет). Меня когда-то пригласил Плучек из студенческого самодеятельного коллектива МГУ сразу для работы в профессиональном большом театре, по существу, не видя моих работ, положившись на какие-то мнения близких ему людей. И вообще настроение такое было у него авантюристическое, весёлое, он по природе был человек, склонный совершать какие-то такие поступки, широко идущие в пространстве.

Я тоже решил, что, может быть, мой черёд наступает, хотя меня опередил Урин. Но я знаю, что у него есть и драматические спектакли, у Тимофея Кулябина – «Три сестры», например. И я официально приглашаю его в театр «Ленком» на постановку любого спектакля с бюджетным финансированием из средств Министерства культуры. Я – конечно, человек, реалистически мыслящий, понимаю, что это невозможно. Ну, пойду с протянутой рукой по олигархическим подъездам, домам, коттеджам, буду плакать и просить внебюджетное частное финансирование для этого талантливого, молодого, блистательно начавшего режиссёра.

К. Ларина― Я надеюсь, что Тимофей Кулябин сейчас услышал это официальное приглашение. Я знаю, что нас слушает сейчас. Поэтому, друзья мои, это фантастические предложение от Марка Захарова… Надо ловить на слове, что называется. Я, кстати, напомню, что Тимофей – автор как минимум, по-моему, двух спектаклей в Театре наций.

М. Захаров― Вот этого я не знаю.

К. Ларина― «Сонеты Шекспира» он поставил там. Или, может быть, я что-то путаю? Нет, точно, «Сонеты Шекспира» – это его спектакль в Театре наций. Так что он с драмой знаком. Берите.

М. Захаров― Беру.

К. Ларина― Тогда всё-таки вопрос, Марк Анатольевич. Вот что это за формула этих бесконечных обид и оскорблений? Как совместить искусство с этой опасностью бесконечной кого-то оскорбить? Нужно всё время оглядываться, что ли?

М. Захаров― Мы, к сожалению, вступили в такой период нашей истории. Вы знаете, во всяком случае моё поколение, мне так казалось: чем дальше, тем будет лучше. И теперь уже вспоминается такая формула «лучшее уже было». У нас обострились какие-то агрессивные поползновения и черты характера, в нашем народе, потому что народ воспринимает сейчас всё-таки как самого главного героя страны, нашей нации Иосифа Виссарионовича Сталина, никуда мы от этого не денемся. Большинство людей, если проголосовать (ну, чуть больше 50%), будет за то, чтобы к нам пришёл новый Сталин и он нами бы руководил по-сталински. Это страшновато. Это печально. Но это реально, такое есть в жизни нашей. Поэтому то, что не отстанут от Новосибирского театра и будут его дальше допекать, и «Тангейзер» превратится в какую-то долгоиграющую печальную мелодию – меня эта мысль очень печалит.

К. Ларина― Вы это обсуждали на Общественном совете в Госдуме недавно, я знаю. Вы говорили про это, да?

М. Захаров― Говорил именно про это. Даже то, что я сейчас про Урина сказал, я там и сказал в его присутствии, что его очень обрадовало.

К. Ларина― На ваш взгляд, в отношении этой истории сообщество культурное вновь раскололось? Или здесь всё-таки большинство придерживается вашей точки зрения, что это возмутительно, что этого делать ни в коем случае нельзя?

М. Захаров― Я надеюсь, что большинство, но я не уверен. Как-то, по-моему, Белковский объяснил, что нельзя верить социологическим опросам, потому что когда человеку на улице суют микрофон или звонят домой и говорят: «Что вы думаете по этому поводу?» – он воспринимает этот микрофон или этот звонок как правительственное средство связи, и поэтому он на всякий случай отвечает то, что обезопасит его от каких-либо подозрений. Поэтому точно понять настроения нельзя: какие бушуют у нас настроения, как складываются впечатления в театральном мире.

К. Ларина― Сейчас параллельно с этой историей возникла новая кампания, которая просто выросла из истории с «Тангейзером», называется «защитим классику от осквернения». То есть речь уже идёт о том (я даже слышала это от одного из членов Общественного совета при Министерстве культуры, не буду называть его фамилию), что необходимо даже закон отдельный издать, чтобы запретить глумиться над классикой. Скажите, действительно ли это возможно? Это бред, да? Но в принципе возможно, чтобы этот бред стал реальностью?

М. Захаров― Я думаю, что есть такой сценарий, который предполагает ухудшение ситуации. Поскольку я часто обвинялся в искажении классики, начиная с «Доходного места» в Театре сатиры, я это воспринимаю очень болезненно.

К. Ларина― А как это можно объяснить? Вот я всё пытаюсь понять, что такое «искажение классики». Что вкладывают сюда эти люди, которые пытаются такой закон пролоббировать? Понятно, что это, безусловно, элемент… Хотя нет, это уже цензура откровенная.

М. Захаров― Вы знаете, стоит книга на книжной полке, она издаётся в точном соответствии с тем, что написал автор. Если скажут люди: «Хотите это посмотреть слово в слово, как это написано?» – я думаю, что найдётся не очень много охотников. Всё-таки люди идут для того, чтобы понять интерпретацию. Люди, которые сведущие в музыкальных вопросах, понимают, что один дирижёр отличается от другого. И музыкальные коллективы по-разному исполняют музыку Моцарта, хотя Моцарт остаётся великим и нетронутым. Может быть, формулировать так, как в своё время это сделали в Большом театре в отношении балета «Кармен» – писать, что это «сочинение театра», а не интерпретация библиотечного текста.

 Отправлено: 25.03.15 02:29. Заголовок: И окончание: К. Лар..

И окончание:

К. Ларина― У вас же тоже на сцене вашего театра идёт немало спектаклей по классическим произведениям, начиная с той же «Чайки». Чем не классика? Или «Вишнёвый сад». «Вишнёвый сад» вы тоже интерпретировали совсем по-своему, это ваше сочинение, по сути. Но это ничего не меняет, это не является преступлением по отношению к пьесе, которая написана Чеховым. Как это объяснить? Я не понимаю, мне аргументов не хватает. Как объяснить, что нельзя ставить так вопрос?

М. Захаров― По-моему, у художника Серова есть портрет Иисуса Христа, который сидит на камне. По-моему, это Серов, знаменитое, такое реалистическое изображение Христа. Вот оно мне очень не нравится. Я считаю, что для меня это некое искажение. Мне больше нравится иконопись – вот там есть, о чём думать, там есть, о чём додумывать. Это есть условное изображение Богоматери, Спасителя, и мне это больше по душе. Поэтому можно считать, что и Серов тоже. Если бы я занимал какой-то министерский пост, я бы мог высказать суждение, что это искажение, что есть общепринятая норма изображения Спасителя, и нечего здесь что-то такое придумывать своё (что на самом деле неправильно). Время диктует какие-то изменения в восприятии. Я не хочу сказать «мода», но всё равно время требует каких-то коррекций.

К. Ларина― Безусловно, многие вещи в вашей творческой жизни оказались пророческими. И сейчас особенно часто вспоминают все фильм «Убить дракона», который вы сделали тоже совместно с Григорием Гориным. И финальная фраза этого фильма вспоминается тоже очень часто, когда говорит герой Вячеслава Тихонова, по-моему: «Зима будет долгой». По вашим ощущениям, действительно мы вступаем в пору такой очень долгой зимы?

М. Захаров― Вы знаете, да. Гриша Горин придумал этот финал, когда мы немножко… Мы начали снимать фильм – была одна ситуация в стране, а потом на наших глазах менялась. Менялись вкусы, воззрения, требования.

К. Ларина― Это какой год был, Марк Анатольевич, напомните?

М. Захаров― Это был 1988-й, где-то вот так. Я ещё успел застать очередь у касс кинотеатра «Россия», когда на этот фильм люди стояли в очереди. Было очень необычно и радостно на это смотреть мне как автору. «Зима будет долгой»… Гриша Горин предложил сделать финал с молодыми мальчишками, девчонками, с детьми – с теми, которые сейчас выросли к этому времени и окончательно сформируются чуть позже, которые понесут ответственность за то, как избавиться от Дракона.

Мы от Дракона не избавились. Ведь когда начинают фантазировать на тему Сталина, то обязательно находят, что какая-то человечность в нём: «Да, были ошибки. А у кого их нет?» У нас не хватает смелости поступить так, как поступили в Германии, то есть объявить эту зону истории… Она не может быть предметом гордости, если убили несколько миллионов людей, если был разгул геноцида и уничтожение людей по спискам, по разнарядкам, по спущенным директивам. Тем не менее это произошло, и мы перескочить через это не можем. И эти оскорбления, о которых вы говорили – это тоже плоды сталинского времени.

Я не хочу казаться святым и каким-то человеком, который всё понимает. Я жил в доме вместе с Пугачёвой, она надо мной жила в квартире. Там собирались эти довольно страшноватые её фанатки, и они находились всё время под каким-то наркотическим или алкогольным опьянением. И когда я проходил, как раз они что-то такое мне сказали: «Чего в театре новенького у вас? Как вообще живёте?» И я так подумал про себя: «Убить бы их!» И потом я задумался об этом всерьёз: «Как это родилось в моих мозгах слово „убить“? Какое я имею право вообще выбрасывать такие мысли? Пусть только мысли, но всё равно».

Это, как раньше говорили, пережитки прошлого. Это то наследие, которое я тоже несу в себе, того страшного периода нашей истории, которое подвергло деформации так много мозгов, так много людей, изуродовало их и продолжает уродовать.

К. Ларина― А вы какую-то свою вину чувствуете за то, что сегодня мы в таком состоянии находимся? Весь этот путь вместе же проходим, и вместе с вами.

М. Захаров― Ну да. Вы знаете, тем не менее я не хочу вас обманывать. Мне это очень напоминает, когда говорят: «Вы тоже виноваты в этом»… Когда я был студентом, к нам всё время обращались, спрашивали: «Вы боретесь за мир?» Мы говорили: «Да, мы за мир все». – «Вы против поджигателей войны?» – «Да-да-да, мы поджигателей войны ненавидим. Мы за мир». Но это была такая формальность. Я думаю, наше общество так организовано, так организована вертикаль власти, когда… Ну, чувствовать себя виноватым или не чувствовать себя виноватым по поводу, там, смерти Немцова? Я не знаю. Наверное, по большому счёту, да. Но на каком-то личностном, бытовом, субъективном уровне я, к сожалению, не чувствую этого.

К. Ларина― Мы заканчиваем нашу программу сегодняшнюю. Я ещё раз хочу пригласить наших слушателей обязательно посмотреть новую работу Марка Анатольевича Захарова, о которой мы сегодня говорили – «Вальпургиева ночь» в «Ленкоме».

Хотелось закончить… Я готовила один музыкальный кусочек на финал, но поскольку сегодня мы простились с Аркадием Михайловичем Аркановым, я нашла его запись музыкальную. Он записал замечательный альбом, который называется «Джаз моей любви». Там очень много песен лирических и таких очень ироничных. И это одна из таких песен, которая очень его характеризует как личность невероятно глубокую, ироничную и саркастичную даже – вот о том мрачном юморе, о котором мы уже сегодня упоминали, Марк Анатольевич. Вот эту песню я бы и хотела поставить сегодня в память об Аркадии Арканове. А вам огромное спасибо! Здоровья! И до следующих премьер!

М. Захаров― Благодарю вас! Спасибо!

ЗВУЧИТ ПЕСНЯ «ЛЕНИН С НАМИ» В ИСПОЛНЕНИИ АРКАДИЯ АРКАНОВА.

 Отправлено: 28.03.15 17:26. Заголовок: Сегодня день рождени..

Сегодня день рождения замечательного кинорежиссера Александра Митты. Не юбилей - юбилей (80 лет) был два года назад. Но просто день рождения тоже неплохой повод, чтобы прочитать вот этот отрывок из его книги "Чудо-кровать", которая должна скоро выйти в издательстве "Речь":


Его картины "Друг мой, Колька", "Звонят, откройте дверь", "Гори, гори, моя звезда!" и, конечно, первый советский блок-бастер "Экипаж" зрители помнят и любят. Доказательство тому - один из самых высоких рейтингов фильмов Александра Митты на телевидении. После нескольких лет "простоя", когда кинорежиссер занимался воспитанием молодых дарований, его имя вновь замелькало в средствах массовой информации. "Изменив" главному делу своей жизни - кино, Александр Наумович, как прежде, самозабвенно и с удовольствием погрузился в стихию телесериала, сняв 8-часовый фильм "Граница. Таежный роман", получивший премию ТЭФИ сразу в трех номинациях.

Александр Митта снял 13 фильмов, но много проектов осталось неосуществленными. Он не очень любит свои картины, так как видит в них много недостатков. Фильм "Звонят, откройте дверь!" (в нем дебютировала юная Елена Проклова) дался ему особенно тяжело, многое пришлось делать интуитивно, а "Гори, гори, моя звезда!", напротив, он предполагал снять как расчетливую конструктивистскую картину, но довольно быстро забыл об этом и снова оказался в море интуитивных решений.

Когда Митте предложили контракт в США, он решил, что ему необходимо основательно подготовиться к работе, чтобы снять картину профессионально. Так начался шестилетний опыт знакомства с тайнами американского кино. Он собрал стенограммы университетских курсов, материалы семинаров по киноискусству, прочитал много книг, и из всего этого создал собственный курс. Оказалось, что ни у кого нет такого глубокого курса, по которому учат режиссуре от А до Я. Митте предложили читать этот курс в киношколе Гамбургского университета в Германии. Работа в должности профессора киношколы создала авторитет и репутацию и в конечном счете стала стабильным источником существования.

А вот что вспоминает сам Александр Митта о своем детстве и творческом пути:

"Мама была крупным партийным работником — секретарем парткома Наркомата рыбной промышленности СССР. На свою беду она была очень красивой женщиной — ее даже фотографировали для плакатов: мама там с поднятой рукой, с портфелем в руках, такая молодая коммунистка. Сейчас сказали бы, культовая фигура своего поколения.

И вот за ней начал активно приударять энкавэдэшник. Ей бы, дурочке, тихонечко, как-то по-хитрому отвергнуть его, а она вывела ухажера на партячейку и предала общественному позору. Ну, он ей и показал, где раки зимуют. Тут же появились две женщины, заявившие, что слышали, как мать говорила: «Убили Кирова, и Сталина убьют». Вот и все, этого было достаточно. Потом, когда маму уже посадили, мы с отцом ходили к тем теткам, спрашивали, зачем они напраслину возвели? Отец не понимал еще, что в таких делах обратного хода нет, и пытался выяснить: что и как, почему такой нелепый донос образовался? Они, бедные, жили в жутко убогом общежитии, по 20 человек в комнате. И объяснили: «А что мы могли сделать?
Начальник сказал: «Если не подпишете заявление, я вас посажу». Плакали горько… Когда арестовали мать, мне было 4 года. Она просто исчезла из моей жизни, я даже не успел к ней привыкнуть. Практически заменила мне ее моя старшая сестра Лена (у нас с ней мать одна, а отцы разные). И еще тетка. Не очерствела душой, хотя на ее долю тоже хватило жизненных трагедий: муж был расстрелян, сама же она, как и моя мама, отбыла срок в лагере, но недолго сидела — 5 лет… Так что матерей у меня было достаточно.

Кстати, у сестры просто фантастические дети. Один сын, Андрей, — знаменитый математик, у него в Триесте даже свой международный математический институт, и в Москве он тоже работает — в Академии наук. А второй, Аграчев Дима, — не менее знаменитый переводчик, многоязычный синхронист. Совершенно уникальный полиглот, руководит группами переводчиков ООН. Вот такая талантливая семья… Вообще, так уж получилось, что по разным причинам в нашей семье почти все мужчины оказались расстреляны, а женщины — в тюрьмах и лагерях. И все потом реабилитированы, а значит, без вины пострадали.

Один дядя был крупнейшим экономистом, специализировался по сельскому хозяйству. Другой — командовал химическими войсками у Тухачевского. Третий, дипломат, организовал издательство «Академия», возглавлял огромную библиотеку, которая считалась лучшей в городе. Кстати, когда его посадили, всю эту библиотеку выкинули на улицу, где она и сгнила, потому что люди боялись подходить к ней. Самый младший был летчиком, но его тоже взяли. Вот только дядю Леву, инженера, не посадили, тот честно погиб на фронте — был танкистом и в первые же месяцы войны сгорел в танке.

А отца моего, как ни удивительно, не посадили и не расстреляли, хотя, казалось бы, он был самым первым претендентом на арест. Папу командировали в Америку от «ЗИСа» с целью изучения там металлопокрытий для автомобилей. Разумеется, по возвращении он был внесен в очередной список врагов народа и на него было заведено соответствующее дело. Но отца спас директор «ЗИСа» Лихачев. Не имея возможности совсем избавить его от НКВД, он воспользовался своим правом отсрочить арест — то есть перенес фамилию папы в следующий список.

И так в период с 37-го по 40-й год он поступал 19 раз. Почему? Ну, во-первых, они с отцом были друзьями с юности, а во-вторых, папа ведь отвечал за металлопокрытия автомобилей «ЗИС», а это были машины для высших сановников, для самого Сталина, поэтому такого человека надо было удерживать любыми способами. В общем, не знаю, был ли тот жест дружеский или чисто производственный, но факт остается фактом — отец остался на свободе. Во время войны «ЗИС» эвакуировали, и на его базе в городе Миассе Челябинской области папа организовывал строительство танкового завода. На открытом поле зимой, под снегом и метелью, люди ставили станки и начинали выпускать танки.

Первые два года войны я провел в детском доме, эвакуированном в Саратовскую область. Должен сказать, что детдом был одним из приятных воспоминаний детства. Вот сейчас рассказывают много историй о безобразиях, которые происходят в таких учреждениях, но все это никакого отношения к подобным заведениям военного времени не имеет. У нас была большая дружная семья, и мне там было хорошо. С ребятами я всегда ладил нормально, а голод… Так я ощущал его как нечто совершенно естественное, не понимал даже, что по-другому можно жить. Кстати, у нас это называлось не голодом, а аппетитом. Да и кормили нас все время, заботились все-таки о детях.

Когда совсем не было какой-то приличной еды, типа каши, значит, появлялась картошка в мундире с солью. Кроме того, сторож ворон и галок отстреливал. Ощипывал, варил и давал нам по кусочку вороны, а мы ее с трудом жевали. Когда отец вернулся в Москву, он забрал меня из детдома, и мы стали жить с ним вместе. Вскоре вышла из тюрьмы тетя Женя — она стала работать главным врачом больницы в Тульской области, и там я подолгу жил у нее. А потом вернулась из Магадана моя мать. Ужасно, страшно вспоминать об этом. Я ведь рос, не понимая драматизма всей ситуации, и то, что расти без мамы — настоящая драма, ощутил только после того, как повзрослел, когда она уже умерла.

Мать должна быть у человека все время, постоянно, а я отвык от нее, не знал, что она значит в жизни. И ужас — это я сейчас понимаю — был в том, что, в моем понимании, просто у нас появилась незнакомая женщина, милая и приятная, которая вдруг приехала и очень хотела быть полезной всем нам — и мне, и дочке, и папе. При этом пожила мама с нами совсем недолго. Ей не позволили находиться в Москве — отправили за 101-й километр, и она поселилась у тетки, стала работать в той же больнице. А я туда периодически приезжал. Но после своего освобождения мать пожила совсем недолго, через два года умерла. И только тогда я понял, что потерял что-то очень важное для себя, невосполнимое. Я учился в 10-м классе, мне было 16 лет…

Все мое детство проходило в Доме пионеров. Очень жалко, что сегодняшние дети не имеют той радости, которую имели мы. У нас жизнь буквально кипела, всем было очень весело и интересно. Я, неугомонный, побывал во всех кружках, в том числе и в театральном. Там богом считался Ролан Быков, с его бешеной творческой энергией. Постарше меня, он действительно был гением в актерской профессии. Его все обожали, им восхищались, показывали иностранцам. А я — так, совсем бездарный участник спектаклей, просто в куче, среди большого количества детей, выходил на сцену. Но что-то в душе осталось. После окончания школы я пошел поступать в Московский инженерно-строительный институт, на архитектурное отделение.

На это была веская причина. Мне очень четко запало в голову убеждение: если у тебя есть крепкое ремесло, это поможет в любой жизненной ситуации. А к тому времени уже стали сажать моих двоюродных сестер. Они подрастали, поступали учиться, их вынимали из университетов и отправляли в ссылку как родственников врагов народа. Было ясно, что такая же судьба ждет и меня. Вплоть до 53 го года это было каким-то естественным развитием жизни для семей подобных нашей: родители постреляны, братья и сестры посажены, каждый оставшийся — в ожидании. Поэтому мы учились выживать. Я понимал, что должен получить профессию, пригодную для выживания в лагере, чтоб избежать общих работ на лесоповале, где наверняка погибнешь. Строитель с этой точки зрения очень хорошая профессия. К тому же мне нравилась архитектура. А вообще-то я всю жизнь рисовал и мечтал быть художником, до 7-го класса даже учился в ЦХШ.

Но однажды, съездив в Питер, на экспозиции в Эрмитаже увидел картины Пикассо, которые по недосмотру властей не были упрятаны в запасник, был ошеломлен и запал на современное искусство. Вернувшись в Москву, стал бурно пропагандировать его, и меня тут же выкинули из школы. Дальше я довершал художественное образование уже самоучкой. Начал рисовать карикатуры в юмористических и детских журналах, сочинял темы. Есть такая профессия — темист. Много придумывал всякого для разных художников, но и самому мне иногда давали что-то порисовать…

Однажды, когда работал в журнале «Крокодил», зам. главного редактора сказал мне: «Саш, пойми меня правильно, но быть Рабиновичем в «Крокодиле» — это уже слишком. Меняй фамилию!» И я решил стать Миттой. По двум причинам. С одной стороны, Митта — это малоизвестная старинная еврейская фамилия, означающая древний гроб — этакие носилки, скрепленные кожаными ремнями, на которых несут покойника, запеленутого в промасленный саван, и потом опускают в песок, а с другой — это красивая чувашская фамилия. В Строительном институте я учился с очень милой девушкой Нарсей Митта, которая вышла замуж за прекрасного парня Сашу Белоусова и стала Белоусовой. И фамилия Митта как бы растворилась в воздухе. А я поддержал ее. Гена Шпаликов — легенда нашего поколения, с которым я учился во ВГИКе, сочинил тогда стишок: «Тра-та-та, тра-та-та, вышла Лиля за Митта. За Митта Миттовича — Сашу Рабиновича».

Когда я окончил институт, работать мне не хотелось совсем.Сталин к тому времени помер, стало ясно, что меня уже не посадят. И я подумал: «Пойду-ка еще учиться». А куда? Решил во ВГИК, на режиссера — вроде профессия хорошая, у всех на языке, а уметь ничего не надо. Довольно быстро, без проблем, как-то даже незаметно, прошел все экзамены и поступил. Это был великий случай в моей жизни, ибо, оказавшись в этом вузе, я понял, что совершенно случайно попал на свое место, в свой мир, а ведь вполне мог бы пролететь мимо. Стал бы журналистом, например, или газетным художником…"

 Отправлено: 31.03.15 16:35. Заголовок: Женя, спасибо за Мит..

Женя, спасибо за Митту, щемящий материал.

А в Вечерней Москве к 90-летию Павла Хомского очень приятная статья

Павел Хомский: Мои мгновения легки, а путь длинен

14:13 30 марта 2015

Художественному руководителю театра имени Моссовета Павлу Хомскому 30 марта – 90 лет. В конце прошлого года вышла премьера - «Римская комедия» по пьесе Леонида Зорина в постановке Павла Осиповича, которая пользуется большой популярностью у зрителя.

Один из старейших театров столицы, созданный в 1923 году, которым в течение 30-ти лет руководит юбиляр (а свой первый спектакль на моссоветовской сцене поставил 42 года назад), продолжает традицию, начатую знаменитым режиссером, эстетом, денди – Юрием Завадским (одним из героев повести Марины Цветаевой «О Сонечке») – «самого звездного театра России». На его сцене играли: Вера Марецкая, Фаина Раневская, Любовь Орлова, Ростислав Плятт, Георгий Жженов, Леонид Марков… Сегодня в труппе: Сергей Юрский, Виктор Сухоруков, Александр Домогаров, Георгий Тараторкин, Павел Деревянко и самые красивые актрисы: Екатерина Гусева, Евгения Крюкова, Ольга Кабо, Ольга Остроумова.

Никто в жизни не скажет, что Хомскому – 90. Не выглядит, не ассоциируется, не допускается. В нашей новой рубрике «Другие берега» Павел Хомский рассказывает о том, как Великая Отечественная война, которую он начал мальчишкой (27 июня 1941 года), а закончил как фронтовой артист, подарила ему и молодость, и мудрость, а также выработала иммунитет против того, что мешает человеку красиво, достойно жить и плодотворно, успешно работать.

- Павел Осипович, 90 лет – солидный возраст. Какое у вас восприятие пройденного пути – как мига или как трудного, длительного испытания?

- Сама по себе жизнь – прекрасна, и то, что она сохраняется, - уже замечательно. Еще я в здравом уме, что не всегда получается в таком возрасте. Мое нынешнее восприятие жизни в равной мере сочетает и легкость мгновения, и длительность пути. С одной стороны, думаешь: «Боже, куда же все девалось – только вчера был молод, красив, полон сил, а сегодня всего этого нет?». Да и вообще, мир сейчас другой – совсем иной и страна иная. С другой стороны, вспоминаешь: «Какие же были театры, артисты, какие культурные события – и как всего много уникального, грандиозного уместилось в этот промежуток времени?». Я люблю историю и, когда читаю труды историков, ловлю себя на мысли: «Мои 90 лет – чих в сравнении с веками».

- Какие спектакли за этот период вас больше всего поразили?

- В первую очередь, старый Художественный театр. Мои родители связаны с театром, и они приучали меня к сцене с раннего детства. До 16 лет я жил на улице Малая Бронная 4, а рядом – в доме 2 был Государственный еврейский театр, который создал двоюродный брат моей матери Алексей Грановский. К сожалению, помню его плохо – в 1929 году, оказавшись на западе с гастролями, он остался там навсегда. Вместо него еврейским театром стал руководить Соломон Михайлович Михоэлс. В 10 лет отец взял меня за ручку и повел к Михоэлсу знакомиться. Он представил меня: «Павел – племянник Алексея Грановского». Михоэлс, для которого Грановский был кумиром, спросил, что называется, в лоб: «Мальчик, ты тоже хочешь быть режиссером?». На что я твердо ответил: «Нет. Я хочу быть артиллеристом». Самое удивительное, что я стал артиллеристом.

- Павел Осипович, вы – участник Великой Отечественной войны. Но ведь в начале войны вам было всего 16 лет?

- С первых дней войны начали формировать комсомольские бригады, в которые брали старших школьников, но только физически крепких. Я был спортсменом – играл в футбол за сборную школы, а еще имел юношеский разряд по фехтованию. Наша бригада 27 июня 1941 года оказалась недалеко от города Рославль Смоленской области. Запомнил цветущие поля гречихи и запах меда. Было так красиво, что трудно было поверить – рядом война.

Мы строили доты, рыли противотанковые рвы по 12-14 часов в сутки. Немецкие танки неожиданно прорвались вперед, и наши рвы уже были не нужны – мы оказались позади вражеского десанта. В такой ситуации командир объявил, что мы теперь – не строительная военная бригада, а рота Московского ополчения. Дали нам старшину, который должен был руководить нами, а также винтовки, бутылки «коктейль Молотова». Старшина повел нас долгим путем – по деревням, где не было немцев, но однажды лицом к лицу мы столкнулись с немецкими танками. Старшина заставил нас рыть окопы – он был профессиональным военным и знал свое дело. Когда мы рыли окопы, увидели с пригорка надвигающиеся на нас танки. К счастью, танки были без сопровождения пехоты. У нас, молодых ребят, руки-ноги задрожали. Танки пошли через нас, ликвидируя за собой окопы. Если окоп вырыт в полный рост, то достать человека, находящего там, танк не может. Но у меня было ощущение, что меня задавили и я умер.
В фильме Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину» есть сцена, когда танки идут через окопы. Я не мог смотреть этот фильм. Во сне часто видел, как через мой окоп прошел танк. Еще страшнее было, когда танки ушли. Когда старшина приказал нам выходить из окопов, чтобы бросать наши бутылки в уходящие танки, то в живых остались только те, кто успел вырыть себе окоп в полный рост. Тот, кто вырыл окоп в полроста, погиб. После этого старшина обматерил нас и оставшихся в живых повел через линию фронта и вывел из окружения. А дальше тех из нас, кому исполнилось 18 лет, забрали в армию, на фронт, а других распустили по домам. Я уехал в эвакуацию к своим родным, в Томск. Там поступил в Ленинградский театральный институт, который был эвакуирован в Томск. На актерский факультет.

- Эти несколько дней войны, когда вы чудом остались живы, изменили ваше представление о мире, жизни?

- Кардинально. Во-первых, стало понятно, что жизнь ничего не стоит. Сидя в окопчиках, под танками врага, я не понимал – что будет дальше? Это ощущение сравнить ни с чем не возможно. В 1943 году, когда мне исполнилось 18 лет, я был призван в армию, в артиллерийское училище. Наше подразделение было противотанковым, и бойцов в живых оставалось максимум 10 процентов. И каждую минуту, пока я служил в этом подразделении, был готов умереть. Но через некоторое время, во время построения, спросили: «Артисты есть?», и я, вместе со своим другом – тоже студентом театрального института - сделал шаг вперед. Формировался армейский театр при Политуправлении в Нижнем Новгороде. Оставшиеся полтора года в составе театра я выступал перед бойцами. Попадали в передряги, но однозначно, что этот поворот судьбы спас мне жизнь.

- Песнями, танцами, стихами вдохновляли армию на подвиги?

- Мой коронный номер – солдат Швейк. Сыграл его больше 300 раз. После окончания войны, в первую очередь, демобилизовали студентов.

- На самом ли деле на фронте нуждались в выступлениях артистов?

- Очень нуждались. Как только узнавали о том, что выступают артисты, из соседней части посылали к нам гонца – чтобы мы не проехали мимо, и тоже выступили. Просили: «Привезите Швейка, Швейка привезите».

НЕТ ХОРОШИХ ПЬЕС О ВОЙНЕ

- Как сложилась ваша дальнейшая актерская судьба?

- После окончания войны, в первую очередь, демобилизовали студентов. Я мог продолжить обучение в Ленинградском театральном институте, но поскольку родился в Москве, то решил учиться в своем родном городе. Показывал в Щукинское училище, в студию Завадского, в Московское городское театральное, и везде - брали. Думаю, что сыграла роль Медаль за победу на моем гимнастерке. Мой учитель в Ленинградском институте Андрей Андреевич Ефремов написал рекомендательное письмо в студию Станиславского, и я поступил сразу на второй курс. В 1947 году окончил актерский факультет студии Станиславского. В 1949 году поехал работать в Ригу, в Русский театр.

- После войны какое отношение было к русским артистам в Риге?

- Очень доброжелательное. Никакого национализма со стороны латышей мы не ощущали. Война только закончилась, и все были счастливы. Люди, чтобы забыть ужасы войны, готовы были ходить в театр и днем, и ночью. Свой первый спектакль я поставил по пьесе Михаила Светлова «Двадцать лет спустя».
- Не могу не сказать о том, как прекрасно вы выглядите – и внешне, и по духу, и манере одеваться.

- Откройте секрет – как в 90 лет остаться вот таким красивым, работоспособным мужчиной?

- К счастью, моим секретом воспользоваться нельзя. Война дала мне такую закалку, которой хватило на всю оставшуюся жизнь. Жизненные трудности, которых было не мало, и близко нельзя сравнивать с тем, что было пережито на войне. Мелкие огорчения, передряги, непонимание, критику близко к сердцу никогда не принимал. Я выжил на войне, хотя на 90 процентов должен был умереть. Меня спас солдат Швейк.

- Нет ли планов поставить спектакль к 70-летию Великой Победы?

- К сожалению, нет хорошего драматургического материала о войне. Многие пьесы очень устарели. А те, которые есть, не дотягивают до высокого уровня военной прозы – Василя Быкова, Бориса Васильева, Валентина Распутина. В театре Юного зрителя я поставил спектакль «Звезда» по повести Казакевича. Но раньше работали выдающиеся инсценировщики, а сейчас таких мастеров, увы, нет.

АРТИСТЫ - ВЕЧНЫЕ ДЕТИ

- Павел Осипович, у вас небольшой, скромный кабинет - без единого предмета роскоши. Совсем другого вида кабинеты у худруков с таким же статусом и славой, как ваш театр, – Римаса Туминаса, Марка Захарова, Олега Табакова. Могли бы позволить себе солидный кабинет?

- В кабинете Марка Захарова был, а в кабинете Туминаса – не доводилось. Что касается моего кабинета, то в нем почти все место занимают фотографии близких и дорогих мне людей: Ростислава Плятта, с которым много лет мы работали и дружили, директора театра Льва Лосева (этот кабинет раньше принадлежал не художественному руководителю театра, а Льву Лосеву) а также великих актрис: Фаины Раневской, Любови Орловой.

- Без женщин нельзя?

- Ни в коем случае. Красивых и талантливых актрис коллекционировал Юрий Александрович Завадский. Он понимал в этом толк. Без красивых актрис серьезный театр невозможен. Красавицы-актрисы – традиция русского театра. В императорском Малом театре служили исключительно красивые актрисы. Позднее эту традицию перенял Московский Художественный театр, а следом и театр имени Моссовета.

- Сравнивают ли вас с великим, знаменитым Юрием Завадским?

- Как можно? Юрий Александрович на редкость был красивым человеком – исключительно красивым, во всем и всегда. Натальи Ильинична Сац рассказывала мне о том, как в детстве вместе со своими подружками она караулила Завадского, когда тот шел к ее отцу – композитору Илье Сацу брать уроки. Он отпускал извозчика, и пока шел до дома, девочки любовались им. На спектакли Юрия Завадского ходила вся Москва – у него не было провальных работ – только успех.

- Вы тоже очень красивый и модный?

- Несмотря на свой возраст, люблю молодежные кожаные куртки. Иногда позволяю себе нарядиться в такую куртку.

- Поделитесь впечатлениями от встреч с Любовью Орловой?

- Когда я пришел в театр Моссовета, Любовь Петровна уже мало играла. Плохо себя чувствовала. Но при этом глаз нельзя было от нее оторвать. Есть когорта женщин без возраста, к которым принадлежала Любовь Орлова. Из этой когорты - звезда театра имени Вахтангова - Юлия Борисова.

- Возможно, вы смотрели новый сериал на Первом канале «Орлова и Александров» и можете поделиться своими мнением о роли Олеси Судзиловской?

- Сериалы не смотрю. Но решиться на роль Орловой – безумие. Чтобы играть Орлову, надо быть Орловой. Как-то мне предложили поставить спектакль о Федоре Шаляпине, но я отказался, потому что найти артиста на роль Шаляпина невозможно. Надо быть Шаляпиным. Есть величины сыграть, повторить которые нереально. Орлова, Шаляпин одарены талантом, даром свыше, от Бога…и передать это другому артисту – не под силу. Понимаете, есть артисты от Бога, к ним принадлежал, например, Евгений Евстигнеев, а есть просто хорошие артисты.

- Виктора Сухорукова, Сергея Юрского, Павла Деревянко, Гошу Куценко - артистов труппы театра имени Моссовета активно приглашают другие театры. Не ревнуете, например, Виктора Сухорукова к Римасу Туминасу, у которого он играет в спектакле «Улыбнись нам, господи»?

- Как у Туминаса есть спектакль «Пристань», так для Виктора Сухорукова наш театр – причал. Виктор Иванович – артист, который хочет играть интересные роли, и у него есть эта возможность, и хорошо. Но родной дом(все домашние радости) Виктора Сухорукова – в театре имени Моссовета. Не думаю, что Виктор когда-нибудь уйдет из своего дома.

- Можно сказать, что театр имени Моссовета остается «самым звездным»?

- Стараемся. Если пользоваться термином «звезда», то Сергей Юрский – планета. Получается, что наш театр планетарный? Согласитесь, звучит нелепо?

- Александр Домогаров – прекрасный артист, но работать с ним непросто. Наверняка, были случаи, когда он срывал репетиции из-за плохой дисциплины?

- Да, с Сашей непросто. Иногда вынужден прощать его проступки. Но артисты как дети, и чем лучше артист, тем в нем больше детского. Самым большим ребенком был Ростислав Плятт.

ДЕЛАТЬ ЗАМЕЧАНИЯ И БРАТЬ НА ПОРУКИ

- Как зародилась ваша дружба с Пляттом?

- Когда я начал репетировать с Ростиславом Пляттом, а это была пьеса Азерникова «Возможны варианты», постоянно хвалил его, разумеется, заслуженно. Через некоторое время заметил, что Ростилав Янович - мрачный, недовольный. Не мог понять – в чем дело? После репетиции ко мне подходит актриса Сошальская и говорит: «Паша, вы видите, что Слава нервничает?». Я сказал: «Вижу, но не знаю – причину, может, из-за болезни жены?». Варвара Владимировна все объяснила: «Плятт нервничает, потому что вы не делаете ему замечаний, а значит, махнули на него рукой». Я был поражен: «Но я ведь им любуюсь, и он все делает гениально?!». «Режиссер не должен любоваться артистами, он должен работать с нами, работать», - твердо заявила Сошальская. Всю ночь я думал – какие же замечания делать Плятту? На следующей репетиции робко говорю: «Ростислав Янович, в этой сцене у нас что-то не получается». У Плятта сразу загорелись глаза, включилось внимание, и он стал пробовать по-другому. Так и началась наша дружба.

- Павел Осипович, вы – художественный руководитель курса на актерском факультете ГИТИСа-РАТИ. Отличаются ли молодые артисты от своих предшественников?

- Очень сильно. Как правило, молодежь ничего не читает, и это сказывается на качестве обучения. Когда читаешь книгу, в воображении возникают образы. А в интернете готовая картинка автоматически отключает воображение. Михаил Чехов говорил, что «самое главное у артиста – воображение». Причем Михаил Чехов не был согласен со Станиславским, который считал, что «все надо брать из себя». Чехов уточнял: «Меня немножко – а надо больше, больше, и это больше возникает из воображения». Из-за того, что артисты практически ничего не читают, не могут создавать образы. Только первоначальный этап актерского мастерства: «Я – в предлагаемых обстоятельствах», но для создания характеров, образов, - этого недостаточно.

- Назовите имена своих учеников, которыми гордитесь?

- Оля Остроумова, Михаил Филиппов, наш режиссер Юрий Еремин, Александр Абдулов.

- Павел Осипович, объясните, что было выдающегося у Александра Абдулова, что десятки раз вы брали его на поруки, когда ему грозило очередное отчисление из ГИТИСа?

- Сначала его брал на поруки Раевский, а со второго курса, когда Иосиф Моисеевич умер, ко мне перешла эта эстафета. Саша Абдулов часто благодарил меня за то, что я защищал его перед руководством. У него был необузданный характер, хулиганистый нрав, но артист он – замечательный. Было ясно, что у Саши огромный потенциал. Он не мог не нравиться, а для артиста это очень важно. Неспроста Марк Захаров пригласил Абдулова в свой «Ленком» еще с третьего курса института. Марк Анатольевич – знаменитый коллекционер талантов.

- Вы ставите спектакля для зрителя?

- Когда режиссер говорит: «Я – самовыражаюсь», в этом есть что-то эгоистическое. Есть зал, который дышит, и очень важно, чтобы дыхание сцены совпадало с дыханием каждого человека в зрительном зале.

- Не секрет, что в последние десять лет в театрах России идет постоянная смена руководства. Как вам удается возглавлять один из самых больших театров России довольно большой отрезок времени, избегая переворотов, интриг, закулисной борьбы, безденежья, разрухи?… Зал в 1200 мест театра имени Моссовета никогда не пустует.

- Причина неблагополучия многих театров в том, что художественный руководитель и директор не могут найти общий язык. В театре имени Моссовета очень хороший директор – Валентина Панфилова, прошедшая путь от курьера до директора (, администратора, замдиректора). Бывают сложности, но где без них?

- Женщина-руководитель – это хорошо?

- Да, если она – талантлива и обладает очень сильным характером. Талант – обязательное условие.

 Отправлено: 31.03.15 16:54. Заголовок: Да, интервью очень п..

Да, интервью очень приятное. Скрытый текст

Если не считать досадных ошибок (Михоэлса звали Соломон, а не Самуил, фамилия автора пьесы "Возможны варианты" - Азерников, а не Озерников. А пьеса упоминается - Михаила Светлова, а не Светлого. И еще что-то было, сейчас исправлю.

Что тут скажешь, Павел Осипович - молодец. Дай Бог каждому в такие годы такую замечательную голову.