Сообщение: 2018
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 29.09.14 23:59. Заголовок: Olga пишет: не знаю..
Девушки, всем пожалуйста!
Olga пишет:
цитата:
не знаю про передачу на ТВЦ,
Это - которую Юля выложила 26-го сентября. А я еще вообще ничего про Басилашвили не смотрела... У меня гости, а в четверг мы в Миннеаполис все вместе летим (у мамули юбилей ).
Отправлено: 30.09.14 20:48. Заголовок: Юля, сорри, не замет..
Юля, сорри, не заметила ваш пост с программой с ТВЦ, наверное, остался у меня на предыдущей странице. Собираюсь все посмотреть по возможности. Жень, удачной вам поездки, маме ЗДОРОВЬЯ и еще раз ЗДОРОВЬЯ.
Художнику в России надо жить долго, и все знают, что надо, но почти никто в России долго не живет. Начальство не разрешает - или сами художники не хотят. Видимо, что-то такое растворено в воздухе, в государственных указах и в человеческой крови, какая-то несовместимость.
Юрий Петрович Любимов прожил в России без малого 100 лет. Правда, был еще краткосрочный отъезд в эмиграцию, но это больше походило на репетицию. Репетицию изгнания, по известным образцам, и он поставил этот спектакль, как всегда, с блеском, однако пьеса, к счастью, продержалась на сцене недолго. Зато пьеса "Возвращение" прошла с таким успехом, каким нечасто пользовались самые громкие премьеры в легендарном театре.
Ибо в ней соединилось все, в этом последнем, небывалом спектакле, растянувшемся на четверть века. Триумф победы и предательство учеников, которые самого мэтра обозвали предателем. Возрождение театра и раскол театра. Шекспировские страсти и прощальный чацкий монолог. Окончательный уход с Таганки, последние постановки - "Бесы" (в 94 года в Театре им. Вахтангова), "Князь Игорь" (в 96 лет в Большом), "Школа жен" (в 97 лет, в Новой опере). Смерть.
Художнику в России надо жить долго, но такие перегрузки какое сердце выдержит? Юрий Петрович выдерживал любые. Травлю, тупые ножницы цензуры, резавшие по "Живому", бесконечные прогоны в пустых залах, куда допускались только придурки из минкульта и бабы-дуры из райкома партии, актерские загулы... "Скажи еще спасибо, что живой!" - спел ему к 60-летию Владимир Высоцкий, а он мог бы ответить великому барду строчкой из другой, очень похожей песни того же автора: "Кому сказать спасибо, что живой?.."
В самом деле, кому?
Любимов не отличался богатырским здоровьем. Характера был взрывного и в спорах с самыми разными людьми, хоть с партийными боссами, хоть с артистами способен был довести до белого каления и себя, и собеседников. Вообще жизнь прожил тяжкую, познав тяготы с малых лет, когда остался без родителей, арестованных органами ЧК. Свой театр получил довольно поздно, в 47 лет. Скандальную славу любимовской Таганки все годы ее существования в СССР сопровождали доносы, разносы в газетах, ненависть начальства, зависть коллег.
Но тут коса нашла на камень. Вдруг выяснилось, что именно в этом губительном для большинства художников климате его удивительный талант не гибнет, но расцветает. Любимов создал ведь не какой-нибудь, а революционный театр, и беспартийный немецкий коммунист товарищ Брехт стоял у истоков этого театра, и вечно живой Ленин в "Десяти днях" подавался в одном флаконе со стилистикой погубленного Мейерхольда, и если Любимов ставил Горького, то непременно "Мать". Вот попробуй запрети "Мать" Горького, какие бы там намеки ни рассыпались по тексту инсценировки! И намертво заученные в школах Пушкин с Маяковским обретали в театре Любимова вторую жизнь, и сдача спектаклей, в которых о трагедии поэта в столкновении с властью и обществом говорилось во весь голос, тоже становилась зрелищем. Вы что, товарищи, имеете что-нибудь против солнца русской поэзии и лучшего, талантливейшего?.. И товарищи затыкались, и пьесы шли, и лишний билетик на Таганку считался дефицитом высшего класса, и толпы жаждущих перед началом спектакля заполняли пространство между выходом из метро и входом в театр и штурмовали кассу.
А вот год, к примеру, 1968-й, апрель месяц. Очередное совещание в Москве по вопросам культуры. Судьба Любимова, кажется, решена: его уволят из театра. Он просит слова - слова не дают. Он требует слова - его не слышат. Он стоит в зале с протянутой рукой: "У меня замечание по резолюции". Ладно, только коротко. «Я не задержу вас, товарищи». Очевидец, артист Валерий Золотухин записывает эту сцену в свой дневник.
Любимов (указывая на талмуд речи в руках): - Здесь все есть. Не откажите мне в стакане воды. - Ему наливают воды. Он медленно делает несколько глотков. Зал замер. Все чувствуют, что происходит что-то невиданное, ловкое и прекрасное, и восторг заполняет наши таганские сердца. Шеф начинает говорить. Говорит по бумажке, говорит тихо, красиво, не торопясь. Спектакль, он давно не играл и теперь делал свои смертельные трюки элегантно, и внешне невозмутимо: - Дорогие товарищи!!! - и попер... Зал вымер. Не только муху, дыхание собственное казалось громким. Ленин и Горький - только их высказываниями аргументировал шеф свои мысли. Приводил цитаты из рецензий, опубликованных в свое время в центральных органах партийной печати: "Правда", "Известия", "Ленинградская правда", высказывания, впечатления от спектаклей театра рук. ком. партий соц. стран. Вальтер Ульбрихт, Луиджи Лонго, Пауль Шапиро и пр. Речь была продумана в деталях, и шеф потрудился над ней изрядно. Это была речь эпохальная, речь мудрого политика, талантливого полководца, войско которого только что бузило в зале".
За то, что живой, он мог бы сказать спасибо только самому себе.
Выросший в сталинские годы, Любимов был не только великим режиссером, но и великим актером в той пьесе, которую десятилетиями играл на одних подмостках с партией, правительством и их холуями. Казалось, он порой прямо наслаждался этой своей ролью бесстрашного диссидента под маской искуснейшего демагога. Юрий Петрович выучил ее назубок и, в отличие от диссидентов подлинных, которые этим воздухом и минуты не могли дышать, он дышал им полной грудью. Он купался в этих скандалах и в этой славе.
Революционный театр, да, но осененный полководческим гением Наполеона, растоптавшего революцию, и дипломатическим гением Талейрана, способного запудрить мозги кому угодно. С матросами и солдатами при входе, накалывающими билетики на штык, но живущими в стране, где революцию победила империя, которая стремительно скатилась в маразм. Однако с ней, с эпохой, можно было разговаривать на доступном ей языке, развешивая цитатки как игрушки на елке для кремлевской детворы, и двадцать лет подряд он дурачил начальство, отвоевывая себе пространство свободы в огороженной флажками стране.
В нем это поразительным образом сочеталось: безрассудный талант и холодный расчет, юношеская нетерпимость и умение складно излагать лозунги, отчаянное хулиганство и мудрость старого политика. Умевший пробивать свои спектакли как никто другой, он заряжался сам от себя, от воплощенных замыслов и побед, и от поражений тоже, и от обид, которые обращал в подлинную трагедию, и этот вечный театр стал залогом его редкостного долголетия. Игра была самоцелью и средством обезболивающим.
Мне посчастливилось много раз бывать на Таганке в годы 80-е, и эти часы, наполненные чувством бесконечного счастья, незабываемы. Бесконечна и благодарность, длиною в целую жизнь, которую в России художнику надо жить долго, чтобы по мере сил избывать многовековую традицию расстрелов, самоубийств и скоропостижных смертей. Юрию Петровичу Любимову это удалось, и скорбная весть о его кончине отзывается не только печалью. Но и гордостью за человека, который и возрастом, и делами своими прикоснулся к бессмертию.
Сообщение: 2036
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 09.10.14 04:51. Заголовок: Вот только добралась..
Вот только добралась - "Дифирамб" с Сергеем Соловьевым, у него тут как раз юбилей недавно случился, 70 лет:
К. ЛАРИНА: 14 часов 8 минут. Добрый день. Продолжаем наш эфир. Здесь в студии Ксения Ларина (это я), и напротив меня замечательный наш режиссёр, один из самых моих любимых гостей, собеседников в моей богатой жизни…
С. СОЛОВЬЁВ: В нашей общей богатой жизни.
К. ЛАРИНА: Сергей Александрович Соловьёв. Здрасте, Сергей Александрович.
С. СОЛОВЬЁВ: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Хотели, конечно, мы… Что называется, дорого яичко к Христову дню, поскольку всё-таки в августе случился юбилей 70-летний. Страшно сказать вообще эту цифру. Но поскольку все были в отпусках, всё это откладывалось, откладывалось – и вот в итоге мы с вами встретились. Поэтому я вас поздравляю с прошедшим.
С. СОЛОВЬЁВ: Спасибо. Всё равно есть такое чувство… Я помню, из всех юбилеев что-то в голове запечатлелось 70-летие советской власти. Я помню целые просто…
К. ЛАРИНА: А Ленина?
С. СОЛОВЬЁВ: Нет, это всё проскочило.
К. ЛАРИНА: 70-летие мы не застали.
С. СОЛОВЬЁВ: А вот меня лично достало 70-летие советской власти. Почему у меня такое отношение к юбилеям? Потому что, я помню, года два всё время все по любому поводу говорили: «Вы понимаете, что в канун 70-летия советской власти…» Потом: «Во время 70-летия советской власти…» Потом: «Только-только встретив 70-летие советской власти…» И вот эти 70 лет, они у меня…
К. ЛАРИНА: Это был 1977 год. Да?
С. СОЛОВЬЁВ: Вот память у вас. А я не помню годов. Вообще годов не помню. Я помню времена года. Помню, какой день недели. Даже что там было, помню. Годов я действительно не помню. Я сейчас, когда пишу что-нибудь такое, подписываю: «Такое-то такое число 2014 года». Я думаю: вероятно, я с ума сошёл.
К. ЛАРИНА: Ужас.
С. СОЛОВЬЁВ: Потому что – что я пишу? Что это за хреновину я пишу такую? Какого 2014-го? Что? О чём я?
К. ЛАРИНА: Сергей Александрович, у нас всё равно сегодня день-то получается такой тяжёлый, потому что вот буквально час назад мы получили известие о том, что ушёл из жизни Юрий Петрович Любимов. Понятно, что все понимали, что когда-то это произойдёт, ему 97 лет, по-моему, исполнилось вот сейчас недавно, 30-го числа. Но всё равно, конечно, уход такого человека из жизни – это знаковая какая-то история, на которой стоит остановиться. Расскажите о нём.
С. СОЛОВЬЁВ: Ну, конечно, это фигура огромной мощи, причём огромной творческой мощи. Мне Михаил Александрович Ульянов рассказывал: «Мы, – говорит, – с Юрой сидели в одной гримёрной». Я говорю: «В какой гримёрной вы сидели, Михаил Александрович? – а он уже был тогда главным режиссёром «Таганки», на которую прорваться было вообще невозможно. – В какой гримёрной вы сидели?» – «В Вахтанговском театре. Мы вместе пришли в Вахтанговский. Юра такой способный был артист, и когда он намылился в режиссуру, ты знаешь, у всех нас было такое большое сомнение: просто не порывает ли он с той профессией, которая по нему, вот как раз по нему?» Это были разговоры уже тогда, когда Юрий Петрович был действительно главным режиссёром главного театра Москвы. Нравится, не нравится это, но это было так.
И, конечно, сама по себе титаническая фигура делателя… Вот про Любимова можно говорить всё что угодно, и много дискуссий: хороший Любимов, нехороший Любимов, совсем нехороший Любимой. Он – титаническая фигура делателя, понимаете. Это то, что почти никому несвойственно, потому что это… Откуда взялся Театр на Таганке? Из воздуха. Из ничего. Из студенческого курса. «И вот я говорю: забудь про всё!» Это, я помню, 1962 год, мы только поступили во ВГИК. Весь ВГИК пел: «Взгляни, – не помню, – на белый дым. Всё холоднее холода». Я говорю: «А что это такое?» – «Ты что, не знаешь? Это ребята сделали на «Таганке». Ребята сделали на «Таганке». Это, конечно, эпоха.
И нельзя не сказать о том, что сама фигура Юрия Петровича, кроме вот этой титанической мощи делателя, ещё, как у всякого большого делателя, переполнена внутренним драматизмом, и я бы даже сказал, трагическим драматизмом. Но всё-таки я думаю, что все основы этого трагического драматизма личности лежат не в той или иной меняющейся, уж так невероятно меняющейся социальной действительности, которую он так любил грызть, понимаете, отгрызать куски, выплёвывать, а внутри него самого. Это ещё целая огромная жизнь после смерти предстоит Юрию Петровичу, потому что просто: «Да, жил, склоним головы», – это ничего не сказать о Петровиче. Сказать о Петровиче ещё не пришло время.
И вот мне сколько раз пытались его друзья и, в общем, люди, с которыми связана жизнь, говорить какую-то точку зрения на Петровича – и я всегда бросал слушать это на третьей минуте, потому что я переставал что-нибудь понимать. И потом я понимал, что это рассказы полемистов, людей, которые находятся с ним в полемике. А его-то я услышал не могу, мне-то он ничего не говорит. Понимаете? Поэтому я просто бросал слушать. Люди продолжали говорить, а я бросал слушать.
Конечно, это грандиозная фигура… Я мог бы сказать так: великого художника минувшей эпохи социализма. Нет. Самые такие трагические и мощные сдвиги и сполохи вот этой фигуры проявились уже в эпоху нашу, постперестроечную, понимаете. Все трагедии, настоящие трагедии совершились не тогда, когда он уехал, а все настоящие трагедии совершились тогда, когда он вернулся, и вернулся в благоприятнейшую социальную среду, за которую он так боролся. И вот в этой благоприятнейшей социальной среде была эта одинокая, очень одинокая и очень трагическая жизнь.
К. ЛАРИНА: У него, конечно, масштаб просто античный, у него, как у личности, безусловно. И я сейчас подумала, слушая вас, что придёт время, и обязательно появится полотно – житие Юрия Петровича Любимова как персонажа драматического, трагедийного, безусловно.
С. СОЛОВЬЁВ: Обязательно. И тогда мы уже дослушаем все рассказы, которые не дослушали.
К. ЛАРИНА: Я, кстати, вспоминаю, Сергей Александрович, вы же к «Таганке» имели отношение и прямое, не только через друзей, которые там работали, не через артистов, с которыми вы потом работали. Но вы поставили там свой, по-моему, чуть ли не первый спектакль.
С. СОЛОВЬЁВ: Да.
К. ЛАРИНА: «Чайку»?
С. СОЛОВЬЁВ: Нет, не мой первый спектакль. Первый спектакль «Содружества актёров Театра на Таганке».
К. ЛАРИНА: Но вы поставили в здании Театра на Таганке сразу же буквально через год, по-моему, после вот этого трагического разлома.
С. СОЛОВЬЁВ: Меня подбивал на это дело в своё время Юрий Петрович. Он, когда собирался ещё уезжать, говорит: «Вы Чехова же любите? Поставьте. Вот у нас будет сейчас здание новое». Он же меня познакомил с Боровским, величайшим театральным художником. И мы же когда начали делать поначалу «Чайку» в «Содружестве Театра на Таганке», мы начали спектакль этот делать с Боровским, но потом там разошлись по всяким…
К. ЛАРИНА: А кто придумал оркестровую яму залить водой, сделать там пруд?
С. СОЛОВЬЁВ: Это я. А Боровский говорил: «Ни в коем случае! Этого не будет никогда!» Ну, с ним просто очень вообще счастливо кончились наши взаимоотношения, потому что мы должны были убить друг друга, причём обожая друг друга. Просто, я помню, там у нас были… Уже мы не могли вдвоём встречаться, и приходил Лёня Филатов, как бы третейский человек, который меня… Меня же зазвал в театр Николай Николаевич Губенко и Лёня Филатов. И вот я говорю: «Я не могу с ним общаться, с Боровским. Я не могу с ним общаться! Приди хоть ты, Лёня, приди хоть ты». И вот Боровский Лёне говорил: «Лёня, ты объясни своему товарищу, – а товарищ – это я, – что театр – это театр». Я говорю: «Лёня, ты объясни своему товарищу, что я и без него знаю, что театр – это театр, а кино – это кино». «В театре не надо много лить воды, – говорил мне Боровский. – Не надо много лить воды. Можно положить кусочек слюды и пёрышки, и вокруг встанет труппа и скажет: «Боже, какое прекрасное озеро!» И все поверят, что это прекрасное озеро».
К. ЛАРИНА: Ну, он прав.
С. СОЛОВЬЁВ: Я говорю: «На хрен мне нужна такая вера?» Воды 8 тонн, понимаешь. И есть инженерные вообще способы эти 8 тонн положить. «Вот мне нужна и лодка, нормальная лодка». Мы просто счастливо вспомнили вдруг оба, что есть такой гениальный художник Александр Тимофеевич Борисов, с которым я работал, и Боровский, которого обожал просто. Я говорю: «Вот Саша Борисов…» Он говорит: «Слушай, а ты не можешь уговорить Сашу Борисова?» Я говорю: «Ну как? А ты как?» Он говорит: «Я переживу, я переживу. Но если ты уговоришь Сашу Борисова, я буду жить в три раза дольше, чем должен был бы. Уговори Сашу Борисова!» Вот такая у нас была, смешно сказать, работа. Это была не работа, это была такая нежнейшая любовь-ненависть. Потому что я, например, Давида просто… Я на него даже не мог спокойно смотреть, я всегда смотрел, покручивая головой, с обожанием.
К. ЛАРИНА: Вот после этого, раз уж мы начали с «Таганки»… Конечно же, вы по театрам походили. В Малом театре поставили сколько спектаклей? Один?
С. СОЛОВЬЁВ: К сожалению, один. Потому что я сейчас сделал огромнейший спектакль…
К. ЛАРИНА: Вот про «Войну и мир» я хотела… Просто я вспомнила, что когда мы в прошлый раз с вами разговаривали, вы сказали, что будете «Войну и мир» делать для Малого театра. Потом прошло время, и я узнаю через каких-то людей, у которых там учатся дети, про грандиозный спектакль 7-часовой «Войну и мир», который Соловьёв поставил со студентами ВГИКа. Да?
С. СОЛОВЬЁВ: Ну да. Это тот спектакль, который я обещал поставить в Малом театре.
К. ЛАРИНА: Так. А что с Малым случилось?
С. СОЛОВЬЁВ: А с Малым театром случилось то, что у него стена пошла, его поставили на реконструкцию.
К. ЛАРИНА: А!..
С. СОЛОВЬЁВ: Трагедия случилось и с Малым театром, и со мной, и с труппой Малого театра.
К. ЛАРИНА: Только в этом причина была?
С. СОЛОВЬЁВ: Только в этом, только в этом. Я сделал инсценировку… Самое страшное, что было в этой истории с «Войной и миром» – это сделать инсценировку по «Войне и миру». Это невозможная вещь совершенно. Я когда сделал первые два спектакля, я помню, что дальше я просто… Представляете этот объем, в котором нужно совершенно спокойно оттуда, отсюда, этот кусок оттуда, этот кусок сюда. Я сделал эту инсценировку. И потом вроде бы всё… С ребятами потом какой-то кусочек маленький сделал, они говорят: «Так давайте дальше делать». Ребята – понимаете, что самое ценное – явились инициаторами этой постановки.
К. ЛАРИНА: А сейчас можно это увидеть, это идёт?
С. СОЛОВЬЁВ: Я стараюсь. Это опять моя такая… А мы с вами всегда же как-то воздействуем на нервную систему больших чиновников. Это зависит от больших чиновников, к которым я не могу прорваться на приём. Постольку, поскольку мне нужна поддержка в том, чтобы найти помещение – всего лишь помещение – для того, чтобы мы играли это дело три раза в неделю.
К. ЛАРИНА: А там есть студенческий театр во ВГИКе свой, своя площадка?
С. СОЛОВЬЁВ: Нет. Эта вся история не имеет никакого отношения ни к студенческому театру, ни вообще к студенческому творчеству, вообще ни к чему. Это нормальная большая постановка. Но я понял, что раз уж нет Малого театра, то я даже не пошёл… Там есть учебный театр. Я говорю: «Не надо мне никакого учебного театра». В аудитории. То есть мы сделали «Войну и мир» на носовом платке. Она не стоила вообще ничего, никаких денег. Вообще никаких денег! Оказывается, такое тоже возможно. И вот сейчас мы…
Причём я как-то давно разочаровался в общественной полезности собственных деяний, во всяком случае. Хотя я думаю, и остальные общественно-полезные вещи абсолютно общественно-бесполезные. Но, собственно, это я понял. Я вдруг первый раз почувствовал, что ведь это может быть очень общественно-полезная вещь. Почему? Потому что эта «Война и мир», которую мы делали, была страшно далеко от своих впечатлений по поводу «Войны и мира». Она была скорее таким археологическим замыслом, но в этой археологии (то, о чём мы с вами говорили) каждый раз обнаруживалась колоссальная энергия живой жизни. Колоссальная энергия живой жизни!
И я подумал, что иметь такой спектакль в Москве и играть его, допустим, два дня, в пятницу и в субботу – это такая помощь всем школьникам, которые ну не читают! Они не могут прочитать «Войну и мир», понимаете. Ну не могут! Это уже какие-то просто только гении, я не знаю, гении или двоечники могут дочитать. Я дочитал «Войну и мир» только сейчас, когда я начал делать инсценировку. Я всегда срывался на том, когда Наташа вышла за Пьера и потолстела, и мне дальше как-то не хотелось читать. А там, оказывается, грандиознейшие вообще…
К. ЛАРИНА: А батальные сцены как вы там делали?
С. СОЛОВЬЁВ: Замечательно! Всё можно сделать. Всё можно сделать, если хотеть и любить. Всё. И всё, кстати…
К. ЛАРИНА: Я сейчас слушаю и лихорадочно думаю про площадку. Мне приходит в голову театральный центр «На Страстном». Тут как раз, мне кажется, очень удобное место.
С. СОЛОВЬЁВ: Театральный центр. Но ещё есть гениальное место совершенно, где был театр Толи Васильева.
К. ЛАРИНА: На Сретенке?
С. СОЛОВЬЁВ: Да. Разумеется, если Толя там начинает работать, конечно, у меня нет вообще никаких разговоров о том, что там и я хочу. Ничего я не хочу, если Толя начинает работать. Но если Толя не начинает работать, то я очень хотел бы, даже наследуя вообще вот это безумие Толи в работе.
К. ЛАРИНА: А зачем вам чиновники? Здесь чиновники не нужны, Сергей Александрович. Здесь нужно, может быть, в СТД обратиться. У них прекрасная площадка есть «Боярские палаты». Знаете?
С. СОЛОВЬЁВ: В СТД, действительно?
К. ЛАРИНА: Да. Прекрасная новая площадка театральная «Боярские палаты», прямо около центра «На Страстном». В центре городе великолепная площадка!
С. СОЛОВЬЁВ: У меня очень хорошие взаимоотношения с Калягиным.
К. ЛАРИНА: Вот! Так что зачем нам чиновники?
С. СОЛОВЬЁВ: Не будем к ним обращаться сейчас?
К. ЛАРИНА: Не надо. Не надо!
С. СОЛОВЬЁВ: Мы с Ксенией не обращаемся к чиновникам.
К. ЛАРИНА: Расслабьтесь!
С. СОЛОВЬЁВ: Мы будем решать все вопросы сами в этой студии.
К. ЛАРИНА: Тут спрашивают: «А вы что, не принимали участие в марафоне «Анна Каренина»?» Как не принимал? Ещё как принимал!
С. СОЛОВЬЁВ: Как не принимал? Ребята, я вам могу сказать. Как бы всё время я был настроен: «О чём мы поговорим с Лариной? О том, как мельчают времена, как вообще времена больших общественных идей оказались ложной романтикой». Я пришёл на этот марафон. Причём я даже давал Фёкле какие-то советы. Когда она мне сказала: «Вот мы будем всё это читать», – я говорю: «Фёкла, во-первых, как это мы будем читать? Это нас сколько? Представь себе эту кодлу народу, которую нужно как-то организовать». – «Мы организуем». Организовала. Я говорю: «Всё равно проще, давай запишем всё это дело, каждого, а потом смонтируем. И тебе легче, и вообще». Она говорит: «Нет, это будет другое». Это действительно… Она ещё не закончилась, но я в этом деле участвовал. Я приехал в «Дом Пашкова».
К. ЛАРИНА: Там Серёжа Гармаш первый фрагмент читал, да?
С. СОЛОВЬЁВ: Серёжа Гармаш. Я пришёл, его увидел, говорю: «Серёжа, я же тебя откуда-то знаю». Он говорит: «Сейчас ты услышишь, откуда ты меня знаешь». И он начинал читать. Мы закончили с ним мою «Анну Каренину» (ну, сколько там? Восемь лет тому назад) озвучиванием с Серёжей, который 20 дублей сделал: «Мне отмщение, и Аз воздам». Значит, началась вся эта акция, затихло всё, и я слышу: «Мне отмщение, и Аз воздам». Как бы 21-й дубль.
К. ЛАРИНА: Как будто не прошло десяти лет.
С. СОЛОВЬЁВ: Но на самом деле вот это и есть потрясающая культурная акция национального единства.
К. ЛАРИНА: Абсолютно.
С. СОЛОВЬЁВ: Национального единства. Чего тут спорить? Мы же привыкли по поводу всего вступать в discussion. В discussion, corporation, вообще с привлечением мордобоя. Тут спорить не о чем. Вот я в каком-то интервью сказал: «Мы просто должны понимать, что мы – нация, но мы одна нация. С Толстым – это одна нация. И мы – совершенно другая нация без Толстого». Поэтому мне хочется быть нацией с Толстым. Мне хочется, потому что это другая нация. И мне абсолютно не хочется быть патриотом в другой нации без Толстого.
К. ЛАРИНА: А что вы читали? Какой фрагмент?
С. СОЛОВЬЁВ: Тоже я тут совершенно как бы… Таня Друбич, она… Ей сказали: «Танечка, можешь выбрать какой-нибудь». И она что-то выбрала себе – и у неё вышло в полпятого утра читать где-то. Я: «Не будь идиотом». И я сказал: «Фёкла…»
К. ЛАРИНА: «Мне всё равно».
С. СОЛОВЬЁВ: «Выбери сама». И она мне выбрала то, что читается без пятнадцати двенадцать в «Доме Пашкова» вслед за Гармашом. Ну, Фёкла – свой человек.
К. ЛАРИНА: Сергей Соловьёв наш гость. Сейчас мы слушаем новости, а потом возвращаемся в программу.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА: Возвращаемся в программу. Я напомню, что сегодня в гостях у нас режиссёр Сергей Александрович Соловьёв. Хотя не только режиссёр, он и продюсер, он и фотограф. Тоже об этом должна сказать, а то потом кончится передача, и Соловьёв мне голову оторвёт, скажет: «О самом главном-то и не сказали». Да, действительно.
С. СОЛОВЬЁВ: Конечно.
К. ЛАРИНА: Готовит Сергей Александрович сейчас большую свою выставку авторскую. Я помню, что такая была уже попытка, как раз с «Анной Карениной» связанная. Вы делали такую фотоакцию.
С. СОЛОВЬЁВ: С «Анной Карениной». А ещё до этого в Манеже, в Большом Манеже я делал что-то такое подобное. Вы знаете, что это такое на самом деле? Это совершенно не то, что я сошёл с ума от амбициозности собственной. Вдруг я понял, что каждая картина… Во-первых, они все более-мене случайны постольку, поскольку обстоятельства, что снимал именно картину, а не соседнюю, в общем-то, всегда несколько привнесённые какими-то другими людьми. Я, например, хотел снимать «Вишнёвый сад», а был тогда руководитель такой Баскаков, и шла революция студенческая 1968 года в Париже. Он говорит: «Какой «Вишнёвый сад», молодой человек? Вот я был в Париже, и там «Егор Булычёв» идёт – и туда очередь студентов стоит. Ну, я понимал бы: молодой мозг, молодые интересы, «Егор Булычёв». И мне сказали: «Старик, пока он говорит, сними «Егора Булычёва». Я говорю: «Я Горького не люблю». – «Да какая разница, любишь ты Горького или не любишь? Сними «Егор Булычёв и другие». Действительно, какая разница?
К. ЛАРИНА: Снял.
С. СОЛОВЬЁВ: Я понял, что снимая «Егор Булычёв и другие», можно снимать под видом «Егор Булычёв и другие» «Смерть Ивана Ильича», которого я очень люблю. Поэтому каждая картина – это следствие какого-то огромного количества компромиссов. Я уже не говорю о бесчисленных этих финансовых компромиссах, об организационных компромиссах. И для меня всегда фотография была отдохновением.
К. ЛАРИНА: А вы сами снимаете во время съёмок?
С. СОЛОВЬЁВ: Да я во время всего. Может, мы сейчас сидим, а я на самом деле…
К. ЛАРИНА: И портреты делаете.
С. СОЛОВЬЁВ: Под столом у меня камера, и я там снимаю, как мы ногами перебираем.
К. ЛАРИНА: Я просто помню «Анну Каренину». Меня просто поразили эти портреты, потрясающие совершенно.
С. СОЛОВЬЁВ: Так у меня… Вот приходите на выставку, там первый зал так и называется – «Анна Каренина». Там четыре огромных зала. Вот что меня так магически завораживает в этой выставке? И спасибо Зурабу Константиновичу Церетели, который как-то сразу среагировал, говорит: «Давай! Давай сделаем. Давай». Меня завораживает, ну, первое – отсутствие каких бы то ни было предварительных дискуссий с кем-нибудь: «А вот эта фотография нужна или не нужна?» Никто меня не спрашивает. Второе: я сам знаю, что у меня нет ни одной общественно-полезной фотографии. Вот ни одной фотографии, допустим: «Ульянов читает газету «Правда». Ну нет у меня этого! Хотя я много раз видел, как Ульянов читает газету «Правда», и аппарат был. Но никогда у меня…
Или: «Павел Лебешев у кинокамеры». Он её терпеть не мог, кинокамеру, но Пашин портрет, который он снял за гонорар, который присутствует в этом портрете… Он сказал: «Я просто так забесплатно у тебя сниматься не буду, не хочу. Я крупнейший оператор. Почему я должен для тебя бесплатно?» Я говорю: «Ты что, одурел? Что, за деньги у меня?» – «Почему за деньги? Купи мне хороший кусок мяса и бутылку «Chivas» – и я снимусь». И я снял его портрет. Действительно, он мне очень дорогой, понимаете. Сидит Паша как бы такой благородный, и как будто что-то он в чём-то понимает, такое впечатление. А рядом на тарелке кусок мяса мраморного, огромный, наверное, грамм 800, и бутылка «Chivas» начатая. Это мне дорогой портрет. То есть вот это отсутствие общественной полезности во всех моих фотографиях. Вообще время от времени… Там есть такая глава… Они ещё главами будут.
К. ЛАРИНА: А большая? Сколько там залов-то будет?
С. СОЛОВЬЁВ: Четыре зала на двух этажах. Огромная просто.
К. ЛАРИНА: В Академии художеств.
С. СОЛОВЬЁВ: Да. Просто как я ещё с ума не сошёл, я не знаю, потому что я это перебираю – я не понимаю, как это можно рассортировать. Вот там есть одна глава, она называется «Жили-были». Вообще там как бы семейные фотографии. Там стоит Таня… Я помню, мы снимали какую-то халупу где-то за городом, и она в халупе стоит с каким-то кульком в руке. И называется всё это вместе – фотография «Аня родилась». Действительно, Аня родилась, ей было, я не знаю, сколько. И вот такого рода фотографии, абсолютно… Ну что это такое? В Академии художеств выставлять «Аня родилась» – ну что это за бред?
Но у бреда был величайший предшественник. Это картина «Зеркало» Андрея Арсеньевича Тарковского. Она состояла как бы из отрывочных частных воспоминаний об абсолютно частных фактах его жизни: папа, мама, стихи Арсения, гениальные совершенно стихи. Вот ничего. То есть общественное… Я помню, Ермаш ему говорит: «Ты хоть чего-нибудь сними». Он говорит: «Ну ладно, хорошо, я про китайцев сниму». Помните, там с китайцами тогда страшные какие-то конфликты на Даманском были. И он поставил туда китайцев. Сам от себя поставил испанскую трагедию. Но, в принципе, общественно-бесполезная была картина.
Вот я вдруг почувствовал, что у меня шанс снять своё, я не сравниваю по художественному уровню, но своё фотографическое «Зеркало». Вот своё фотографическое «Зеркало». Это для меня, конечно, даже сложнее, чем фильм снять, понимаете, сложнее и ответственнее. Но это по энергии того, что меня тут вообще волнует и погружает в магическое, такое сомнамбулическое состояние – это энергия «Зеркала».
И, наконец, ещё одна вещь: на фотографиях все люди молчат. Мы просто забываем про это дело – про великое значение того, что фотография – это жизнь молчащих людей. Мы же всё время говорим (в частности, я), просто рот не закрывается, потому что по поводу всего нужно… Есть такое мнение, но есть и другое мнение, а есть и третье мнение.
К. ЛАРИНА: Высказаться по любому поводу.
С. СОЛОВЬЁВ: Высказаться. А вы ещё там не высказались. А здесь они молчат. Они молчат. И я когда их вместе вижу, всех этих людей моей жизни молчащих – для меня такое счастье их видеть, потому что я понимаю, что они все молча говорят. И «молча говорят» – то самое главное, что можно сказать только молча. Поэтому такая…
К. ЛАРИНА: А сколько людей, которых уже нет на свете.
С. СОЛОВЬЁВ: А сколько людей, которых нет, понимаете. И какое их молчание! Какое их потрясающее молчание! Вот там у меня есть фотография: сидит тот же самый Павел Тимофеевич Лебешев по пояс голый у себя на кухне, и там какие-то ложки-поварёшки, кастрюля какая-то ещё. Оператор Павел Лебешев. А что это было? Он мне позвонил и говорит: «Слушай…» А он гениально готовил. Он говорит: «Слушай, я сделал потрясающую рыбную солянку. Потрясающую! Но есть мне её нельзя, – он уже очень сильно болел, – вообще нельзя. Приезжай, съешь тарелку-две солянки. Ты такой кайф словишь! Приезжай». И я приехал. Вот эта фотография. Я приехал и снял его, как раз он меня ждал с этой солянкой, голый по пояс. Я съел эту солянку замечательную, уехал. И через три дня Паша умер. Понимаете, это… Довольно долго будет выставка, она полтора месяца вообще будет. И я даже там расписание такое напишу.
К. ЛАРИНА: Чтобы рассказать. Это же требует рассказа, вот то, что вы сейчас рассказываете.
С. СОЛОВЬЁВ: Да, я буду водить экскурсии. Вы знаете, я ещё буду там работать экскурсоводом.
К. ЛАРИНА: Это же целый сюжет около каждой фотографии.
С. СОЛОВЬЁВ: У каждой фотографии такая история.
К. ЛАРИНА: А Саша Абдулов есть?
С. СОЛОВЬЁВ: Конечно. Ну как? А куда же, какая же жизнь… Выставка будет называться «Жизнь со скоростью одна сотая секунды». На фотоаппарате есть такая выдержка – одна сотая. Такая железная выдержка, никогда не подведёт. Вот «Жизнь со скоростью одна сотая секунды». Это, конечно, мгновение, но очень такое…
К. ЛАРИНА: Когда открывается для людей?
С. СОЛОВЬЁВ: 17 октября в 7 часов вечера приходите, я буду всем вам очень и очень рад.
К. ЛАРИНА: И продлится полтора месяца, да?
С. СОЛОВЬЁВ: И продлится до 30 ноября. И я действительно ещё там вывешу прямо расписание, когда я буду приходить и водить экскурсии.
К. ЛАРИНА: Слушайте, естественно, вопрос возникает: а фотоальбом потом из этого сделать возможно, каталог какой-то?
С. СОЛОВЬЁВ: Потрясающие люди вообще! Вот я говорю, я как-то шёл, настраивался с вами поговорить про то, как измельчали времена. Вместо измельчавших времён я буквально наткнулся на потрясающих людей, просто потрясающих людей! Начиная с чиновника Сеславинского. Вот чиновник. Ведь сейчас действительно золотая пора книги. Почему? Не потому что издаётся огромное количество макулатуры. Огромнейшее, нечеловеческое! Его даже невозможно… Макулатуры горы! Но за счёт этой макулатуры издаётся такая литература настоящая. Ведь какие счастливые на самом деле наши молодые люди – они могут прочитать всё. Вот всё!
К. ЛАРИНА: Не надо искать, гоняться, записываться.
С. СОЛОВЬЁВ: Всё! Понимаете? Всё издано, и всё можно пойти и купить. Всё. Это и есть государственная политика – в том балансе, так сказать, вот этого безумия рыночной экономики и производства макулатуры в нечеловеческих количествах. «Петербург» Белого? Пожалуйста. Вся поэзия Серебряного века – пожалуйста. Пруст – пожалуйста. Фолкнер – пожалуйста. Я когда прихожу в книжный магазин, одуреваю просто от названий, понимаете. Мне даже уже и читать неохота. У меня просто голова кружится от названий. Ведь посмотрите, в кино этого нет. Огромное количество макулатуры снимается, но пойдите, где-нибудь найдите место, где можно посмотреть Антониони.
К. ЛАРИНА: Я прочитала ваше интервью в Казахстане, когда вы там были недавно, в Алма-Ате: «Куда делись Куросава, Антониони и Феллини? Куда делась великая душа кино?» – говорите вы про сегодняшний мир кинематографа.
С. СОЛОВЬЁВ: Просто из сознания людей.
К. ЛАРИНА: «Кино превратилось в коммерческую девку».
С. СОЛОВЬЁВ: Да, да, да.
К. ЛАРИНА: Но не всё так ужасно. Ну как это? Ведь есть же какие-то… Вот мы сейчас вспоминали…
С. СОЛОВЬЁВ: Глядя на ваше выражение лица, мне хочется сказать: «Конечно, нет! Не всё!»
К. ЛАРИНА: Нет, слушайте, вы сами сейчас сказали про «Шапито-шоу».
С. СОЛОВЬЁВ: «Шапито-шоу», правильно. Но это единичные вещи, понимаете. А у книжников рядом просто колоссальная государственная политика по спасению культурного генофонда цивилизации.
К. ЛАРИНА: Но всё равно же классика там. Там же нет уже ни Пруста, ни Пушкина, ни Набокова – их нет.
С. СОЛОВЬЁВ: Есть.
К. ЛАРИНА: Где? В смысле, нового Пруста нет и нового Набокова нет. Понимаете? Пелевин, Сорокин, Татьяна Никитична
С. СОЛОВЬЁВ: Татьяна Никитична. Да нет, они пишут очень хорошо. Вот Серёжа делает время от времени выпуски просто потрясающей прозы.
К. ЛАРИНА: Современной.
С. СОЛОВЬЁВ: Вот я нарвался просто на книжку, на маленький рассказ Геласимова, который не оставляет у меня сознания моего, остатки сознания моего. Уже, я не знаю, года полтора. Это же невероятно прекрасно! Почему? Потому что это следствие того, что цивилизационное значение литературы сохранено! Цивилизационное значение мирового кино утрачено. Понимаете?
Сообщение: 2037
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 09.10.14 04:51. Заголовок: И окончание: К. ЛАР..
И окончание:
К. ЛАРИНА: Это ведь не только проблема нашего российского кино. Я так понимаю, что это везде. Ведь Феллини, Антониони и (кого вы там ещё называли?) Куросава – они исчезли повсеместно.
С. СОЛОВЬЁВ: Вы знаете, не так уж и сильно они исчезли, как кажется.
К. ЛАРИНА: Да?
С. СОЛОВЬЁВ: Да. Я в Париже как-то вечером (я уже где-то про это рассказывал) пошёл, дикая появилась жажда выпить кружку пива. Я жил на Елисейских Полях. А там совершенно андроповские порядки, в Париже – выпить негде. Там рубят виноградники, по слухам. Вообще просто там коньяк разносят в чашечках кофейных.
К. ЛАРИНА: Вот сейчас послушают и скажут: «Какую-то пургу гонит Соловьёв по радио «Эхо Москвы».
С. СОЛОВЬЁВ: Но я вышел и пошёл искать в переулочках. И в переулочке смотрю…
К. ЛАРИНА: Очередь.
С. СОЛОВЬЁВ: Бар. Нет-нет, стоит толпа в тёмном переулке. Ну как толпа? Человек 40. И что-то: «Бу-бу-бу, бу-бу-бу». Ну, бу-бу-букают чего-то. Хорошо. И там какой-то светится жёлтый такой портрет. Я мимо прохожу – мама моя! – у меня сердце остановилось от ужаса: Саша Сокуров на портрете изображён. Я думаю: «Неужели я что-нибудь прослушал, просмотрел? Что такое?» И я к кому-то привязался, говорю: «Сокуров, Сокуров». Они говорят: «Сокуров, Сокуров». Кинотеатр, маленький кинотеатр – раз в неделю можно посмотреть все картины Саши Сокурова. То же самое с Антониони, то же самое с Куросавой. Это борьба за сохранение цивилизационного пространства кино.
У нас этой борьбы… У нас был Музей кино, который угробили. Там было пять залов. Через эти пять залов прошло поколение людей молодых. Поколение чудесных людей! Это в Москве пять залов. Что такое пять залов в Москве? Да ничего. Похерили эту идею с Музеем кино. Музея кино нет, залов нет. Годар туда подарил в какой-то зал… Приезжал сам Годар тайно, подарил Dolby stereo surround в какой-то один из залов. И Dolby stereo surround похерено. Всё похерено. Зачем? Для чего?
К. ЛАРИНА: А для чего?
С. СОЛОВЬЁВ: Ну?
К. ЛАРИНА: Ну скажите, для чего?
С. СОЛОВЬЁВ: Да ничего. Просто отсутствие…
К. ЛАРИНА: Это такой уникальный человек, дай бог ему здоровья, Наум Клейман, вообще просто какой-то подвижник. Да?
С. СОЛОВЬЁВ: О чём вы говорите. Я каждый раз прихожу в Музей кино – просто у меня отваливается челюсть, понимаете, от того, что я там вижу. У него драгоценные сокровища! Пещера Алладина, понимаете. Кинематографическая пещера Алладина.
К. ЛАРИНА: А показывать негде это.
С. СОЛОВЬЁВ: И самое главное – никого это как бы не мучает. Да, я про Сеславинского-то начал. Мы как-то разговорились с Сеславинским, и я говорю: «Вот я фотографией…» Он говорит: «Вообще фотоальбом – очень трудная такая вещь. Но вот есть одно издательство», – и познакомил меня с чудесными людьми из издательства «Белый город». И издательство «Белый город» сделало вот такой толщины альбом. Кстати, принесу, подарю обязательно. Вот такой толщины альбом. И вот этот альбом уже вышел, сделан, в нём 600 фотографий.
К. ЛАРИНА: То есть как каталог и одновременно просто альбом? А там тексты есть ваши?
С. СОЛОВЬЁВ: Не каталог, это книга, это фотографическая книга.
К. ЛАРИНА: А тексты ваши есть?
С. СОЛОВЬЁВ: Да, вся с текстами. Ведь они сделали это! Вне всякой очереди, бюрократических вообще каких-то заседаний: «Нет, мы за то, чтобы это вышло, конечно, но в конце XXII века. Вот давайте мы примем решение и к концу XXII века мы осуществим это издание». Потому что в кинематографической практике это постоянно, понимаете. На конец XXII века планируется очень много, но нас там реально не очень будет много народу.
К. ЛАРИНА: Вот давайте закольцуем, ещё раз скажем, что выставка Сергея Соловьёва «Зеркало»… Да?
С. СОЛОВЬЁВ: Нет.
К. ЛАРИНА: Как она называется?
С. СОЛОВЬЁВ: «Зеркало» – что вы? Никогда в жизни не стал бы… Она называется «Жизнь со скоростью одна сотая секунды».
К. ЛАРИНА: А, одна сотая секунды, да. Открывается 17 октября и продлится полтора месяца в Академии художеств. Обязательно приходите посмотреть.
С. СОЛОВЬЁВ: Приходите, я буду очень рад вам.
К. ЛАРИНА: Здесь я не могу не прочитать пару телеграмм личного характера: «Серёжа, рада услышать тебя в эфире. Вспомни Соловьёвку, Танину сломанную руку, Катю Васильеву и меня. Алла Вениаминовна». Помните что-нибудь?
С. СОЛОВЬЁВ: Да, конечно. Нет, я только кажусь маразматиком вообще, так сказать, абсолютно таким к 70-летию советской власти, а так я ничего.
К. ЛАРИНА: «Сергей, я познакомился с Вами в 1956 году, когда мы оба были включены в делегацию пионеров Ленинграда и отдыхали в лагере «Молодая гвардия» под Одессой. Никогда не забывал время, проведённое тем летом. Слежу за Вашим творчеством, поздравляю с юбилеем. Здоровья! Борис Сорокин, Санкт-Петербург».
С. СОЛОВЬЁВ: И это помню. Боря, спасибо.
К. ЛАРИНА: Слушайте, я просто вообще поражаюсь, когда называю такие цифры – 1956 год. Пионерский лагерь «Молодая гвардия».
С. СОЛОВЬЁВ: «Молодая гвардия». Причём я помню, он ещё назывался «Украртек», потому что он был в Одессе, и как бы он был от Украины. Замечательнейший совершенно лагерь, замечательнейшие воспоминания! Я вам говорю, что очень сильно с вот этим самим 70-летием советской власти, когда я думаю…
К. ЛАРИНА: Кстати, это 1987 год оказался, а не 1977-й. Я ошиблась в своих подсчётах.
С. СОЛОВЬЁВ: А я вам уже говорил, что я годы не знаю. Вот годы не знаю. Я год рождения знаю точно. И знаю, очень хорошо я помню год, когда я во ВГИК поступил – 1962 год. Это просто врезалось в память. Все остальные…
К. ЛАРИНА: Сергей Александрович, а вот ещё я прочитала в вашем каком-то юбилейном интервью как раз летнем, я впервые об этом узнала, что у вас есть сценарий с Геннадием Шпаликовым нереализованный.
С. СОЛОВЬЁВ: «Все наши дни рождения».
К. ЛАРИНА: А почему же вы до сих пор его не сняли?
С. СОЛОВЬЁВ: Так у меня же… Я хочу сейчас книжку сделать.
К. ЛАРИНА: Чтобы там все.
С. СОЛОВЬЁВ: Сеславинский отойдёт от участия в моей фотографической судьбе – и я ему принесу книжку. Вот такая очень содержательная книжка. Там 10 или 12 написанных законченных непоставленных сценариев, и в том числе вот этот сценарий с Геной.
К. ЛАРИНА: А что это такое? Хоть скажите два слова. Про что это?
С. СОЛОВЬЁВ: Это замечательная история. Это про то, как… Он был написан для Иннокентия Михайловича Смоктуновского. Всё это начинается в 1965 году, человек отмечает свой день рождения в Москве. И там вся эта муть связана с юбилеями. Это какой-то юбилей, что-то такое. И он начинает медитировать и мучиться тем, что во всем этом… Он такую стереоустановку покупает, там Брегвадзе поёт. Потом слева – дзинь-дзинь! Справа – пум-пум! Колокольчики – дзинь-дзинь! С утра он идёт к себе на работу, в научно-исследовательском институте они шарик надувают. Там огромное собрание научных работников в белых халатах, они надувают долго шарик такой. Потом Смоктуновский как главный научный сотрудник подходит и иголкой в шарик тукает – пук! – и пукается. Аплодисменты колоссальные. Все говорят: «Это огромная победа! Огромная победа!» Научные мысли, туда-сюда. И вечером всё… Юбилей! И в этом юбилее он помнит то, как он работал во время войны мальчишкой на взлётной полосе не то регулировщиком, не то механиком. И девочки летали на этих самолётах бомбить. И вот там идёт как бы история того, что это и была самая счастливая пора в его жизни. Это и был тот вообще юбилей, который стоит праздновать: как он их отправлял, как он их ждал. Очень живая и трогательная история.
К. ЛАРИНА: Слушайте, абсолютно на сегодняшние можно…
С. СОЛОВЬЁВ: Конечно, конечно, можно.
К. ЛАРИНА: Не устаревшее.
С. СОЛОВЬЁВ: А может, мы опять вернёмся к старой практике обращения к чиновникам.
К. ЛАРИНА: А у вас же там какие-то экспертные советы, питчинги. Это же всё…
С. СОЛОВЬЁВ: А к ним ко всем не обратишься, конечно. Тут у нас так не получится. Ну, конечно, жизнь усложняется, это естественно.
К. ЛАРИНА: И актёров можно найти, пока ещё у нас есть такие актёры, которую могут сыграть такую роль. Да?
С. СОЛОВЬЁВ: Чудесный актёр Маковецкий, замечательный. Я на него каждый раз смотрю, на Маковецкого, и поражаюсь, какой вообще мощи актёр.
К. ЛАРИНА: Ну что ж, мы должны заканчивать уже, к сожалению, нашу встречу. Слава богу, мы можем себе назначить в любое время эту встречу. Как захотим – так и встретимся. Пока встретимся на выставке у Соловьёва, а там, даст бог, и на премьеру нового фильма пойдём.
С. СОЛОВЬЁВ: Спасибо. Спасибо вам огромное за пожелания.
К. ЛАРИНА: Спасибо. Мы вас любим. Приходите к нам.
К. ЛАРИНА: Нашу программу сегодняшнюю открыл Юрий Петрович Любимов, это был его голос. А мы начинаем передачу, которая сегодня посвящена его памяти. И в нашей студии актёры Театра на Таганке: Вениамин Смехов… Могу так вас представить сегодня, Вениамин Борисович?
В. СМЕХОВ: Ну нет, я не работаю в Театре на Таганке.
К. ЛАРИНА: Ну давайте. С 1962 года вы работали.
В. СМЕХОВ: С 1962-го по 1997-й.
К. ЛАРИНА: По 1997-й. Во так. Ну а потом ещё в 2013 пришёл как режиссёр.
В. СМЕХОВ: Роднее нет театра, Ксюша.
К. ЛАРИНА: Да. Здесь же Феликс Николаевич Антипов. С 1968 года в театре?
Ф. АНТИПОВ: Да.
К. ЛАРИНА: И никуда не уходили? Здрасте, Феликс Николаевич.
Ф. АНТИПОВ: Здрасте.
К. ЛАРИНА: И Дмитрий Высоцкий, с 2001 года в театре. Приветствую вас, Дима, здрасте.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Здравствуйте.
В. СМЕХОВ: Это однофамилец и снова лидер театра. Это уже я от себя скажу. Да, Феликс?
Ф. АНТИПОВ: Да, здесь как-то почти три поколения.
К. ЛАРИНА: Да, да, да. Здесь три поколения. И ещё скажу, что объединяет людей, которые в этой студии сидят, кроме Любимова и Театра на Таганке – как я понимаю, все щукинские. Да?
Ф. АНТИПОВ: Да.
К. ЛАРИНА: Все – Щукинского училища, что тоже важно.
Мы договорились, что мы будем только о хорошем сегодня говорить, потому что Юрий Петрович Любимов – фигура невероятного масштаба, античного, я бы так сказала. Там весёлого мало было, в этой фигуре, как мне кажется.
В. СМЕХОВ: Юмор был всегда.
К. ЛАРИНА: Много было юмора, но сама жизнь невероятно, как мне кажется, драматична. Да? Огромная драматичная жизнь.
Ф. АНТИПОВ: Как всякий талант, он был многогранен.
К. ЛАРИНА: Так вот, о хорошем. Давайте тогда вспомним, с чего всё началось. Я перед передачей вчера ночью смотрела всё, что было в «YouTube» выложено из всяких старых-старых записей, и чего там только нет. Я видела Антипова, который пел песни Высоцкого очень смешно в спектакле «Владимир Высоцкий», где вы репетировали.
Ф. АНТИПОВ: Да.
К. ЛАРИНА: Потрясающе. Естественно, видели Вениамина Борисовича Смехова с чёрной чёлкой, как его со сцены сгоняет Любимов и говорит ему: «Веня, это стихотворение надо читать по-другому! Не надо здесь пафоса. Ты обращайся к ним. К ним обращайся!»
В. СМЕХОВ: Вот видно, что всё-таки Ксюша вышла из актрис.
Ф. АНТИПОВ: Самое главное требование Юрия Петровича – обращаться в зал. «Разговаривайте с залом всё время. Что вы, как эти деревянные игрушки Кузнец с Медведем, друг другу всё кланяетесь? В зал говорите! В зал! Привлекайте его к себе! Или наоборот – на него наезжайте. Но только в зал!» Это постоянная мантра такая: «Общение с залом, общение с залом, общение с залом».
К. ЛАРИНА: Феликс Николаевич, у вас же была непростая юность, насколько я знаю, криминальное прошлое.
Ф. АНТИПОВ: Криминальное прошлое – ну, относительно. Сейчас это считалось бы как бы бизнес-талантом. Но дело не в этом. Дело в том, что действительно у меня были всякие взаимоотношения даже в судебных инстанциях. Юрий Петрович, когда меня… Действительно, он пришёл, посмотрел наш самостоятельный спектакль в театре, это был Мрожек, «Трое на плоту».
К. ЛАРИНА: В 1968 году Мрожека играли?
Ф. АНТИПОВ: Да.
К. ЛАРИНА: Во даёте! Ничего себе.
Ф. АНТИПОВ: Это наша самостоятельная студенческая работа. Он посмотрел и, собственно, пригласил, сказав при этом вот что: «Я знаю все эти твои истории, все твои дела. Мне на это наплевать. В общем, я тебе даю работу – ты работаешь. Согласен?» Я говорю: «Конечно, Юрий Петрович». И это продолжалось 45 или 46 лет с ним.
В. СМЕХОВ: Начало это давайте услышим. Всё-таки когда не стало Юрия Петровича, что-то резко стало меняться. Это, видимо, божественное происхождение, ну, отечественных гениев, так скажем. Вот не стало Высоцкого – и резко изменился климат в театре. Может быть, вообще завершился…
К. ЛАРИНА: В театре?
В. СМЕХОВ: В театре, да. Может быть, завершился золотой век «Таганки».
Ф. АНТИПОВ: Ещё, что очень изменило жизнь театра – это уход Боровского. Я постоянно говорю, что это начался такой спад.
В. СМЕХОВ: Ну, это замечательно, что ты назвал это имя. Давайте так говорить…
К. ЛАРИНА: Многолетний художник, главный художник.
Ф. АНТИПОВ: Я имею в виду уход Боровского из театра.
В. СМЕХОВ: Говорят: «глыба», «гений». Это всё – пустые красивые слова. Но это всё ведь так или иначе отражено в конкретной непохожести. Любимов – это праздник непослушания. Любимов – это всегда движение. Как у Марселя Пруста: «Жизнь – это усилие во времени». Так вот, это непрерывное усилие, которым он, конечно, актёру досаждал, потому что никто так не двигался, как он. Только вчера мы говорили, репетируя с Димочкой и с замечательными актёрами, что Юрий Петрович приходил без десяти двенадцать. В наше время – без десяти десять. У нас начинались репетиции в 10 – и до 3. А у них начинаются в 12 – ну, 90-летний. Так он всегда приходил раньше, а актёры всегда приходили позже (или почти всегда). А он к этому относился нормально. При этом говорят: «Любимов был груб. Любимов – диктатор».
К. ЛАРИНА: Ну кто это говорит?
В. СМЕХОВ: Ксюша, вы не слушаете… Вы плохого никогда не слушаете. Вы только о хорошем.
К. ЛАРИНА: Это не может быть характеристикой творческого человека – «груб». А посмотрите, как все остальные репетируют? Убить хочется артистов.
В. СМЕХОВ: Обязательно – резкий, грубый. Мы говорим о начале – «Добрый человек из Сезуана». Ну, сделал один спектакль – и всё, больше он ничего не сделал. Вот он сладкий вахтанговский герой – и хватит этого. И что он ещё может? А что дальше было? «Антимиры»? Ну, «Антимиры». «Шесть хрипов, семь гитар». Ничего не угадывали со стороны люди. А те, которые сидели в зале, угадывали, потому что балдели. Ну и всё. И дальше ещё надо сказать, что молодёжь – вот те, которые сегодня ввергнуты в какую-то непонятную для нас жизнь, как правило (не все, конечно), тогда все густо валили на «Таганку». Перед этим густо валили в «Современник».
К. ЛАРИНА: В смысле – актёры?
В. СМЕХОВ: Да. Студенты МИФИ, МФТИ.
К. ЛАРИНА: В смысле – в зал?
В. СМЕХОВ: Да. В Театр на Таганке валило студенчество. Последний раз это было…
К. ЛАРИНА: А потом торговые работники заняли наши места.
Ф. АНТИПОВ: А потом академики, преподаватели.
В. СМЕХОВ: Одновременно.
К. ЛАРИНА: Это вам так кажется. Это взгляд со сцены. Вот он абсолютно неадекватный, неправильный.
В. СМЕХОВ: Помолчи, Феликс, сейчас мы узнаем правду.
К. ЛАРИНА: Потому что в ваш театр попасть было невозможно. Не-воз-мож-но! Только по великому блату. Билет на «Таганку» – это было, как сегодня, я не знаю, большая взятка валютная. Понимаете?
В. СМЕХОВ: Что такое начало? Ксюша, вы задали вопрос: «С чего вы начали?» Давайте так. Мы начали с «Доброго человека из Сезуана».
К. ЛАРИНА: Можно я вас прерву?
В. СМЕХОВ: Это работает на дальнейшую жизнь, потому что: «Единственная правота, – сказал Бродский, – это доброта». Ну, назову коротко. Это любовь, это поэзия и это свобода. Вот эти три слова.
К. ЛАРИНА: Минуточку…
Ф. АНТИПОВ: Ну и музыка, между прочим.
В. СМЕХОВ: А что такое поэзия?
Ф. АНТИПОВ: В общем, да, это застывшая музыка.
К. ЛАРИНА: Это архитектура.
Ф. АНТИПОВ: Кстати, действительно все спектакли можно назвать музыкальными. А когда началось вообще драматическое пение, допустим, в «Докторе Живаго», и дальше это продолжалось во всех спектаклях: «Марат и де Сад», «Медея» – ну, все спектакли. Замечательные хоры, которые делались. Нет, это замечательно. И ведь действительно человек, в общем, без какого-то музыкального образования и с весьма скромным слухом (музыкальным, я имею в виду), но с дикой совершенно интуицией поставил 30 с лишним опер. Кстати, знаете, какая у него любимая песня? Мы как-то ехали в автобусе на гастролях, ну, пели, естественно, по дороге. И я у него спросил: «Юрий Петрович, а какая у вас любимая песня?» Он говорит: «Мой костёр в тумане светит. Искры гаснут на лету. Ночью нас никто не встретит. Мы простимся на мосту».
В. СМЕХОВ: Димочка, а когда вы общались?
К. ЛАРИНА: Кто ведущий? Кто ведущий в этой передаче?
В. СМЕХОВ: Кто ведущий? Говори.
К. ЛАРИНА: Нет, я хотела у Димы спросить… Дайте, Дима расскажет сначала, как он туда попал, и вообще когда впервые в Театр на Таганке попал, может быть, как зритель.
Д. ВЫСОЦКИЙ: В Театр на Таганке я попал впервые как зритель, уже будучи студентом Щукинского училища.
К. ЛАРИНА: И что смотрели?
Д. ВЫСОЦКИЙ: Первый спектакль, который я увидел, был «Борис Годунов». Он меня потряс абсолютно. Я понял, что я никогда в жизни этого не видел и нигде, кроме этого места, не увижу. И когда уже на третьем курсе я стал задумываться о том, куда мне дальше двигаться, я смотрел спектакли в театрах Москвы, и мне, как правило, ничего не нравилось. Ну, более-менее, мне что-то нравилось, что-то не нравилось. Было два театра, которые абсолютно мне нравились – это «Таганка» и Фоменко. Фоменко – я понимал, что туда не попаду никогда, потому что там есть всё-таки мастер, который студентов сам.
К. ЛАРИНА: Для себя.
Д. ВЫСОЦКИЙ: А на «Таганку», в общем, тоже особенных иллюзий не было у меня попасть. Но как-то так случилось, что я с ребятами, выпускниками Щукинского училища, сделали тоже, кстати, «Бориса Годунова», сделали самостоятельный спектакль, показали его. Этуш его разгромил, как мог, в общем. Ну, неважно. Это был эксперимент. Но я познакомился с ребятами, которые работали в «Таганке» на тот момент. И когда в театре случилась вот эта очередная неприятная история с уходом артистов некоторых, срочно нужно было вводиться в спектакль кому-то. Я только-только перешёл на четвёртый курс, и мне предложили ввестись в роль Левия Матвея. Я ввёлся, практически без репетиций.
В. СМЕХОВ: Спектакль называется «Мастер и Маргарита».
Д. ВЫСОЦКИЙ: «Мастер и Маргарита».
В. СМЕХОВ: Я за Ксюшу сейчас.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Спасибо. Вводился по кассете буквально, по записи.
К. ЛАРИНА: А Юрий Петрович вас когда увидел?
Д. ВЫСОЦКИЙ: Юрий Петрович увидел меня уже на втором спектакле. На первом спектакле он меня не видел.
Ф. АНТИПОВ: Ещё когда он узнал, что Дима музыкант.
К. ЛАРИНА: А Высоцкий, фамилия эта? Конечно, я понимаю, что это дурацкий вопрос, но он возникает неизбежно, Дима.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Безусловно. Я лет шесть, наверное, слышал из зала буквально диалоги, будучи на сцене: «Это сын?» – «Да нет, это внук». – «Да не внук».
К. ЛАРИНА: Вообще страшно с такой фамилией приходить в Театр на Таганке.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Мне сразу сказали. Юрий Петрович предложил поменять фамилию. Когда он решил взять меня в театр, он не сам, а через Виктора Семёновича Семёнова, нашего замечательного многолетнего заведующего труппой, предложил через него поменять фамилию, придумать себе псевдоним: «За неделю что-нибудь… Скажем потом, как тебя в афишах писать». Я мучился долго, ночами не спал, придумывал всякие идиотские псевдонимы.
Ф. АНТИПОВ: Бродский, например.
К. ЛАРИНА: Или Золотухин.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Самое было такое – Глебов почему-то. Я не знаю, почему.
К. ЛАРИНА: Герой.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Но в итоге все кончилось тем, что когда меня спросили: «Ну что, ты придумал?» – я говорю: «Да». – «Какая?» – «Высоцкий». – «Ты что, с ума сошёл? Он же не возьмёт тебя в театр». Я говорю: «Значит, не судьба». Ну, видимо, то ли Юрию Петровичу понравилось, то ли… Не знаю. Ну, факт остаётся фактом – я в театре столько лет и счастлив.
К. ЛАРИНА: «И я – Высоцкий». А можно ещё спрошу сразу, Дима, о вашем восприятии Юрия Петрович Любимова. Всё-таки вот и Феликс Николаевич, и Вениамин Борисович – они его помнят ну если не юным, то… Сколько, 40 ему было, когда всё началось?
Ф. АНТИПОВ: 45.
В. СМЕХОВ: Если быть точным, 46,5.
К. ЛАРИНА: Ну, молодой совсем. А у вас всё-таки совсем другой Любимов.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, может быть, это прозвучит немножечко пошло, но это правда, это моё ощущение. Юрий Петрович всегда был Юрием Петровичем. Сколько бы ему ни было лет, он всегда был человеком с очень тонкой интуицией, с очень тонким чувством юмора, и интуицией, особенно, естественно, того, что касалось театра. У меня одно только сожаление в жизни. Мне однажды сказали зрители, которые приходили на «Таганку», когда Вениамин Борисович и Феликс Николаевич были такими, как я, и моложе, и видели их. И человек этот не приходил долгое время в театр, а потом в театр и увидел меня, подошёл ко мне после спектакля и говорит: «Слушайте, у меня слезы… У меня такое ощущение, что я попал в молодость. Вы абсолютно из того времени». И я сначала обрадовался, а потом подумал: «Нет, это плохо. Артист должен быть современником всегда». Если я похож на них тех – значит, я уже…
В. СМЕХОВ: Если бы ещё кто-нибудь нам сказал, что это такое.
Ф. АНТИПОВ: Ну, таганский артист.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Быть современником?
В. СМЕХОВ: Ты играешь сегодня главную роль в спектакле «Нет лет» по Евтушенко.
К. ЛАРИНА: Режиссёр – Вениамин Смехов.
В. СМЕХОВ: Это неважно. И Евтушенко говорит: «Ты смотри, это точно, как в 1967 году». Это абсолютно сегодняшние нервы, сегодняшняя клиповая психика наша. И поэтому зрители сидят… Ну, какие зрители? Юрий Рыжов, Арканов, Рошаль, Норштейн, Абдрашитов. У нас замечательные критики, кроме Лариной, все были. Но тем не менее – и это главное – они всё умеют со стихом. Вот что. Это современность или это всегдашность? Наверное, это современность, Феликс. Потому что у нас были выделены курсивом музыканты, особенно когда ты подражал… А нынче что? Они стихи поют, играют, психологически проживают, танцуют, вышучивают. То есть стихи могут всё.
К. ЛАРИНА: Подождите, а вас тогда Любимов приучал к поэзии, к этому языку?
В. СМЕХОВ: Правильно, Ксюша. Мы вместе рожали. Любимов силён тем, что называл второй гений театра Боровский… Любимов – гений коллективного труда. И в то же самое время из-за чего мы стали нами, и отчего «Таганку» так почитают, а после ухода Юрия Петровича вздрогнули: «Боже, мы потеряли «Таганку»… Мы ту ведь «Таганку» потеряли, а не «Таганку»… Вот так просто я скажу: при королеве, которая называлась Целиковская, это был золотой век «Таганки». При королеве, которая называлась «венгерская переводчица Катюша», она же Каталин, это уже другой театр, это другое время, бизнес-время. Это время, когда взрастают новые Любимовы. Кирилл Серебренников недаром говорит, что он кроме «Таганки» ничего не воспринимал, из Ростова. И он был посланником семьи Толи Васильева, представляешь? Он учился с дочерью Толи. Вот.
К. ЛАРИНА: Новости слушаем, а потом продолжаем нашу творческую встречу. Напомню, мы сегодня говорим о золотом веке «Таганки» и о Юрии Петровиче Любимове.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА: Мы возвращаемся в программу, которая, по сути, уже началась, только пока вы ещё не слышите, что она уже началась. Замечательно сейчас Вениамин Смехов говорил про любовь и про то, что Юрий Петрович нас любил (имею в виду артистов). Здесь в студии Вениамин Смехов, Феликс Антипов и Дмитрий Высоцкий. Мы говорим про Юрия Петровича Любимова. Я хотела такой вопрос задать вам всё-таки. Мы не можем обойти стороной какие-то драматические эпизоды из жизни театра.
В. СМЕХОВ: Мы можем.
К. ЛАРИНА: Нет, не можем. Я имею в виду даже не последнее, это меня меньше волнует, это связано совсем с другим. Я имею в виду…
В. СМЕХОВ: Изгнание.
К. ЛАРИНА: Изгнание, да, конечно. Просто многие люди, которые интересовались историей «Таганки», конечно же, очень поверили Леониду Филатову и в его замечательную повесть, которая стала фильмом – «Сукины дети». И там это ощущение, как вы говорите, осиротелости. Говорите сейчас, когда его нет. А тогда оно тоже чувствовалось: как брошеные дети. Недаром «Сукины дети» называется этот сценарий.
В. СМЕХОВ: Нет, так он был вытолкнут же властью.
К. ЛАРИНА: Это понятно, да.
Ф. АНТИПОВ: А мы, страна – как вы знаете, это было объединение порядочных людей против непорядочной власти.
К. ЛАРИНА: Давайте вспомним это.
Ф. АНТИПОВ: Я к тому, что действительно когда он остался за границей, я думаю, что вряд ли кто-нибудь уж так был уверен (уверен вообще не был), что он вернётся. Это было невозможно.
К. ЛАРИНА: Это было неожиданно для вас вообще вот то, что он не вернётся?
Ф. АНТИПОВ: Понимаете, тревожно. Тревожно и как-то ощущение брошенности и одиночества вообще-то. Где-то, может быть, таилось что-то такое невероятное, какая-то надежда на чудо, но это почти невозможно. И вдруг всё рухнуло. Между прочим, он ведь когда поехал туда что-то ставить, он ещё очень болел, вы знаете. Он в каких-то таких взаимоотношениях был, что он не очень стеснялся. Он мне показывал свои ноги, изъеденные страшной экземой просто до кровавых ран.
В. СМЕХОВ: Экзема началась там во время «Преступления и наказания», когда они стали работать. А ухудшение, как ты знаешь, когда 2 сентября был сбит нами корейский самолёт. И это всё было экземой. А потом, когда ему произнесли… И посольство боялось переступить порог театра. Он был одинок. Он и Боровский. Они доделали спектакль, сами пошли в посольство и там получили от человека по фамилии Филатов, идиота какого-то, советника, который сказал: «Преступление вы совершили, а наказание вас ждёт в Москве». И Юрий Петрович со своей нервной…
К. ЛАРИНА: Они там дали интервью какое-то, что ли?
Ф. АНТИПОВ: Он подписал «Письмо тринадцати» знаменитое. Помните?
К. ЛАРИНА: «Пусть Горбачёв предоставит нам гарантии»? Это позже.
Ф. АНТИПОВ: Нет, это позже. Когда лишили его гражданства, после этого письма.
В. СМЕХОВ: Нет, это статья была.
К. ЛАРИНА: Это было уже перестроечное время, письмо.
В. СМЕХОВ: Интервью на самом деле, когда он сказал…
Д. ВЫСОЦКИЙ: Геббельс.
В. СМЕХОВ: Этого называет Геббельсом, а этого химиком, Демичева. Ну да, он в «L'Humanité», которое вы сегодня вспоминали, в 1977 году тоже ведь не стеснялся выражений. И сейчас, когда Петровича нет, то он действительно является всё больше и больше. Но он является всё больше и больше тем, кто со стороны в категории сегодняшнего уплощения всего. Всё, что объёмное, сейчас проще делать плоско: «Актёры выгнали Любимова». «Всё актёры» – обобщение. Всё это фигня.
К. ЛАРИНА: Это вы уже говорите про последнее.
В. СМЕХОВ: Про последнее. А тогда как раз было понятно, что они дождались момента, когда они могут от него отделаться. Но хитрость власти в том, что она должна была это делать тайком. Его лишили гражданства в июле, когда дал согласие стать отцом Анатолий Васильевич Эфрос, гений, которого таким образом, в общем, осрамили перед его друзьями.
К. ЛАРИНА: И ускорили его уход из жизни.
В. СМЕХОВ: Ускорил уход из жизни замминистра Демичев. Тоже ведь враньё какое говорят. Ну, слух, что резали дублёнку. Это кошмар.
Ф. АНТИПОВ: Господи, это такая мура.
К. ЛАРИНА: Дима, вы вообще понимаете, про что вспоминают? Это же сплошные байки и легенды.
Ф. АНТИПОВ: А по поводу последней истории, что выгнали, не выгнали. Ведь потом мы, наоборот, собрались и просили вернуться Юрия Петровича. И Юрий Петрович отреагировал вот каким образом. Он сказал: «Ну, эти власти-то должны понимать и учитывать мнение артистов. Как же так? Вот они же высказались, вроде как извинились». Но, видимо, что-то происходило в департаменте, что они так его…
К. ЛАРИНА: В департаментах всегда что-то происходит.
Ф. АНТИПОВ: Не знаю, может быть, их не устроили предложения Юрия Петровича.
К. ЛАРИНА: Да бог с ними!
В. СМЕХОВ: Когда начиналась история с Евтушенко «Нет лет», я попросил Юрия Петровича нас благословить. Я дождался, когда Кати не было дома, и он подошёл к телефону. И он сказал, что он благословлять не может, потому что он не священник (сострил немедленно). Он говорит: «Ну, если получится – хорошо, да», – потому что он уже говорил с Евтушенко. И всё. А дальше я услышал просто прямым текстом, кто не должен быть в театре, если он придёт. Он называл просто одного или полтора человека, он сказал: «Пока они здесь, я не буду».
Ф. АНТИПОВ: «Я не приду».
К. ЛАРИНА: Но тем не менее когда пришло известие о его смерти и когда его портрет появился на фасаде Театре на Таганке и на фасаде театра Вахтангова, куда народ понёс цветы? Куда народ понёс цветы?
Ф. АНТИПОВ: На Таганку.
К. ЛАРИНА: На Таганку. Народу всё равно, что там: хочу я туда, не хочу я туда. У народа ассоциация одна: Любимов ассоциируется с Театром на Таганке. Вот что бы вы там ни говорили, ни делали – это всё частные истории. Но если говорить с высоты птичьего полёта, безусловно, это «Таганка». Это «Таганка»! Ну что тут говорить?
Ф. АНТИПОВ: Да, и даже не надо, допустим, говорить о том, присвоить ли звание…
К. ЛАРИНА: Театр имени Любимова. Почему нет?
Ф. АНТИПОВ: Он и так театр Любимова. Вот действительно не надо ничего. Театр Любимова – это Театр на Таганке.
В. СМЕХОВ: Я помню письмо Любимова к властям, подписанное им и директором театра: «Театр драмы и комедии» просим заменить на то, как его называет народ – «Театр на Таганке». Его послали раз, два, три. А потом, когда уже перестройка, тогда…
К. ЛАРИНА: А вот смотрите, опять же хочу вернуться к началу, потому что вроде как и Антипов, и Смехов у самых истоков стояли, что называется. Но насколько я знаю, Вениамин Борисович всё-таки работал в театре до прихода Юрия Петровича и практически его встретил там. Да?
В. СМЕХОВ: Это тема вообще провинции и столицы внутри одной Москвы. Тоже нельзя ничего обобщать.
К. ЛАРИНА: Там был Фоменко в то время, когда вы туда пришли. Ну, подождите. «Микрорайон» кто ставил?
В. СМЕХОВ: Когда я там был, это был театр, который был достойно патетическим, сразу после войны. 1945 год, Плотников и замечательные артисты. Но театр выдохся на патетике, потому что уже при Сталине было запрещено относиться с уважением к инвалидам войны, к людям в форме. Это же была уже тогда ситуация против героев войны, если хотите. Потому что запрещали поэтов войны. Это был героический прорыв, они были только что запрещены, но это уже не было Сталина. И, конечно, для людей Театр драмы и комедии – это был театр, как сказать… Брали билеты в нагрузку.
К. ЛАРИНА: В нагрузку, да.
В. СМЕХОВ: Вот Театр драмы и комедии – это нагрузка. Но я-то пришёл туда доигрывать как актёр. Я уже не хотел быть актёром, я в себе разочаровался. И должен был убежать, всё.
К. ЛАРИНА: Сколько вам было лет?
В. СМЕХОВ: И вдруг мой младший помощник Лешенька Кузнецов, изумительный актёр…
К. ЛАРИНА: Сколько вам было лет?
В. СМЕХОВ: Мне было 22 года. И я узнаю от Лёшки, что Любимов на курсе делает что-то невероятное. Делают Алек Буров и Юрий Петрович Любимов. Всё, я пришёл, посмотрел – чудо! И я не знал, что судьба вот так соединиться. И вдруг стали предлагать Любимову после того, как Константин Симонов в «Правде» написал: «Хорошо бы из этого курса сделать театр». Это авторитет был. И многие были «за». Нина Петровна Хрущёва дважды была на спектакле, Шестакович вообще полюбил этот спектакль, и так далее. Гениальные люди, осколки Серебряного века – они все потянулись туда, где реабилитировались не миллионы из сталинских лагерей, кто выжил, а поэзия Мандельштама, Ахматовой, Есенина и театра Мейерхольда. Любимов, конечно, служил тому, что его потрясло в юности.
К. ЛАРИНА: А когда вы поняли…
В. СМЕХОВ: До конца, между прочим. Даже последний спектакль они так или иначе… Это другое уже было, это был другой театр.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Ну, не в чистом виде был, мне кажется, Мейерхольд. Всё-таки это синтез был такой вахтанговской школы.
В. СМЕХОВ: Да. Праздник игры вахтанговский. Отношение к публике – то, что Феликс сказал. Это развёрнуто на зал, никакой четвёртой стены.
К. ЛАРИНА: А когда вы поняли, что всё-таки это опасное дело? Это очень важно проговорить. Потому что когда смотришь на историю театра и просто хронику спектаклей – там через каждую строчку: «запрещён», «запрещён», «запрещён». Вот «запрещён» – это просто слово. А как это отражалось на атмосфере, насколько это было понятно всем вам, молодым актёрам, что это очень серьёзно? Ну?
В. СМЕХОВ: Извините, Ксюша, это преувеличение, конечно. Запрещено по-настоящему было, может быть, два спектакля или три.
К. ЛАРИНА: Сколько? Ну ладно, «два».
В. СМЕХОВ: Подождите. Но калечили.
К. ЛАРИНА: Калечили, да.
В. СМЕХОВ: Калечили спектакли и издевались над Любимовым так, что мы не знали. Ещё к чести Любимова надо сказать: он много выносил. Он ругал актёров, и правильно делал. Он любил – поэтому ругал. Был спектакль, когда я был невольно не только член худсовета (вот как и Феликс был), но я был автором сценария «Послушайте!», и я видел, как ему выкручивают руки.
К. ЛАРИНА: Это Маяковский, да?
В. СМЕХОВ: Да. Когда он взял в качестве членов худсовета Шкловского, Кирсанова, Паперного и Кассиля. И они, не стесняясь присутствия гениев и вообще вот таких людей, зачитывали полуграмотно: «Вот этой строчки не должно быть, это антисоветское направление спектакля». Это большая история, не буду говорить. Но я помню, как Юрий Петрович был вне себя от того, что говорил первый зам и главный, конечно, палач, человек с симпатичной фамилией Шкодин. И этот Михаил Шкодин ненавидел Любимова, у него был комплекс неполноценности. Он окончил Щукинское училище, а потом Высшую партийную школу. Он угнетал всех: и «Современник», и Мишу Жванецкого выгонял из города, но «Таганка» – это было его любимое место.
Ф. АНТИПОВ: Нужно сказать, что у Юрия Петровича всё-таки был такой характер. Ему конфликт, борьба, вообще вот всё это противостояние придавало сил.
В. СМЕХОВ: Феликс, не крась одной краской, ради бога.
Ф. АНТИПОВ: Это не одной краской.
В. СМЕХОВ: Конечно, ему нравилось, что на театр обращено…
Ф. АНТИПОВ: Хотя, с другой стороны, тоже вот как к этому относиться? Он говорил: «Я вот приходил, там была вертушка, я мог позвонить – и всё решалось». Видите, как-то…
К. ЛАРИНА: Можно было договориться.
В. СМЕХОВ: Это уже четвёртый Любимов – Любимов вертушек, Любимов баек. Я сказал: «Вы очень хорошо, Юрий Петрович, умеете вспоминать. Лучше всего вам удаётся вспоминать то, чего не было на самом деле». Он смеётся, говорит: «Воображение, я же режиссёр».
К. ЛАРИНА: Подождите. А это отражалось как-то на атмосфере театра, на вас? Вы понимали, что это остриё?
В. СМЕХОВ: Если вы актриса и стоите на сцене…
Ф. АНТИПОВ: Вот вам сейчас в студии вашей на «Эхо Москвы» страшно?
К. ЛАРИНА: Ну подождите. Сейчас другие времена всё-таки.
Ф. АНТИПОВ: Дело вот в чём. Дело в том, что ведь репетируя, играя спектакль, мы думали не об этом. Думали, как лучше сыграть, как правильно.
К. ЛАРИНА: Ну, когда приходила комиссия оттуда. Вот они сидели, три человека в зале. Как это играть? Вы понимали, что решается судьба?
Ф. АНТИПОВ: Оказалось, что мы сыграли лучше, когда пришли вот эти три человека. Петрович был в восторге: «Во молодцы! Вот это я понимаю – работа. Три человека – а вы сыграли прекрасный спектакль».
В. СМЕХОВ: Понятно, да? Нет, Феликс играл Мотякова. Гениально играл!
Ф. АНТИПОВ: Ну, ладно тебе.
В. СМЕХОВ: Сверхгениально играл Золотухин. Конечно, «Бумбараш» – это его, в общем, небесная просто роль.
Сообщение: 2048
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 13.10.14 00:55. Заголовок: И окончание: К. ЛАР..
И окончание:
К. ЛАРИНА: Это спектакль «Живой», я объясняю.
В. СМЕХОВ: Представляете, вот спектакль «Живой» по Можаеву играет – третий министр культуры смотрит. Третий запрещает. А для Любимова, конечно, это не радость, Феликс.
Ф. АНТИПОВ: Нет, я не говорю про радость. Я говорю про темперамент.
К. ЛАРИНА: «Есть упоение в бою».
В. СМЕХОВ: Конечно, конечно. Но вы же спрашиваете, что мы отвечали.
К. ЛАРИНА: Когда тебя гнут – а ты не гнёшься. Тебя гнут – а ты не гнёшься. Это же здорово.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Одно из любимых стихотворений, кстати, Юрия Петровича.
В. СМЕХОВ: Самое любимое – «Пиндемонти».
К. ЛАРИНА: Ну прочтите.
В. СМЕХОВ: А я вам скажу. Это время открытий было. Это, конечно, был праздник. Конечно, сидели, как мы говорили, амбалы в зале, четыре человека, и потом он гордится тем, что мы граждане, что мы сыграли, когда запрещали Высоцкого, например. Есть у Боровского упоминание этой изумительной речи Любимова о том, как он гордился своими артистами, которые остались верными художеству. Художники играли. Ладно.
Что касается стихотворений Пушкина. Прилетел, переехал из Питера в Москву знаменитый академик Волькенштейн Михаил Владимирович, отец известного режиссёра Аленикова. Мы дружили с ним. И он нас с Володей пригласил на новоселье. И что он делал, этот человек? Он на новоселье сказал: «А вы знаете «Из Пиндемонти»?» Володя сказал: «Нет». Я честно сказал: «Нет». – «Вот сейчас я вам…» Он нас наградил, никакого нам новоселья не надо было. Мы были потрясены. И речью Блока в 1921 году о Пушкине.
После этого Юрий Петрович делает спектакль «Товарищ, верь…». И дальше пресс-конференция где-то… Это тоже отдельный случай, как Любимов ведёт пресс-конференцию, каждому раздавая какие-то пряники. И он сказал: «Товарищ, верь…» Вениамин, ты не участвуешь в спектакле». Но я мог прочитать из спектакля то, что туда не вошло. Я прочёл. И после этого Юрий Петрович, когда бывали дни уже после его возвращения, он говорил: «Прочти ещё, а?»
Можно, я прочитаю? Мы играли это с моим другом Игорем Квашой, которому не надо было открывать Пушкина, он всё знал. Вот Фоменко и Кваша всё знали. Послушайте, как сейчас звучит это стихотворение, когда не стало Юрия Петровича.
Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспоривать налоги Или мешать царям друг с другом воевать; И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура. Всё это, видите ль, слова, слова, слова. Иные, лучшие, мне дороги права; Иная, лучшая, потребна мне свобода: Зависеть от властей, зависеть от народа – Не всё ли нам равно? Бог с ними. Никому Отчёта не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья. Вот счастье! вот права…
Ф. АНТИПОВ: И это было в нескольких спектаклях, не в одном.
В. СМЕХОВ: Но так же, как и пастернаковское, как он пробивал стихотворение запрещённое из «Живаго»: «Гул затих, я вышел…» И это тоже… Это он, потому что «распалась связь времён. Ужели я связать её рождён!» Это Любимов, который до последнего дня был верен своим кумирам молодости и тянул эту связь. И, может быть, он и наградил. Как замечательно Васильев сказал: «Выстройтесь все – люмпены, левые, правые, либералы – поздравьте этого человека! Без него не было бы вас». Это такая метафора лютая.
К. ЛАРИНА: Я хочу сказать, конечно, что вместе с Любимовым вспоминаешь какую-то невероятную толпу людей, которых тоже уже нет на свете – и молодых, и немолодых. У меня «Таганка» ещё ассоциируется с Иваном Дыховичным, который тоже был невероятно таганковский человек. Вот всё актёры, которые (не знаю, согласитесь ли вы со мною или нет) когда-то там работали, а потом по разным причинам ушли – у них всё равно внутри сидит вот этот какой-то…
В. СМЕХОВ: Саша Калягин.
К. ЛАРИНА: Но всё равно это «Таганка», она не отпускает. Это связано, конечно, всё равно с Юрием Петровичем.
В. СМЕХОВ: Ну и ещё соблазн. Соблазн зрителю сказать от души то, чем Любимов нас кормил. Посмотрите за окно, чем живёт наша несчастная и прекрасная страна. Сострадание к человеку может быть только у Фоменко в театре.
К. ЛАРИНА: А традиция, простите, встречать день рождения, она с первого года, с 1965 года уже было принято, да?
В. СМЕХОВ: Да, мы смешили, потому что нас могли закрыть: «Поскорее надо праздник устроить». А у нас на празднике кто был? Наши соседи по столу. Называю: Ульянов, Окуджава, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Карякин.
Ф. АНТИПОВ: Все, все, все.
К. ЛАРИНА: Но традиции же были какие-то?
Ф. АНТИПОВ: Капуста, картошка, водка.
В. СМЕХОВ: И капустник.
Ф. АНТИПОВ: И капустник, который делал Венечка.
В. СМЕХОВ: Изображали Любимова так, что на следующий день в репетиции Любимова было: «Вениамин, вы можете как-нибудь забыть вот эти ваши капустники и играть по существу».
Ф. АНТИПОВ: Но ему так это нравилось, честно говоря. Он с таким упоением вообще на всё это смотрел, хотя потом говорил: «Подумаешь, свеча на ветру».
К. ЛАРИНА: А у вас осталось это? Вы сочиняли что-нибудь на день рождения театра?
Д. ВЫСОЦКИЙ: Мы сочиняли. Не было таких сумасшедших капустников. Я видел запись с 10-летия «Таганки» – потрясающе!
Ф. АНТИПОВ: Это то, что делали на телевидении, да?
В. СМЕХОВ: Нет, в Домке актёра.
К. ЛАРИНА: Нет, это было в театре, в фойе.
Ф. АНТИПОВ: Подожди, где-то мы снимали. Веня, вспомни.
В. СМЕХОВ: Ты у меня снимался в «Москва говорит» Маяковского.
К. ЛАРИНА: Товарищи, вы сами сделали эту потрясающую подводку на нашу коду, поскольку сейчас мы в конце программы услышим как раз фрагмент из этого капустника к 10-летию Театра на Таганке. Спасибо большое Смехову, спасибо Антипову, спасибо Диме Высоцкому. И Юрию Петровичу спасибо.
В. СМЕХОВ: Спасибо Лариной.
Ф. АНТИПОВ: Спасибо «Эху Москвы». Сегодня эхо было хорошее.
ЗВУЧИТ ФРАГМЕНТ КАПУСТНИКА К 10-ЛЕТИЮ ТЕАТРА НА ТАГАНКЕ.>
Сообщение: 2066
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 15.10.14 16:12. Заголовок: Интервью с режиссеро..
Интервью с режиссером Владимиром Мирзоевым на сайтеРsychologies.ru:
Владимир Мирзоев: «Идет холодная война между потомками жертв и палачей» Владимир Мирзоев – о том, как жить во времена антигероев Елена Губайдуллина
В театре им. Евг. Вахтангова вышел спектакль «Безумный день, или Женитьба Фигаро» по комедии Бомарше. Режиссер Владимир Мирзоев увидел в пьесе XVIII века много параллелей с сегодняшними проблемами.
Psychologies: В финале спектакля граф Альмавива просит прощения у каждого персонажа спектакля. Своевременное раскаяние способно многое спасти. Но почему в жизни так трудно вовремя произнести слово «простите»?
В. М.: Вероятно, бесконтрольная власть ослепляет, как молния, – причем любого человека, независимо от его ума, дарований, принципов. Супермен говорит «простите» только в последний момент, в момент личной катастрофы, когда небо становится с овчинку и приходит последняя ясность. Я помню жалкие глаза Саддама Хусейна в яме – просто несчастный, до смерти перепуганный старик, уже не диктатор, не сверхчеловек.
При всем феноменальном обаянии Суханова, все же граф – антигерой. Сейчас время не героев, а антигероев?
В. М.: Пожалуй, да. Нашу реальность, похожую на дурной сон, скверный анекдот, на «роман скандалов» Достоевского, определяют и энергично формируют именно антигерои.
Хотя Фигаро и Сюзанна – мои любимые герои, они по всем параметрам уступают графу Альмавиве. У этих ребят нет ни денег, ни статуса, ни связей, ни родителей, ни собственной крыши над головой. Они – обычные молодые люди из провинции. Правда, у них есть голова на плечах и есть любовь. Они есть друг у друга, и это делает их невероятно сильными, почти неуязвимыми для козней местного царька-феодала. Если бы граф был банальным глупцом-ловеласом, мы бы не стали так уж переживать – схватка оказалась бы условной, неопасной. Впрочем, она в итоге такой и оказалась. Но не потому, что Альмавива слабый противник, – просто Сюзанна и Фигаро непобедимы. Как непобедимо движение жизни и стремление современного человека к свободе, прочь от родоплеменной архаики. Ваш спектакль называется «Безумный день». В чем, на ваш взгляд, заключается безумие сегодняшнего дня?
В. М.: Мы проживаем удивительный отрезок нашей истории. Для социального психолога, для писателя и режиссера – исключительно ценный материал, уникальный. У меня почти физическое ощущение, что страна опять (в который уже раз) пытается выйти из осевого времени в циклическое. Где эволюции не существует, где нет ни Дарвина, ни Эйнштейна, ни Вернадского, где о дееспособном парламенте можно только мечтать.
Я говорю «страна», а имею в виду, конечно, элиту, правящий класс, захвативший монополию на все мыслимые ресурсы: политические, бюджетные, медийные. То есть конкретная группа физических лиц совершает аборт модернизации, хочет вернуться, так сказать, в свое традиционное лоно: с феодальной зависимостью всех уровней, всех слоев общества – от монарха и его двора до последнего вертухая в зоне. Идеально организованный мир для этого типа сознания – казарма. Вопрос, зачем они это делают, не имеет смысла – эта стратегия на сто процентов эгоистична.
Для меня главный вопрос другой: население тоже этого хочет? Или советский человек столь пластичен? Лепи что угодно, он только спасибо скажет? Вероятно, антрополог дал бы такой ответ: травмы ХХ века чудовищны, раны не залечены, холодная война между потомками жертв и палачей продолжается. Мало того, ее сознательно провоцируют отечественные поклонники Макиавелли – разделяй и властвуй, веселись и барствуй. Вбивать клинья, раскалывая население по всем возможным линиям – религиозной, имущественной, национальной, – это не тактика государственных мужей. Государство для того и придумано, чтобы сглаживать конфликты, искать баланс интересов, которые неизбежно противоречивы, – современное общество не гомогенно, а, напротив, многослойно и фрагментарно.
На мой взгляд, желание залезть в берлогу и там забыться сладким сном еще лет на сто пятьдесят глубоко антиисторично и опасно для будущего страны. Разве нужна еще одна геополитическая катастрофа? Правильно – не нужна. Значит, нужно адекватно отвечать на вызовы современной цивилизации, а не клеить грим персонажей Владимира Сорокина.
И все-таки: можно ли вернуться в циклическое (зацикленное на прошлом) время, или это безумная антиутопия? Видимо, можно. Для этого нужен сущий пустяк – уничтожить или свести в правовом смысле на нет европейскую Россию. По разным оценкам это 15–20 миллионов граждан. Иван Грозный нашел простое решение «европейского вопроса» – убивал целыми семьями, разорял руками своих опричников не только бояр, но и купцов, крестьян, захватывал собственность. Сталин выучил урок, чекисты продолжали уничтожать элиту, снимать плодородный культурный гумус, слой за слоем, по алфавиту, пока не добрались до каменной породы. Думали, что это фундамент советского храма, а оказалось – кости динозавров.
Мечта «новых дворян» (определение Патрушева) – выдавить образованный класс за границу, чтобы под ногами не путались и не мешали воспитывать народные массы. В ближайшее время нас ждет введение выездных виз. Что помогает вам противостоять безумию?
В. М.: Я тяжело переживаю искусственный раскол внутри общества, с трудом справляюсь с эмоциями. Вспоминаю французов: они, находясь в компании, никогда не говорят ни о политике, ни о религии – считают неприличным. Возможно, нам всем стоить взять этот принцип на вооружение, хотя бы временно. Не хочу терять людей, с которыми дружу по сорок, тридцать лет. Что помогает справляться с безумием? Профессия помогает.
Пьер-Огюстен Карон де Бомарше «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Театр им. Евг. Вахтангова. Постановка Владимира Мирзоева. В главных ролях: Максим Суханов, Марина Есипенко, Анна Антонова, Павел Попов, Полина Кузьминская, Леонид Бичевин, Лада Чуровская.
Спектакль идет 19 и 26 октября, 11 и 23 ноября, 23 и 30 декабря.
Актриса Ирина КЛИМОВА стала известна благодаря популярному фильму «Зимняя вишня», где сыграла Слоника, любовницу героя Виталия Соломина. Снялась в фильмах «Петербургские тайны», «Улицы разбитых фонарей», «Семь жён одного холостяка» и др. Как продюсер дебютировала с фильмом «Дом без выхода». В запасе у Ирины сериал «Поцелуйте невесту».
- Ирина, в сериале «Поцелуйте невесту» вы сыграли сотрудницу загса, которая после развода и не думает впадать в депрессию. Эту роль вы получили благодаря тому, что были соведущей передачи «Клуб бывших жён»?
– В кино важен типаж. Нужна была актриса славянской внешности. Другое дело, что опыт работы в «Клубе бывших жён» помог мне как артистке. Я чувствовала себя как рыба в воде, казалось, что всю жизнь работаю в этом загсе. Все ситуации были знакомые и понятные. Моя героиня Наталья Петровна 25 лет прожила в браке, у неё двое детей, внучка. Всё вроде бы хорошо. И вдруг она узнаёт, что у мужа есть любовница. Она выгоняет изменника из дома, разводится и постепенно превращается из серой мышки в ухоженную эмансипированную женщину. В довершение ко всему устраивает в загсе праздничные церемонии разводов.
– Дайте универсальный совет – как быстрее восстановиться после развода, расставания с любимым?
–Самое главное – не унывать. Сколько раз упал – столько раз встал и пошёл дальше. Психологи утверждают, что развод является даже более сильным стрессом, чем смерть близкого человека. Это надо пережить, просто так ничего не проходит. Какое-то время будет больно, и к этому надо быть готовым. Например, последний брак у меня был довольно короткий. Но мне потребовалось целых пять лет, чтобы горечь и обида по этому поводу перестали появляться. Можно устроить себе тренинг расставания с прошлым: что-то написать, сжечь, выбросить, расколотить. И делать это надо периодически, а не один раз. Когда я развелась, то первое, что сделала, – пошла в парикмахерскую и перекрасилась из блондинки в брюнетку. Хотелось, чтобы в зеркале ничего не напоминало о прошлом.
– Вашей визитной карточкой стал фильм «Зимняя вишня». Как вы вспоминаете о Виталии Соломине?
–Виталий Мефодьевич – профессионал с большой буквы! А ещё я бы сказала, что он был таким творческим хулиганом. Но на репетициях никогда не выдавал своих задумок. Например, у нас была сцена, когда мы едем на машине и въезжаем в озеро. На репетиции в озеро за нас въехали каскадёры, мы сидели по шею в воде, потом вылезли и шли к берегу разговаривая. На съёмке Соломин сделал такую вещь: когда мы вышли из машины, он стал разговаривать на повышенных тонах, я не растерялась и подыграла. Потом вдруг схватил меня за шкирку и начал мотать по всей речке. Было очень смешно, но, слава богу, в этот момент я была спиной к камере. Потом собралась, что-то крикнула, брызнула, кинула… В результате сцена получилась очень живая. Ещё в Виталии Соломине меня восхищало то, что он был очень семейным человеком. Каждые два часа звонил жене и дочкам, спрашивал: «Как дела? Что привезти?»
– О каких ролях мечтаете?
– У меня есть подруга – режиссёр Гузэль Киреева, которая снимала «Глухаря». Недавно я пересмотрела все части сериала и поняла, что мне нравятся полицейские истории. Я бы с удовольствием сыграла такой образ, начальника ОВД. Сильную, мудрую, невозмутимую женщину, которая не теряется в сложных ситуациях. Самой-то не всегда этих качеств хватает. Актёрство – своего рода психотерапия. Если ты открываешь для себя нужное качество в герое, то можешь его перенести и воспитать в себе. Как говорится, научился чему-то у персонажа и пользуешься этим в жизни.
– В свои 11 лет ваш сын проявляет артистические способности?
–Это удивительно, но в этом году Никита сам захотел и пошёл в кружок русского театра. Ходит три раза в неделю и пока не бросает. Не могу сказать, что я безумно рада такой перспективе, но если загорится и захочет жизнь отдать актёрской профессии, как его мать и отец (знаменитый «мент» – актёр Алексей Нилов. – Ред.), то куда деваться.
С отцом, правда, общаются они больше дистанционно. Но у меня есть задумка съездить с сыном на каникулы в Питер и повидать папу. Возможно, в ноябре так и сделаем.
– Оглядываясь в прошлое страны и думая о её будущем, хотелось бы что-то изменить?
– Помню, в 1989 году, когда я училась на втором курсе «Щуки», к нам как-то пришло много известных деятелей культуры: Юрский, Кайдановский, Ширвиндт… Обсуждалась ситуация, которая сложилась на тот момент в театре и кинематографе. Встал Ролан Быков и сказал: «О чём мы тут говорим? Мы живём во времена, когда посредственность объявила войну таланту, и пока она, к сожалению, выигрывает!» На мой взгляд, эти времена, увы, затянулись. Талантливым людям в России сложно. Ситуацией, учреждениями и страной в большинстве случаев руководят середнячки и посредственности, а не профессионалы своего дела! А мне бы хотелось, чтобы в нашей стране научились поддерживать и ценить таланты и профессионализм во всех областях. И тогда, возможно, многое изменится к лучшему!
Сообщение: 2102
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 25.10.14 22:33. Заголовок: Не интервью, конечно..
Не интервью, конечно, просто Станислав Садальский напомнил еще об одной потрясающей судьбе...
Вот о ком надо снимать фильм
И придумывать ничего не надо, такой сценарий там написала сама жизнь… Не знаю, кому по силам будет эта роль, но играть ее должна абсолютная красавица.
Всегда удивлялся, когда говорили о ее какой-то демонической внешности. Я видел только удивительную, трагически красивую женщину.
Потомственная графиня из старинного греческого рода Капнистов. Родилась в Ленинграде в богатейшей семье. Отец расстрелян после революции, а Мария первые восемь лет получила в 1941-м, за антисоветскую пропаганду и агитацию. Отбывала срок в самых страшных лагерях – Карлаг, Степлаг, Джезказган.
В 1953-м после смерти Сталина уголовников из лагерей отпустили, а "фашистов", - таких, как Капнист, отправили на поселение. Второй срок она получила, избив до полусмерти воспитательницу, регулярно бившую в детском саду ее ребенка. Девочку отправили в детский дом, а Капнист еще на пять лет по этапу. В общей сложности Мария провела в лагерях пятнадцать лет.
Слава пришла после роли злой волшебницы Наины в фильме "Руслан и Людмила". За Капнист сразу закрепилась слава колдуньи.
Чародейки, цыганки, гадалки, таинственные монахини – вот ее амплуа. "Ведьма…", - глядя на нее, шептались бабки у подъезда. Ведьма, так ведьма. Поднявшись к себе, она сплетала веревку из простыней, спускалась на ней из окна третьего этажа, и, обойдя дом, вновь медленно проходила в подъезд мимо онемевших старух на лавке.
Я снимался с Марией Ростиславовной лишь в одном фильме - "Искушение Дон Жуана", где у нее был очередной характерный эпизод. А в октябре 1993-го ее сбила машина на проспекте Победы. Она шла из Дома кино к своей любимой киностудии Довженко, шла не по подземному переходу, которых боялась (клаустрофобия после лагерей), хотя после них она уже ничего не боялась... В общем, автомобиль не заметила. Мария выжила, но, как это часто бывает с пожилыми людьми, в больнице недосмотрели, недолечили, не уберегли. Она простудилась и 25 октября умерла.
Отправлено: 27.10.14 00:36. Заголовок: Вы не поверите, я по..
Вы не поверите, я помню Марию Капнист с детства. Она жила где-то совсем рядом и очень часто ходила по нашей улице. (ул. Ветрова). В детстве мы ее жутко боялись, считали то ли ведьмой, то ли городской сумасшедшей. Бегали за ней с диким криком: "Ведьма идет!!!", рожи корчили из-за деревьев, а она отвечала нам тем же и изображала демонический смех, размахивая шалью (она куталась в какие-то странные балдахины, теперь я понимаю, что она всегда зябла - такая худющая была, страх!) Мы удирали и прятались с ужасом и восторгом. Сердце колотилось, как бешеное.
Только потом мы узнали, что она актрисса. Став взрослыми, вежливо здоровались, и она в ответ лукаво улыбалась - мол, помню я ваши проказы))) Но не было в этой улыбке ни капли упрека и обиды, и становилось весело от этих переглядок и детских воспоминаний.
Да, вот еще помню, что у нее в руках часто были полуувядшие цветы...
Сообщение: 2111
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 27.10.14 23:40. Заголовок: Сегодня юбилей Никол..
Сегодня юбилей Николая Караченцева - 70 лет! От всей души его поздравляю и желаю только здоровья, здоровбя, здоровья!
Отрывок из телевизионной передачи "Театральные встречи". 1981 г. Романс из рок-оперы "Юнона" и "Авось". Актёры театра им. Ленинского комсомола Николай Караченцов, Павел Смеян, Александр Абдулов, Елена Шанина и др. Музыка - А. Рыбников, слова - А. Вознесенский.
Отправлено: 29.10.14 15:36. Заголовок: Galina пишет: Вы н..
Galina пишет:
цитата:
Вы не поверите, я помню Марию Капнист с детства. Она жила где-то совсем рядом и очень часто ходила по нашей улице. (ул. Ветрова).
Галя, спасибо за рассказ! В детстве, больше всех из фильма "Бронзовая птица" впечатлила Мария Капнист, просто заворожила. Представляю, каково было видеть её вблизи. А какая она в "Белых одеждах"! И ведь всё эпизоды.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 3
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
). 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума