Отправлено: 18.10.13 15:59. Заголовок: Беседы с писателями

Читаем и обсуждаем!

 Отправлено: 17.03.14 04:01. Заголовок: Дина Рубина в гостях..

Дина Рубина в гостях у Дмитрия Гордона:

 Отправлено: 17.03.14 04:51. Заголовок: С на-слаж-де-нием по..

С на-слаж-де-нием посмотрела передачу.

 Отправлено: 17.03.14 21:36. Заголовок: Жень, спасибо за Руб..

Жень, спасибо за Рубину, тоже всегда слушаю ее с удовольствием. Не всегда со всем согласна на 100% - у меня свои взгляды на многие вопросы - но что ее всегда очень интересно слушать, этого не отнимешь. Буду ждать "Канарейку", куплю, если попадется. До сих пор читала библиотечные книги или - каюсь - скачанные. Мама читает вслед за мной.

 Отправлено: 29.03.14 17:15. Заголовок: Новое интервью с Дин..

Новое интервью с Диной Рубиной в "Известиях":

Дина Рубина: «В наше время в прозе побеждает артист»

Дина Рубина представила в российских столицах семейную сагу «Русская канарейка» — ветвистую историю двух «потомков» одной певчей птички: парижско-израильского одессита и гражданки мира родом из Алма-Аты. С писательницей встретился обозреватель «Известий».

— Ваши книги уже много лет привлекают читателей, издаваясь и переиздаваясь тиражами свыше 100 тыс. экземпляров. Вы сами никогда не пробовали анализировать — почему?

— Писатель — последний человек, который может ответить на этот вопрос. Точно так же, как привлекательная женщина никогда не сможет объяснить, что именно привлекает в ней мужчин. Она может говорить только о каком-то особом «аромате». А я могу говорить только об интонации. Чем ярче личностное начало в тексте, чем яснее в нем авторская его интонация (как у Довлатова, например), тем призывнее тот неуловимый аромат, обаяние прозы для читателя — в котором читатель, возможно, даже не отдает себе отчет.

Ну, а писатель — его уже заботят другие проблемы, профессиональные: например, как выстроить каркас сюжета, чтобы его «силовое притяжение» держало внимание от начала до конца. В том, что касается обаяния авторской интонации, тут дело решает некоторая доля артистизма. В наше нетерпеливое время в прозе побеждает артист — тот, кто способен владеть «залом», вести его, принять на себя внимание и держать его, как певец держит ноту, — столько, сколько дыхания хватит. То есть до известной степени в интонации автора должна звучать дудка крысолова.

— Но при всей важности интонации «Русская канарейка» — большое трехчастное повествование с хитроумно выстроенными сюжетными линиями. Судьбы героев вдруг резко меняются в силу удивительных совпадений и неожиданных происшествий. Вы фаталист?

— Давайте не будем делать вид, что литература — это жизнь. Литература — это, безусловно, сконструированный мир. И от «конструкторского» мастерства писателя зависит, поверит ли ему читатель. Так, чтобы даже профессионал в той или иной области (скажем, физик-атомщик) поверил в какой-нибудь выдуманный ход, например, в аллергию на канареечный корм у людей, соприкасающихся с плутонием.

Это мое право как писателя — скручивать сюжет самым немыслимым образом; если читатель пошел за мной, если он добрался до конца огромного романа — значит, я победила. А что касается фатализма… Плох тот художник, который не верит в судьбу, в неожиданность, в яркий сюжетный ход. Он остановится на уровне жизнеподобия — но не добьется того вздоха, того полета в стратосферу, которое и выводит произведение в разряд искусства.

Я повторяю: невозможен знак равенства между жизнью и искусством. Но я и в жизни фаталист! Не было ни одной книги, по поводу которой мне не был бы дан знак — стоит продолжать над ней работу или нет. И этот роман — не исключение. Как только я придумала этот сюжетный ход: у человека, полностью погруженного в звуки птичьего пения, у канаровода, рождается глухая дочь, — я в тот же день получила письмо от глухой женщины. Почему? Что за странное совпадение?

— Но главный герой романа — все-таки не глухая девушка-фотограф Айя, а Леон Этингер, персонаж еще более экзотический: бритый наголо контратенор, парижская звезда барочной оперы и при этом сотрудник израильской контрразведки, обученный убить человека голыми руками. У него есть какой-то реальный прототип?

— Ну... этак процентов восемьдесят мужского населения страны. Я, конечно, сильно утрирую, но достаточно посмотреть на взвод наших израильских резервистов, серьезных мужиков — программистов, хирургов, экономистов, учителей и адвокатов (как мой зять, например), которые раз в году или чаще отбывают свое солдатское «призвание» или «наказание». Что уж говорить про мальчиков, которые проходили службу в спецподразделениях, а их у нас достаточно.

Такая страна, такая реальность — мужчина должен научиться сражаться. Там, где я живу, защищать свою страну — это нормально и обыденно. Их, конечно, учат многому. Так что судьба моего героя — вполне типична: служба в спецчастях, затем работа «сопровождающего полеты» в авиакомпании «Эль Аль», а потом, если человек успешен — а мой герой успешен, иначе о нем было бы неинтересно писать, — его примечают и стараются привлечь для работы в секретную службу и т.д.

Ну, представьте: взвод «ребят» (которым может быть уже за 40), которые в 18 лет вместе глотали пыль в пустыне, а потом каждый год встречаются на сборах, но по мере хода жизни кем-то становятся. Один заводит фалафельную, другой становится банковским служащим, третий создает несколько программистских стартапов и к сорока годам он миллионер, что не освобождает его от резервистской службы. Только у нас может быть, чтобы резервист притащил на свою базу великолепную барную стойку — потому что вообще-то он владелец нескольких ресторанов. Я понимаю, российскому читателю в это трудно поверить, но это так. Такова «домашняя» реальность этой страны.

— Напрашивается деликатный вопрос: вы — живущий в Израиле русский писатель или пишущий по-русски израильский писатель?

— Знаете, раньше такие вопросы приводили меня в оторопь: я задумывалась, начинала что-то объяснять, сама с собой разбираться. Сейчас уже не задумываюсь. Я частное лицо, зовут меня так-то и так-то, живу там-то и там-то, пишу на русском языке, потому что это единственный язык, на котором могу думать, воображать, видеть сны и вообще жить полной жизнью. А не писать я не могу, это такой невроз, если хотите.

Жить могла бы, думаю, где угодно, но по судьбе, конечно, очень привязана к Израилю, к Иерусалиму, — тут живут мои дети, а они уже израильтяне. Все эти обозначения — «русский писатель», «израильский писатель» — ровным счетом ничего не значат. Первым «русскоязычным писателем» был И.А. Бунин — в его паспорте в графе гражданство стояло «без гражданства».

Набоков, даже когда писал по-английски, всё равно психологически, психофизически оставался русским писателем. Возьмите его рассказ «Озеро, облако, башня». Там нет ни одной русской реалии, но градус этого переживания, градус неуловимой тоски, что сквозит в каждой его фразе, — это всё от русской литературы.

— Сохранился ли в наши дни же резкий водораздел между «здесьиздатом» и «тамиздатом», как во времена Набокова, или благодаря свободе перемещений и чудесам коммуникации он полностью исчез?

— Сохранился судьбинный водораздел. Потому что место проживания безусловно накладывает отпечаток на твое восприятие мира. Человек, который живет в крошечной стране, иначе относится к миру, чем тот, кто проживает в пространстве гигантской державы. Я живу в маленьком городке в 17 км от Иерусалима. Это как раз «мой любимый размер», как говорил ослик Иа. И когда приезжаю в Москву, она уже кажется мне огромной, неохватной, утомительной и страшной. Хотя я жила здесь много лет.

— А имеет ли смысл противопоставление «женская проза», к которой вас порой относят, и «мужская проза»?

— Я не пишу для женщин. Я вообще не пишу «ни для кого» конкретно. Пишу, потому что это моя профессия. Когда у меня проходят встречи с читателями — а это бывает в двух-, трехтысячных залах — на них собираются не только женщины. И письма — мне приходит много писем — я получаю не только от женщин. Так что разделение читателей по половому признаку — это смешно и глупо. Иначе давайте поговорим, для кого писали Ахматова, Цветаева…

— Это поэты!

— Разве не было мужчин-поэтов, которые писали про маргаритки? И для какой аудитории писали Надсон или Северянин? Для меня в искусстве прозы существует только мастеровое качество. Грубо говоря: или ты умеешь сколачивать эти табуретки, или грош тебе цена. Вот и всё. Правильнее уточнить: так уж складывается в последние десятилетия, что основными «потребителями искусства» — не только литературы, но и музыки, и живописи, и театра — являются почему-то женщины.

Посмотрите в театральный зал, приглядитесь к публике на любом вернисаже. Процентов на 60, даже на 70, это женщины. О причинах этого могут рассуждать психологи и социологи, но как бы там ни было, женщины сегодня в мире более восприимчивы к «продуктам искусства». Увы. Такова реальность. А уж в России это реальность в квадрате.

 Отправлено: 30.03.14 06:02. Заголовок: Большое спасибо за в..

Большое спасибо за встречи с Диной Рубиной: и видео и текст - удовольствие от обоих.

 Отправлено: 31.03.14 19:24. Заголовок: Продолжение интервью..

Продолжение интервью с Еленой Костюкевич (даже если ее роман оказался не таким увлекательным, как бы хотелось, интервью всё равно интересное ) в программе "Непрошедшее время". Скрытый текст

Я попутно исправила довольно много опечаток, но, скорее всего, не все, так что "просьба сообщать редакции о замеченных опечатках"

Цвингер и вокруг него. Часть 2

МАЙЯ ПЕШКОВА: Продолжая тему памяти, говорим с Еленой Костюкович о ее романе «Цвингер», герой которой – литературный агент, работу которого Елена Костюкович знает не понаслышке.

ЕЛЕНА КОСТЮКОВИЧ: Мир не исчезает, если мы нацелены на что-то. И именно эту сложную ситуацию героя, вернее даже не обязательно героя, а сознания, авторского сознания, там повествовательного «я», я захотела попробовать отобразить в романе и считаю это экспериментальным предложением. Я не знаю, воспримут ли это как таковое. Но я это так вот вижу. Да, герой… Почему Вы говорите, он агент? Хотя мы с Вами 15 лет назад об этом говорили. Ну, тогда я уже была агент в принципе. Агент. Вообще слово кошмарное не имеет никакого отношения к этой работе. Я считаю, что продвигать литературу, то есть человек, который знает, что в одной точке пространства мирового какой-то там отшельник в темной келье создал текст. А в другой точке пространства мирового сидит читатель, скребет в затылке, говорит: «Что бы мне прочесть?» И я прекрасно понимаю, будучи просто профессионально связанной всю жизнь, там больше 30 лет, с этой работой, понимаю, сколько фаз надо от писателя до читателя организовать так, чтобы было не стыдно, не мучительно больно за прожитые годы. Я знаю, что как, например, писателю нужно сказать, я не знаю, оторвись уже от этой книжки, отдай ее сюда. Потом отнести ее к издателю и сказать: «Издатель, смотри – книжка. Она сделает счастье твоего издательства». Потом добиться того, чтобы типограф это дело не загубил. Да знаете, как история вот про молоко, сено пошли к корове. Корова сказала: «Так в чем же дело? Я ничего дурного сказать вам не хотела». Ты идешь от издателя совершенно… ты не идешь домой спать, а идешь ты, допустим, в разные газеты узнавать, поняли ли они, какой шедевр родился, хотят ли они написать об этом критику. Потом ты спрашиваешь у какого-нибудь комитета по организации неизвестно чего, что вот ребята, вы тут сидите и ни черта не делаете, мы можем сделать вам презентацию только такую просто, что о ней будут помнить эти стены всю жизнь. Они говорят, ладно, делайте, валяйте, лишь бы нам не надо было работать. Да? Дальше начинается, кто эти «делайте». Это опять мы, которые звоним, листы оповещения электронной почты создаются, листовочки с изображением писателя с подписью, какую книгу написал, почему это… И так далее. И организуешь телевидение и даже следишь за тем, как выставлено в магазинах, появляешься в магазине с вопросом: «Почему вы его повернули? Он лицом стоял, книжка. Зачем затолкали внутрь вот так, как в щель, что только корешок остался?» И все это делает агент, понимаете. Потом он звонит писателю, сидящему по-прежнему в темной келье и который уже накалился: «Как так? Я Джеймс Джойс. Там где…» Ты начинаешь ему рассказывать гадости про его коллег. Это его успокаивает. Не волнуйся, говоришь ты, другим тоже ужасно плохо пришлось, ничего не продали. Эта работа по продвижению какого-то написанного книжного содержания вплоть до материального воплощения, а также до продажи желательно вот читателю. Она началась у нас в России, совсем не так выглядела, как здесь, как в смысле сейчас в моем европейском виде, потому что нужно было обходить цензуру, Вы помните, нужно было обмануть издателя, попробовать ему подсунуть книжку, в которой, скажем, есть какие-то призывы к свободе какой-нибудь такой, чтобы он это не понял. А он настороженный, нахохленный издатель знает, что ему подсовывают, потому он видит во всем… Понимаете, были же расшифровки всяких деталей с точки зрения подрывного содержания. Классический пример, что когда-то был фильм «Внимание! Черепаха». Когда дети в фильме спасают черепашку, а там танковые учения, все это снимали, с 67-го года начиная, этот фильм. А в 68-м возьми и случись Чехословакия. Когда танки вошли в Чехословакию действительно фильм уже был снят практически в этот момент, тем не менее, цензура сказала, то есть вы что? Танки катятся и хотят задавить маленькое… женского рода, начинается на «ч». Черепаха, Чехословакия. Ни в коем случае. И фильм не был выпущен. Вот подобные придирки нам были ужасно опасны в те времена, когда мы хотели обходить цензуру, значит, и идеологию.
Но тогда не было вопроса денежных средств, потому что издательство в принципе, формируя серию, могло взять книжку. И, в общем, как вы помните, не заботились о том, продастся ли она по 2-м причинам. Во-первых, продавалось все. А, во-вторых, потому, что это никого не трогало. Все были на государственной дотации, и вот писали приход – расход. Идеальное состояние. Вообще рай. Если б только не идеология, остальное рай был в этом отношении. Что касается продаж? Боже мой, стояла я в очереди на диком морозе в 79-м году за Эразмом Роттердамским. Вошел милиционер в очередь, растолкал ее грубо, пролез вперед и купил 5 Эразмов Роттердамских, и с ними ушел. Ну, что? Да, идеальный мир для издателей. Такой мир. Все остальные кричали не давайте ему 5 Эразмов. Вот. А он потом развернул, надо было видеть лицо, как он в это дело вчитывался, выйдя из очереди. Ну, вот понимаете, это бытие человека просто проводящего книгу в жизнь. Плюс мой герой, о котором вы спросили, этого романа «Цвингер», который сейчас только что напечатался, вот я сижу, дрожу, думаю, что интересно читатели о нем скажут, как они его читать будут. Это не простой агент. Он архивщик. Он занимается архивными документами. И это ключевая ситуация для нашего разговора о памяти. Когда писатели создают свои художественные книжки, их, конечно, надо обязательно продвигать, помогать им напечатать. Но все-таки там есть писатель, который хотя бы знает, что он написал вот эту новую свою там «Анну Каренину» опять. А ведь архив не скажет ничего. Он лежит такой мертвенький почти. Его…

М. ПЕШКОВА: Бумага сама не заговорит.

Е. КОСТЮКОВИЧ: Бумага сама не заговорит. Рукописи, они не горят. Но они не говорят. Рукописи не говорят. Они лежат. И поэтому огромное значение случайности. Вот я сижу в Нью-Йорке со своей приятельницей, которая вдруг так лениво говорит: «А что? А у нас вот в архиве, ты знаешь, вот это вот…» Ну, там фамилию называет. Я говорю: Как? Как об этом человеке ничего неизвестно? В интернете нет. А у нас, пожалуйста, посмотри в картотеке. Как, - кричу я, - я там всю жизнь за ним охочусь. Я понятия не имела, что у вас архив в Америке. Откуда? – А вывезли после войны. Были некоторые пачки документов, которые сразу попали в Польшу, потом они валялись, потом их куда-то, потом наследник… Ведь эти наследники… Не существует никаких баз данных, куда, чего наследники затащили. Поэтому и наследник человека, который томился там в Японии, на островах для реально перемещенных лиц, после войны бегство, отступление армии… Сейчас я не буду рассказывать всю эту сложную историю. Короче, эти из Японии, они в Калифорнию, и они в Стэнфорде там и лежат. Кто это знал? Я разыскивала его следы в Сибири. Поэтому рукописи не говорят. Им надо дать возможность сказать. К их маленькому ротику надо поднести микрофон. Так что мой герой, он чувствует себя каким-то, понимаете, почти магом, в мистическом пространстве обитает, он надеется, что он сумеет найти, где эти ротики, которые хотят что-то сказать. А они завалены пылью, засыпаны землей, находятся где-то в каких-то или сундуках, или в архивах тех же самых, в которых тоже их никто не ищет. Колоссальное количество фотографий, документов, дневников, заброшенных лежит, потому что нет таких сил человеческих, чтоб все это опять пересмотреть. Ну, а там к памяти. Память – это и живая, и плачущая, и кровавая, и страшная, и веселая. Вот эту память надо как-то вытаскивать. К тому же она наша с Вами, Майя, потому что у нас есть в семье и убитые, и замеченные, и недожившие, недосказавшие. И вот те следы, которые они оставили, материальные следы или даже виртуальные, можно так сказать, потому, чтобы они могли бы сказать, дай им возможность, жизнь высказаться. Да? И вот в этом во всем крошеве импульсов, звуков, полумыслей пребывает герой. С одной стороны у него есть там прямая работа, есть такой-то архив и сякой-то архив. Кстати, эти архивы, которые я там описываю, – это, ну, пародийное описание, расплывчатое, но, тем не менее, реальных архивов, реальных, очень громких случаев, скандальных архивов, которые прошли мимо меня. На этих ярмарках я видела эти все публикации. Это архив Митрохина и архив Долгорукого. То есть я не могу сказать, что их на ярмарке продавали. Я имею в виду, что я видела следы, что таким образом я смогла построить свой сюжет, который не об архиве Митрохина и не об архиве Долгорукого, но они там прозрачно видятся как подпочва такая, как материальный аналог в настоящем мире. Герой занимается архивами. У него есть своя собственная семейная история. И тут опять совпадает: у меня она тоже есть. И неопубликованные документы у меня в ящиках лежали и лежат. Куски из них я всунула в роман. Другие я сама придумала. Но там по сюжету понятно. Там различаются, где настоящие, где мною придуманные. По сюжету видно, хотя я надеюсь, что по стилю не видно, потому что я очень старалась сделать стилизацию на очень правильном уровне. Я старалась. Ну, не то, что я как Герман, режиссер, но тоже пыталась такой иванолапшинизм там произвести. Более того потом за мной все редакторы бегали с криками: «Это что? Так не бывает! Так не говорят». Я говорю: да, так говорили.

М. ПЕШКОВА: Елена Костюкович, «Цвингер» и вокруг, сберегая семейную память на «Эхо Москвы» в «Непрошедшем времени».


М. ПЕШКОВА: Да, семейная память в этом романе неслучайна. Вы внучка искусствоведа Леонида Волынского, книгой которого зачитывались… «7 дней», зачитывалось ни одно поколение. Те дома, где я бывала, и я видела на полке эту книгу, этот зеленый корешок, зеленая обложка. Всегда просила, чтобы эту книгу вытащили. Мне хотелось, простите, что я об этом рассказываю, посмотреть, насколько книга истрепана. Мне хотелось мысленно прочесть, много ли людей ее читали, и я каждый раз понимала, что много.

Е. КОСТЮКОВИЧ: Спасибо огромное.

М. ПЕШКОВА: Потом я эту книгу видела, когда ее выпустила «Терра», и это был очередной юбилей победы.

Е. КОСТЮКОВИЧ: Да.

М. ПЕШКОВА: И снова эта книга, и снова о, радость! Снова Леонид Волынский. И сейчас с кем бы я ни говорила, кому бы я не рассказывала о том, что вышла такая книга, и непременно ее надо иметь, потому что это не то чтиво, которое читается за один раз и вот так отставляется, может быть, на веки веков, а книга, к которой хотелось бы возвращаться, равно как и к судьбе Вашего деда. Волынский – это псевдоним.

Е. КОСТЮКОВИЧ: Да.

М. ПЕШКОВА: Именно по местности, где родился Ваш дед.

Е. КОСТЮКОВИЧ: Да. Тут просто распутать эти цветные ниточки, на изнанке вышивки распутывать легко. Вы знаете, что после войны еврейские фамилии, как вот его была фамилия Рабинович, не приветствовались в печати. Более того, Вы не поверите, я нашла документ, где ему предписывается найти псевдоним. Вот он должен напечатать 1-й свой очерк, по-моему, в «Правде» он шел о спасении картин Дрезденской картинной галереи, и там вот спущена бумага. И она у меня лежала. То есть не у меня, она у бабушки лежала. Царствие ей небесное. Все сохранила идеально она. Временно остановить набор рукописи вплоть до замены псевдонима Рабинович на… пропуск. Значит, и он в этот день становится Волынским. Это время космополитизма и преследования, еврейских фамилий не могло быть в прессе. Это 49-й. Значит, почему он его избирает? У меня есть еще в семье писательница, знаменитая женщина, которая тоже в тот же год тоже избирает и по тому же принципу. Ее фамилия была Коган. Она стала Еленой Ржевской и прославилась как писательница на военную тему, вообще замечательнейшая абсолютно. Значит, почему Коган становится Ржевской, почему Рабинович Волынским становится? Потому, что Коган просидела в Ржевской мясорубке весь этот 42-й год, ни разу не побывав в тылу, всю Ржевскую битву. И потому, что мой дед и воевал на Волыни, и немцами был там в плен взят, и расстреливали там, и сбежал из концлагеря там, вернулся, перешел к своим. Все это Волынь. Естественно, что они брали по месту, где происходило главное событие жизни. Главное событие жизни как положено у человека, прожившего 20-й век в России, – это 2-ая мировая война и опыт собственного в ней участия. Плюс еще у дедушки был прототип такой. Я понимаю, что у него было двойное донышко такое в этом избирании фамилий, и прекрасно. Я просто его понимаю, какой он был дед. Теперь лучше понимаю, написав книгу. У него, безусловно, на слуху было, что вот в том Житомире, где он жил в детстве и вплоть до отъезда уже в столицу, в Житомире на той же самой улице вот в этом доме, значит, его семья Рабиновичей, а рядышком жила семья Флекснеров. И этот человек Флекснер стал Аким Волынский и стал знаменитейший критик искусства, искусствовед во время Серебряного века в России. Известный, кстати, очень в Европе. И когда сейчас при переводе мой книжки в частности на итальянский язык начинает проскакивать вся история с Волынским, путают, путают, путают. Потому, что искусствовед и из Житомира, и Волынский. А они оба придумали псевдоним. Дед взял за ним. Ему, видимо, очень нравился Аким Волынский. Предполагаю. Ну, и что? Это хорошо. Пускай.

М. ПЕШКОВА: Как складывалась жизнь деда до войны? Он был художником.

Е. КОСТЮКОВИЧ: Да, он молодым очень был, он не успел особенно сложиться с жизнью со своей, поскольку ему было 28, когда он ушел на фронт. С другой стороны они же рано все формировались. Он уже был главным художником еврейского театра. Но не потому еврейского, что он Рабинович. Он сначала был в оперном, потом он еще в каком-то, потому что еврейские театры в тот момент давали очень большую интересную работу, возможность самовыражения. Это было большое тогда движение. Да. Художественное. Для начала он уехал в Ленинград, учился в Академии искусств. Потом в Киев, где у него была невеста, бабушка моя. Потом он там уже принялся за производительный труд, и многие спектакли… Он оформлял и после войны. Меня приводили, там были спектакли, оформленные дедом, и конфеты были, Майя, такие в оперном театре просто замечательные, во время спектакля мне их давали, чернослив в шоколаде и грильяж. Не было нигде, кроме как в оперном театре их. Мне приятно было, что у меня дедушка там работает.

М. ПЕШКОВА: Как человек такой скромный, тихий…

Е. КОСТЮКОВИЧ: Да.

М. ПЕШКОВА: Как именно ему доверили искать сокровища, спрятанные немцами в Дрезденской картинной галерее? Ведь мне кажется, Леонид Волынский не был ни ура-патриотом, и он не лез на амбразуры. Это был тихий, тихий творческий человек. Я бы даже сказала, такой кабинетный. Война его сделала таким мужественным, сильным?

Е. КОСТЮКОВИЧ: Да, война их сделала другими. И вы знаете, как им было трудно в нормальную жизнь обратно перейти, как война была тем пространством самовыражения, свободы. Чудовищным пространством! Господи, совершенно не хочу сказать, что они радовались, там будучи. Кошмары, дрянь, убийства, мерзость, грязь. Но, тем не менее, они, конечно, самовыражались. Дедушка попал в Дрезден 5-го, кажется, мая 45-го года. И в нем сработало то, что сработало бы у Вас, у меня, у любого человека, получившего какое-то образование и более-менее со здравым смыслом в голове, что если здесь все покрошили, картинная галерея, о которой я знаю всю жизнь… Ну, вот мы входим в Париж. Вот Лувр. Ну, возникнет же у Вас естественный вопрос, а где же, извиняюсь, Джоконда. Вот то же самое произошло у моего деда. Собственно ничего он не планировал особенно. Он туда прибежал, приехал сразу. У него был найденный план в Бедекере, то есть Бедекер он нашел в каком-то разбомбленном доме в Саксонии, но не в Дрездене. Он приехал уже с путеводителем. Бедекер – путеводитель старинный. Да? Он его там открыл.

Дело в том, что Цвингер – это название этой картинной галереи, примерно как Третьяковка, то есть галерея русского искусства в Москве называется Третьяковка. Так вот называется коллекция старых мастеров в Дрездене, называется Цвингер (от себя добавлю: der Zwinger - по-немецки "клетка"). По зданию. Это здание. Дело в том, что Цвингер очень легко, даже, ну, если, упаси Господь, оно опять почему-то исчезнет в своем построенном виде, можно будет легко его все равно опознать. Потому, что, во-первых, оно идеально привязывается к линии Эльбы. Эльба в этом месте делает такой немножко изгиб. Это как терраса. Там и есть терраса замечательная, которая выходит на низкий берег, с высокого ты смотришь, и там естественно были позиции оборонные, зенитный пункт у немцев, и поэтому легко можно было вот эту точку понять, где это находится. Потом сам Цвингер имеет форму характерную. Это квадрат. Очень красивый. У него угловые галереи, у него там построена Купальня нимф, у него есть Глокеншпиль – это колокольня с игрой колоколов. Ничего, этих колоколов там тогда не было, но в любом случае можно понять, где что стояло. Просто по плану. И были не разрушенные нимфы, сатиры, теламоны, кариатиды, прочие всякие атланты, и были балюстрады, такие столбики резные вот этих каменных балконов. Они сохранились. Я вижу это по нашим семейным фотографиям, потому что дед снимается на их фоне. Поэтому понять, что Цвингер – это Цвингер было можно. Вот когда он туда влетел, у него, видимо, было какое-то свободное время, он, наверное, получил разрешение туда побежать, но он ни с кем еще не договаривался: дай-ка я буду искать картины. И тут началось, что картин нет. Где-то они есть. И он стал рваться к ним, потому что это естественное движение для человека. Тут ценности мирового искусства, значительно более ценные, чем множество других вещей на свете, которые исчезнут, а это останется. И надо их спасать. И дальше все по цепочке. Ему удалось поговорить сначала с каким-то немцем, который сказал, где находится директор музея. Директор музея сбежал. Где находится заместитель? Его тоже нет. Никого невозможно найти. Вдруг находят женщину, которая заведовала собранием скульптур. Вот у меня есть представление о том, что они очень подружились, что по всей видимости она очень истаяла какой-то такой нежной симпатией к моему дедушке. И она ему передала немую карту, сама ее найдя, сама не знавши, где она была, но предполагая, что, видимо, там закрытый шкаф, который нельзя брать ничего внутри. Вот, видимо, там какие-то документы. Они это все взломали, ломиком влезли. И действительно там был план тех захоронок в заброшенных штольнях, подземельях, на чердаках старых замков. 30 пунктов. Но не подписанных ничего. Просто вот так на пустом плане… можно было к реечкам привязывать. Вот так они потом искали. Она ему это передала. Очень, Майя, много времени знали мы только то, что пишет дед, что там была немка, что она была фрау… Как-то он ее, по-моему, Эльза или Вирой, как-то он ее не так называет, что она была смотрительницей коллекции скульптур. Ну, что Вам сказать? Нашла я ее мемуары, нашла ее рукописные мемуары.

М. ПЕШКОВА: Где?

Е. КОСТЮКОВИЧ: В архиве. В том же самом в Дрезденском. Они были не опубликованы, не оприходованы, не изучены, неизвестны.

М. ПЕШКОВА: То есть в Цвингере? В архиве Цвингера?

Е. КОСТЮКОВИЧ: Вот, это вот…

М. ПЕШКОВА: То, что осталось?

Е. КОСТЮКОВИЧ: Да, ну, они не в Цвингере. Они в другом здании. Там есть кучи какие-то. И есть эти рукописные мемуары Рагна Энкенг, существовавшая жизнь. Фотографии я нашла. И она действительно пишет про лейтенанта Рабиновича, как в его глазах что-то там отразилось, как он прислонился к стене, ничего не сказал, как он промолчал и куда-то обернулся. Ну, вот к гадалке не ходи. Для нее это была мужская фигура, в общем, небезразличная, безусловно. И как она с ним моталась и ездила, и как они сидят на какой-то там лужайке в парке и о чем-то говорят, и он ей говорит, что его родители расстреляны немцами, что Чистая правда, Бабий яр, Киев. И потом он говорит: «Зачем все это?» И куда-то отворачивается, она ломает соломинку-травинку. Это все очень художественно, Вы знаете. У меня мороз по коже. А потом я еще поучаствовала в мистическом сеансе. Но это я так в шутку говорю. Приезжаю я в который уже раз в Пильниц, где было временное хранение картин, и где мой дедушка туда их привозил. И куда эта Рагна ездила. И почему-то сопровождающим меня немцам говорю: вот сейчас мы будем искать поваленный ствол. Вот поваленный ствол, там они сидели, там ломали эту травинку. Я прекрасно помню. Начинаю копаться в своих документах, говорю, сейчас я вот описание выну. Это где-то от китайского павильона надо пойти в сторону. Вот сейчас я выну описание. И ничего не нахожу. Проклинаю себя, говорю: дура, не нашла заранее цитату. Ладно. Бог с ней. Пошли. Находим ствол. Дерево растет параллельно земле. Вот так лежит. Ну, я говорю, ну, вот искали. Вот они тут сидели. Вот там въезжала… Вот здесь, значит, с этого двора уже выезжала без картин. Она была пустая, громыхала по этим камням. Все это потом пишу в своем романе «Цвингер». Майя, нет в мемуарах этого дерева! Оно в натуре есть. И я его выдумала. Но я его до того выдумала. Понимаете, что значит, человек врубился в тему? Он увидел, я, дерево, которого там по описаниям нет. Вот этот ствол. Кто будет в Пильнице, рекомендую. Там есть такой огромный ствол дерева, которое сразу выросло параллельно земле, и вот так по земле росло, росло, и свесило свои ветки какие-то такие плакучие, типа может это ива, я не знаю, что это, ветла, в Эльбу. Ну, вот я дерево видела. На нем у меня происходит сцена беседы героев. Я была убеждена, что я вычитала это из мемуаров немки, но в мемуарах немки этого дерева нет. Откуда оно взялось, я не знаю, но в моей голове… Ну, конечно, есть объяснение, смешное правда, что когда я впервые приезжала в Пильниц, ничего ровным счетом вообще не зная, не думая, что я буду писать эту книжку, то тогда я как-то заловила в глаз дерево, и оно у меня там застряло на 30 лет. Ну, это вряд ли.

М. ПЕШКОВА: И еще у Вас было одно открытие…

Е. КОСТЮКОВИЧ: Да.

М. ПЕШКОВА: … о чем Вы написали в романе. И потом спустя некоторое время это подтвердилось. Это связано с находками работ Дрезденской галереи. Как это было?

Е. КОСТЮКОВИЧ: Ой, Майя, это было потому, что какие-то ангелы на небесах создают мне промоушен. Я сама себе не могу, поскольку я одновременно автор и поэтому не должна делать себе промоушен. Так этим занялись какие-то высшие силы. Спасибо им большое. В романе есть сюжет. Он триллерный. Рассказывать его сейчас в эфире «Эха Москвы» означает полностью погубить для людей интерес, чем кончилось, за что боролись, и в чем был собственно весь скандал.

М. ПЕШКОВА: Как Вы могли это предвидеть, я вот…

Е. КОСТЮКОВИЧ: Не знаю. Но я Вам могу сказать просто вот опять же слушателям, что пускай они не боятся, я не буду сейчас портить удовольствие, рассказывать сюжет. Но то, что Гурлитт запрятал картины Дрезденской галереи на миллиард евро, 1500 шедевров Дрезденской галереи были остановлены, никуда не отданы, ни в музей не возвернуты обратно, не заявлены, а тихо в немецком городе в квартире находились эти картины, и тот сидел на них смотрел, уже сын его тоже смотрел, смотрел, любовался, обожал эти картины, вот этот сюжет, он открылся в ноябре 2013 года. Книгу я завершила, полностью весь сюжет создала «Цвингер» там в 12-м, скажем, году. И этот элемент, который имеет большое значение для сюжета, был мною полностью, стопроцентно выдуман. Книга вышла за 3 дня до того, как обнаружили историю с Гурлиттом, с человеком, который картины эти держал, никому не говорил, на них сидел тихо, этот тайник… Хотя тайник был в обыкновенной 2-комнатной квартире, даже не в подземелье, не там, где я залезала их искать. Но у меня такое сюжетное построение, такая идея, вот интрига была придумана просто, ну, от хулиганства. Вот дай-ка я придумаю подобную штуку, что как вот могло бы быть. И вот тебе.

М. ПЕШКОВА: Культуролог, переводчик, писатель Елена Костюкович о семейной памяти в частности о деде, писателе-искусствоведе Леониде Волынском, спасшем в конце войны полотна Дрезденской галереи. Звукорежиссер – Наталья Квасова. Я Майя Пешкова. Программа «Не прошедшее время».

 Отправлено: 06.04.14 03:00. Заголовок: Еще одна передача &#..

Еще одна передача "Диалоги при свидетелях". Встреча со слегка чокнутой, очень милой, смешной Татьяной Устиновой. Не со всем согласна, но смотреть было очень забавно.

 Отправлено: 06.04.14 03:50. Заголовок: Начала смотреть Усти..

Начала смотреть Устинову. Юля, спасибо! А чего, она мне нравится! Очень мне всегда импонирует, когда человек к себе, любимому, относится без пиетета. Нет такого, что он вам всячески демонстрирует: "Вот он - я, центр Вселенной".

А вот это: "Человека переделать нельзя. Нельзя переделать человека, данного вам в личное пользование!" - эти слова следовало бы "отлить в граните" и повесить над входом в каждый ЗАГС.

...Про детские комплексы - ох, всё правильно. Но мне кажется, наши родители и вообще окружающие взрослые как-то на эту тему не задумывались. Хотя хватало одного неосторожного слова, чтобы потом расхлебывать его долго-долго... и хорошо, если не всю жизнь.

Про Анну Каренину - не совсем я согласна с Устиновой. Хотя я с Толстым тоже не согласна, но в других каких-то вопросах. Но это долгий разговор.

Ну, ладно, про администрацию президента завтра уже досмотрю.

 Отправлено: 06.04.14 15:52. Заголовок: Так мне тоже Устинов..

Так мне тоже Устинова понравилась. Представляла я ее немного другой. Но после передачи я поняла, почему у нее такие книги - сказки про Золушку. Вот такой ее образ очень ее книгам подходит.

 Отправлено: 06.04.14 16:46. Заголовок: Досматриваю Устинову..

Досматриваю Устинову. Про телевидение - ой, я как-то попала на "Модный приговор", когда мы подключили Первый канал перед приездом мамы с папой. Одного раза мне хватило. И я тогда окончательно поняла. что сосуществовать с телевизором я не могу категорически. Лично я всегда с удовольствием соглашалась с Вольтером: все жанры хороши, кроме скучного. И бывает гениальный детектив и гениальный приключенческий роман, с сильными страстями и яркими героями, и это заведомо лучше, чем какое-нибудь занудное произведение - но на актуальную тему и с "правильными" героями.

Скрытый текст

Ох, что-то у Максимова лицо стало, как подушка... про другие части тела уже молчу.

 Отправлено: 06.04.14 17:15. Заголовок: Julia пишет: Так мне..

Julia пишет:

цитата:

Так мне тоже Устинова понравилась. Представляла я ее немного другой.

А я что-то даже не задумывалась, какая она. Читала какие-то ее интервью, знала, что она физтех закончила, хотя, как мне кажется, она все-таки по складу своему - гуманитарий, что, в общем-то, потом и сказалось. Когда узнала, что у нее рост - метр 80, многое стало понятно про ее героинь.

цитата:

Но после передачи я поняла, почему у нее такие книги - сказки про Золушку. Вот такой ее образ очень ее книгам подходит.

Я вспомнила, как кто-то (либо Лидия Чуковская, либо Тамара Габбе, точно уже не помню) сказал про Фриду Вигдорову, что она никогда не станет великим писателем, потому что у нее всегда хороший конец. Это - как тот анекдот про фильм "Титаник":

- Почему на главную рлоь не взяли Брюса Уиллиса?
- Потому он бы их всех спас.

Ну, и Светлов тоже вспомнился: "Я сам лучше брошусь под паровоз, чем брошу на рельсы героя".

Скрытый текст

Живые герои Чубатый Тарас Никого не щадил… Я слышу Полуночным часом, Сквозь двери: - Андрий! Я тебя породил!..- Доносится голос Тараса. Прекрасная панна Тиха и бледна, Распущены косы густые, И падает наземь, Как в бурю сосна, Пробитое тело Андрия… Полтавская полночь Над миром встает… Он бродит по саду свирепо, Он против России Неверный поход Задумал — изменник Мазепа. В тесной темнице Сидит Кочубей И мыслит всю ночь о побеге, И в час его казни С постели своей Поднялся Евгений Онегин: - Печорин! Мне страшно! Всюду темно! Мне кажется, старый мой друг, Пока Достоевский сидит в казино, Раскольников глушит старух!.. Звезды уходят, За темным окном Поднялся рассвет из тумана… Толчком паровоза, Крутым колесом Убита Каренина Анна… Товарищи классики! Бросьте чудить! Что это вы, в самом деле, Героев своих Порешили убить На рельсах, В петле, На дуэли?.. Я сам собираюсь Роман написать - Большущий! И с первой страницы Героев начну Ремеслу обучать И сам помаленьку учиться. И если, не в силах Отбросить невроз, Герой заскучает порою,- Я сам лучше кинусь Под паровоз, Чем брошу на рельсы героя. И если в гробу Мне придется лежать,- Я знаю: Печальной толпою На кладбище гроб мой Пойдут провожать Спасенные мною герои. Прохожий застынет И спросит тепло: - Кто это умер, приятель? - Герои ответят: - Умер Светлов! Он был настоящий писатель!

 Отправлено: 06.04.14 17:57. Заголовок: И "Книжное казин..

И "Книжное казино" с Диной Рубиной. Пока - посмотреть. Потом добавлю стенограмму.

 Отправлено: 06.04.14 18:16. Заголовок: Жень, классный стих,..

Жень, классный стих, спасибо! Даже не знала, что Светлов на такие способен . У меня он все больше с "Гренадой" ассоциируется, "Каховкой" и "Маленьким барабанщиком".

Про Устинову обязательно посмотрю. Улыбнулась, когда вдруг увидела в одном посте про Устинову и "Титаник". Последняя передача, где я ее видела, была как раз про Титаник. ( Это интересная версия гибели корабля, к столкновению с айсбергом отношения не имеющая - это мне старший сынуля такие ссылки подбрасывает, он на "Титанике" совершенно помешан, знает про него все, ну я бывает, смотрю - мне интересно все, к "официальным версиям", которые чаще всего стопроцентное вранье, отношения не имеющее). Устинова, похоже, эту версию разделяет, раз согласилась участвовать.

За Рубину тоже спасибо.

 Отправлено: 06.04.14 18:59. Заголовок: Элен пишет: Улыбнула..

Элен пишет:

цитата:

Улыбнулась, когда вдруг увидела в одном посте про Устинову и "Титаник". Последняя передача, где я ее видела, была как раз про Титаник.

Лен, у меня "Титаник" возник чисто ассоциативно: Устинова пишет книги с хорошими концами - великий писатель редко пишет книги с хорошими концами - а если плохой конец отменить никак нельзя, то главного героя не играет Брюс Уиллис.

А у Михаила Светлова много хороших стихов...

 Отправлено: 06.04.14 19:46. Заголовок: Жень, да я в курсе в..

Жень, да я в курсе во всем 3-м пунктам!

 Отправлено: 07.04.14 03:16. Заголовок: С удовольствием посм..

С удовольствием посмотрела "Книжное казино" с Диной Рубиной. Понравилась идея с белым цветом обложек для "Русской канарейки". Замечательно - специально поехать в Париж, чтобы найти квартирку для героя книги. Здорово, что Рубина довольна работой по экранизации ее книги. Очень хорошо отзывалась о работе Хаматовой и Миронова. Хочется надеяться, что фильм получится. Относительно событий в России, вероятно, она права. А за музыкальное образование обидно, хотя оно и помогает ей писать книги и слушать людей. А вопросы-то какие простые задавали. Я тоже ответы знаю и книги эти хочу.

 Отправлено: 16.04.14 02:28. Заголовок: Очень даже я согласн..

Очень даже я согласна с Виктором Ерофеевым:

Писатель Виктор Ерофеев: «Чиновники должны помогать культуре, а не выкручивать ей руки»

Мария Михайлова ("Новые Известия")

На минувшей неделе Министерство культуры обнародовало материалы и предложения к проекту основ государственной культурной политики. Опубликованные тезисы документа вызвали бурную дискуссию и возмущение многих деятелей культуры и науки. В частности, идея «об отказе от принципов мультикультурализма и толерантности» или мысль о том, что «Россия – не Европа». В интервью «НИ» писатель Виктор ЕРОФЕЕВ рассказал о том, почему он со своими коллегами из Пен-центра выступает против принятия подобного документа.

– Виктор Владимирович, вы подписали обращение деятелей культуры и ученых против тезисов, озвученных в материалах и предложениях к проекту основ государственной культурной политики…

– Да, я подписал. Я вообще считаю, что чиновники и бюрократы не вольны в определениях, что такое Россия и что такое Европа. Чиновники должны служить и помогать библиотекам, Домам культуры и прочее. Но они не должны решать вопросы, которые вне их компетенции. Это во-первых. Во-вторых, я считаю, что в культурном отношении Россия – абсолютно европейская страна по своему дискурсу, по своей манере мыслить и разговаривать. Другое дело, что мы, конечно, самостоятельны, но Европа оказала на нас воздействие во всех отношениях, и поэтому отказываться от Европы – это все равно, что отказываться от одного из родителей. И мне кажется, что это так близоруко… Это уже случалось не раз, и во времена Николая I, и во времена Александра III. Сейчас XXI век на дворе, и можно было бы уже изучить эти исторические примеры… Но нет – опять то же невежество! Я тоже не думаю, что Европа и Россия – это одно и то же. Но ведь и Япония – это не Запад. Нам надо брать все лучшее, что есть в западной цивилизации, как это сделала Япония. Я считаю, что даже объективно идти против Европы, против Запада, против Америки, мне кажется, – это безумие. Это против интересов нашего государства, против нашего русского патриотизма, против будущего России. Это реальный заскок! С этим надо спорить и бороться.

– Вы считаете, что возможно воспрепятствовать принятию документа или его можно переформатировать?
– Я не знаю. Я не думаю, что бюрократы прислушаются, но, по крайней мере, сказать о том, что это глупость и это опасно для страны, – надо. Вы знаете, после декабристского восстания Николай I принял в 1826 году страшные драконовские меры против культуры, но потом их отменил довольно быстро, потому что понял, что так не делается. И я надеюсь, что наши, по крайней мере, не будут глупее Николая I.

– Как вы относитесь к тезису о необходимости отказаться от мультикультурализма и толерантности?

– Это тоже ошибка, потому что наша страна мультикультурна во всех отношениях. И в смысле национальном, и в смысле эмоциональном. Кому-то хочется использовать эти вещи именно сейчас, когда все очень политизировано и нагрето, но надеюсь, что это желание у людей довольно быстро пройдет. Я бы не хотел, чтобы это имело какие-то последствия, потому что эта глупость реально наносит вред стране.

– А как вы относитесь к тому, что провозглашается принцип преемственности от Российской империи че рез СССР к сегодняшнему российскому государству?

– Я считаю, что преемственность – это совсем неплохо, но если читать Пушкина, то он был либералом. А Пушкин – это наше всё! И это надо помнить. Я считаю, что у русской империи надо брать культуру и у Советского Союза брать то, что было создано, а не те грехи, которые водились за теми и за другими. Вообще, правильное отношение к истории – это понимание, что можно брать на вооружение, а что не брать, а любить в ней все – невозможно. Я думаю, что культура позволяет себе развиваться гораздо более свободно, чем те бюрократы, которые об этом задумываются, поэтому она как развивается, так и развивается. Ей можно ставить препятствия, все равно будут появляться те книги и те произведения, которые не очень нравятся бюрократам. Чиновники должны помогать культуре, а не ломать и не выкручивать ей руки.

– Министр культуры говорит о том, что государство будет инвестировать только «социально значимые» проекты…

– Министр культуры – человек исторического образования, и, возможно, в какой-то момент ему не хватило в нашем культурном развитии самодостаточности России. Я к этому отношусь, прямо скажем, с пониманием. Но нельзя взять все и развернуть на 180 градусов… И как определять, что духоподъемно, а что нет?

– И кто это будет решать?

– Эт,о кстати, тоже хороший вопрос, кто будет решать – бюрократ или культурный человек? Вот «Героя нашего времени» Лермонтова изучали и изучают в школе, а при Николае I «Герой нашего времени» был запрещен…

 Отправлено: 19.04.14 00:13. Заголовок: Интервью Анны Наринс..

Интервью Анны Наринской в "Коммерсанте" с Еленой Цезаревной Чуковской:

«Она никогда не пыталась сговориться»

Елена Чуковская о судьбе Лидии Чуковской и ее сочинений

Издательство "Время" завершило выпуск 11-томного собрания сочинений Лидии Корнеевны Чуковской. Анна Наринская поговорила с ее дочерью и публикатором Еленой Цезаревной Чуковской

Одиннадцать томов — это прямо-таки солидное собрание сочинений.

Ну, три тома составляют "Записки об Анне Ахматовой" — самое популярное произведение Лидии Корнеевны, а кроме того, некоторые из этих томов — томики, а не тома. Но вообще наследие Лидии Корнеевны довольно велико. Она, например, всю жизнь вела дневник. И если дневник Чуковского занимал 29 тетрадей (а мы с помощницей Корнея Ивановича Кларой Лозовской занимались разбором текста и составлением комментариев к нему лет десять), то у Лидии Корнеевны — 260 тетрадей. Причем это только с 38 года (все, что было до того, уничтожено).

К основательному разбору этого дневника я приступила только два года назад — мне тогда было уже 80 лет,— так что на то, чтобы разобрать все, мне уже не хватает жизни. Я сделала несколько выборок ее дневниковых записей: о Бродском, о Солженицыне — они вошли в это собрание. Совсем недавно я сделала компиляцию из записей Лидии Корнеевны о ее попытках напечатать повесть "Софья Петровна".

Ведь именно "Софью Петровну" она считала своей главной книгой.

Да, своей главной книгой и "своей болью", как она выразилась в одном из своих стихотворений.

Она писала эту повесть в 39-40-х годах — о том, что творилось в Ленинграде в тюремных очередях 30-х годов. Для мамы это была часть ее жизни: мой отчим — физик-теоретик Матвей Петрович Бронштейн был арестован в 37 году и расстрелян в 38-м. Это время Лидия Корнеевна провела в тюремных очередях. Но героиней повести стала женщина совсем другого склада, чем она сама. Это мать, у которой арестовывают сына, и она совершенно не понимает, как могла произойти такая несправедливость.

Потому что она доверяет родному советскому государству и товарищу Сталину.

Да, она истинно советский человек, доверяющий всему. Она машинистка в издательстве, она ходит на собрания, занимается общественной работой. Сын тоже процветает, трудится на заводе, его портрет печатают в газете "Правда", и вдруг его арестовывают. Оказывается, он враг народа...

Среди прочего там описывается, как сама Софья Петровна и ее сотрудница, влюбленная в ее сына, после его ареста становятся вдруг как будто прокаженными — никто не хочет иметь с ними дела, их сторонятся. Это — часть личного опыта Лидии Корнеевны? С ней тоже так было после ареста ее мужа?

С ней было иначе. Это время — 1937 год — было для нее рубежом во всех отношениях. Тогда не только посадили Матвея Петровича, но и разогнали редакцию ленинградского Детиздата, руководимую Маршаком (там Лидия Корнеевна работала предыдущие десять лет). Посадили ее лучших подруг — Тамару Григорьевну Габбе и Александру Иосифовну Любарскую. За самой Лидией Корнеевной тоже приходили, но она в это время уехала в Москву и потом долго не возвращалась в Ленинград. И ее не арестовали, хотя существует отчет НКВД о том, что творится с семьями арестованных — и напротив ее имени стоит "арест оформляется". Ее мир опустел и без того, чтобы ее сторонились.

Одна из удивительных вещей, связанных с "Софьей Петровной", лежит вне текста. Ведь кажется, многие тогда втайне должны были писать подобное. А сейчас мы видим — о том, что творилось на воле во время репрессий, если не иметь в виду ортодоксальные советские тексты, практически никто не писал. Во всяком случае, до нас практически ничего не дошло.

Да, тем ценнее этот небольшой текст. Он был написан в школьной тетрадочке. Мне тогда было восемь лет, и — я очень этим горжусь — мне доверили нумеровать страницы. Я ставила цифры красным карандашом. Эта тетрадочка хранилась у маминого знакомого в блокадном Ленинграде.

А почему она ее отдала?

Перед войной она прочитала эту повесть нескольким своим друзьям — такое тогда часто происходило, никто и не задумывался об источнике "утечки" — в Большом доме стало известно, что у нее есть какой-то документ о 37 годе. В НКВД вызвали мою няню. И мама решила опять уехать из Ленинграда. И она уехала — просто уехала, оставивши квартиру и все вещи, а тетрадочку отдала на хранение. А тут началась война. И когда она вернулась в 1944 году в Ленинград, в квартире жили чужие люди, вещи пропали, а тетрадочка как раз оказалась сохраненной. Знакомый умер в блокаду, но перед смертью передал рукопись своей сестре.

Это как будто специальная такая антитеза тому, кто донес. Мне кажется, это очень важно сейчас осознавать про то время. Сейчас принято вспоминать фразу Довлатова о 40 миллионах доносов, которые написали тогда наши сограждане, говорить о том, что сталинская диктатура растлевала всех. Но важно помнить о тех, кто не поддавался растлению. И их было не так мало.

Да. Хотя "Софья Петровна" — скорее о тех, кто поддался. Не растлению, а одурманиванию.

После XX съезда Лидия Корнеевна дала эту повесть перепечатать и в 1962 году сделала попытку опубликовать. И, делая недавно выборку о судьбе "Софьи Петровны" из маминых дневниковых записей, я восстановила цепочку событий. 16 ноября 1962 года вышел "Один день Ивана Денисовича". В это время "Софья Петровна" была принята к печати в издательстве "Советский писатель" и в журнале "Сибирские огни". 1 декабря Хрущев пришел на выставку в Манеже и разгромил художников, а 18 декабря было спущено предписание закончить публикации о лагерях. И дальше журнал отказался печатать повесть, а издательство расторгло договор. Приоткрывшаяся было дверь захлопнулась. В ее дневниках того времени чуть ли не ежедневные записи о том, как она обходит разные журналы, пытаясь добиться публикации,— но все, это уже невозможно.

А когда "Софья Петровна" вышла в России?

Только в 1988 году. И мне очень обидно за мамину писательскую судьбу. Потому что (и это видно по письмам первых "самиздатских" читателей) если б этот текст оказался доступным тому поколению, которое все это пережило, его восприятие было б совсем другим. А сейчас это "еще одно свидетельство" того, что все уже и так знают.

Но даже не став известной писательницей, Лидия Корнеевна была очень важной для советской интеллигенции фигурой. Для некоторого круга людей она — заступавшаяся за Синявского и Даниэля, восставшая против травли Сахарова и Солженицына и исключенная за это из Союза писателей — была, если не бояться пышных выражений, моральным компасом. Со всеми вытекающими — ею восхищались, над нею исподтишка посмеивались.

Да, и точно как Корней Иванович огорчался, что он в общем сознании детский писатель, в то время как он сам он себя считал критиком, так и Лидия Корнеевна не была в восторге от того, что в ее среде ее главным образом воспринимали как этот самый моральный компас. У нее есть такая запись: "Вот, все пишут о моем мужестве. Гм". Она все-таки была литератором. И даже мастером художественного слова — именно поэтому так действуют ее публицистические вещи. Или ее записи об Ахматовой. Вот, например, Маковицкий написал четыре тома о Толстом — это, конечно, ценный источник, но попробуйте их прочитать. Но о том, как она писала, о том, что она за писатель, никто не думает, никто этого не отмечает. Отмечают постоянно ее мужество.

Отмечают ее бескомпромиссность, несгибаемость, твердость ее убеждений, удивительное умение сделать выбор раз и навсегда, умение говорить "нет" — в общем, те качества, которые сегодня становятся все более актуальны.

Что до актуальности, то сказать, как она вела бы себя сейчас, довольно трудно. Например, в 90-е годы она говорила: "Я не хочу жить при капитализме". Она помнила (и не любила) нэп, она помнила царившее тогда неравенство, нищету, из которой выбивалась ее семья,— и ей это все не нравилось. Про то, "как бы она вела себя сейчас", можно сказать одно — она вела бы себя очень определенно. Для нее эти бесконечные отодвигания границ, эти компромиссы, которыми ознаменованы сегодняшние дни, были совершенно неприемлемы. Ее взгляд мог быть даже ошибочным, а чаще — слишком твердым, слишком неколебимым. С ней совершенно невозможно было договориться. Когда в 1988 году стали печатать в журнале "Нева" "Софью Петровну", цензура не хотела пропускать слова "спецотдел", и из журнала позвонили и попросили заменить это одно слово. И Лидия Корнеевна сказала: "Я 50 лет ждала, я еще подожду" — и не стала менять. Время было уже мягкое, и в конце концов "спецотдел" оставили.

Она держалась всегда абсолютно четко и последовательно. И если б, скажем, сегодня она решила, что она рада присоединению Крыма, то она б вписалась бы "за" и ходила б с высоко поднятой головой, а если — нет, то она "подписантам" в прямом смысле слова не подавала бы руки. Я помню, как-то ей позвонила знакомая и что-то не то сказала о Солженицыне. Лидия Корнеевна ответила: "Я не разрешаю в таком тоне говорить о Солженицыне", положила трубку и более с этой дамой никогда не общалась.

В каком-то смысле так легче жить. То есть внешне, конечно, труднее, а внутренне — легче.

Как вам сказать? Ну вот она сделала работу о Герцене, поспорила с редакцией, забрала работу, положила на антресоли. Сделала работу о "Хаджи-Мурате", поспорила с редакцией, забрала работу, положила на антресоли. Сделала школьную хрестоматию по литературе — поспорила с редакцией, забрала, положила на антресоли. Она не принимала никаких поправок — не только цензурных, но и стилистических. Она не пыталась сговориться, а сразу шла на разрыв. Поэтому большая часть ее работ советского времени просто пропала. Так что, поступая так, как она поступала, от мук совести и сожалений по поводу компромиссов она избавлялась. Но "внешне", как вы выражаетесь, это была очень тяжелая жизнь.

 Отправлено: 24.04.14 12:22. Заголовок: Людмила Улицкая удос..

Людмила Улицкая удостоена Государственной премии Австрии
click here
Писательница, чьи работы переведены на более чем 10 языков, получит награду в области европейской литературы за 2014 год, как "один из самых выдающихся новеллистов Европы".

71-летняя российская писательница Людмила Улицкая удостоена Государственной премии Австрии в области европейской литературы за 2014 год, сообщает в среду, 23 апреля, информационное агентство dpa. Обосновывая это решение, министр культуры Австрии Йозеф Остермайер (Josef Ostermayer) заявил: "Людмила Улицкая относится к самым выдающимся европейским новеллистам. Это неподкупный автор, который умело сочетает русские и еврейские традиции повествования с современными литературными приемами".
Вручение премии, которая составляет 25 тысяч евро, состоится в Зальцбурге в июле. Ранее Государственной премии Австрии удостаивались также итальянский писатель Умберто Эко и английская писательница Дорис Лессинг, которая также является лауреатом Нобелевской премии по литературе.

 Отправлено: 25.04.14 01:29. Заголовок: Очень рада за Улицку..

Очень рада за Улицкую и за Австрию.