Цель людей и цель планет К Богу тайная дорога. Но какая цель у Бога? Неужели цели нет?
Или эти:
* * * Ах, наверное, Анна Андревна, Вы вовсе не правы. Не из сора родятся стихи, А из горькой отравы, А из горькой и жгучей, Которая корчит и травит. И погубит. И только травинку Для строчки оставит.
Или -
*** Вот и все. Смежили очи гении. И когда померкли небеса, Словно в опустевшем помещении Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем слово залежалое, Говорим и вяло и темно. Как нас чествуют и как нас жалуют! Нету их. И все разрешено.
"Мои мечты и чувства в сотый раз Идут к тебе дорогой пилигримов" В. Шекспир
Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров, мира и горя мимо, мимо Мекки и Рима, синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы. Увечны они, горбаты, голодны, полуодеты, глаза их полны заката, сердца их полны рассвета. За ними поют пустыни, вспыхивают зарницы, звезды горят над ними, и хрипло кричат им птицы: что мир останется прежним, да, останется прежним, ослепительно снежным, и сомнительно нежным, мир останется лживым, мир останется вечным, может быть, постижимым, но все-таки бесконечным. И, значит, не будет толка от веры в себя да в Бога. ...И, значит, остались только иллюзия и дорога. И быть над землей закатам, и быть над землей рассветам. Удобрить ее солдатам. Одобрить ее поэтам.
Отправлено: 25.10.13 04:18. Заголовок: Одно из моих любимых..
Одно из моих любимых с юности стихотворений...
Попался курсе на четвертом сборник Ахматовой "Бег времени", такая скромная белая книжечка... Я ее прочитала и пропала. Поверить не могла, что в ХХ веке писались ТАКИЕ стихи, нас же всё больше на Друниной воспитывали... И вдруг:
Пусть голоса органа снова грянут, Как первая весенняя гроза: Из-за плеча твоей невесты глянут Мои полузакрытые глаза.
Семь дней любви, семь грозных лет разлуки, Война, мятеж, опустошенный дом, В крови невинной маленькие руки, Седая прядь над розовым виском.
Отправлено: 25.10.13 04:36. Заголовок: Ю. Друнина Полжизни..
Ю. Друнина
Полжизни мы теряем из-за спешки. Спеша, не замечаем мы подчас Ни лужицы на шляпке сыроежки, Ни боли в глубине любимых глаз… И лишь, как говорится, на закате, Средь суеты, в плену успеха, вдруг, Тебя безжалостно за горло схватит Холодными ручищами испуг: Жил на бегу, за призраком в погоне, В сетях забот и неотложных дел… А может главное – и проворонил… А может главное – и проглядел…
***
Ф. Сологуб.
Мы людей не продаем За наличные, Но мы цепи им куем, Всё приличные,—
И не сами, а нужда,— Цепи прочные, Ну а сами мы всегда Непорочные.
***
А. Ахматова.
Как белый камень в глубине колодца, Лежит во мне одно воспоминанье. Я не могу и не хочу бороться: Оно — веселье и оно — страданье.
Мне кажется, что тот, кто близко взглянет В мои глаза, его увидит сразу. Печальней и задумчивее станет Внимающего скорбному рассказу.
Я ведаю, что боги превращали Людей в предметы, не убив сознанья, Чтоб вечно жили дивные печали. Ты превращен в мое воспоминанье.
Отправлено: 25.10.13 14:03. Заголовок: Алла пишет: А почему..
Алла пишет:
цитата:
А почему воспитывали? Я что-то не припомню у Друниной стихов о партии и правительстве - о любви и о войне...
При чем тут партия и првильтельство? Я именно стихи о любви в виду и имела. У Друниной, против которой я ничего не имею, всё было понятно и привычно, никаких открытий, и у нее было много сюжетных стихов. У Ахматовой же меня поразил совершенно иной поэтический язык. И даже в двадцать лет было понятно, что это совершенно иной уровень мастерства. Звук, наполненность слова... этого не объяснишь... это - как музыка.
Так было написано "нас всё больше воспитывали...". Вот я и не поняла.
Eugenia пишет:
цитата:
Я именно стихи о любви в виду и имела. У Друниной, против которой я ничего не имею, всё было понятно и привычно, никаких открытий, и у нее было много сюжетных стихов. У Ахматовой же меня поразил совершенно иной поэтический язык. И даже в двадцать лет было понятно, что это совершенно иной уровень мастерства. Звук, наполненность слова... этого не объяснишь... это - как музыка.
Так это понятно, ведь поколения же разные, годы начала творчества в разные эпохи. У Ахматовой -"сжала руки под темной вуалью...", "...терпкой печалью напоила..." - одна судьба, у Друниной - другая, отсюда и сюжетные стихи. И круг общения каждой - вне сравнения. Жень, так об уровне мастерства даже не говорю, сравнивать нельзя вообще. Ахматова для меня - №1 (пусть даже с годами душа все больше расположена к Цветаевой).
Сообщение: 1277
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 13.03.14 14:01. Заголовок: Инна Лиснянская Я п..
Инна Лиснянская
Я пишу никому, потому что сама я никто, Я пишу никуда, потому что сама я нигде, А как вспомню про страх и про совесть, про это и то,- Пузыри на воде, пузыри, пузыри на воде...
И в смятенье терзаю видавшую виды тетрадь: Неужели опять кто-то трубку закурит в Кремле, Ну, а мы в табачок да и в дым превратимся опять,— И пойдут пузыри по земле, пузыри по земле...
Что ответит бумага на этот вопрос непростой? Ничего. Ей неведом ответчик, неведом истец, Не поймет, почему как невесту под белой фатой, И сегодня старуху-идею ведем под венец,
А как станет вникать — удивительно, черт побери! — Пузыри в небесах, пузыри в небесах, пузыри...
Сообщение: 1333
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 24.03.14 03:36. Заголовок: Юрий Левитанский ПО..
Юрий Левитанский
ПОСЛАНИЕ ЮНЫМ ДРУЗЬЯМ
Я, побывавший там, где вы не бывали, я, повидавший то, чего вы не видали, я, уже т а м стоявший одной ногою, я говорю вам — жизнь все равно прекрасна.
Да, говорю я, жизнь все равно прекрасна, даже когда трудна и когда опасна, даже когда несносна, почти ужасна — жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.
Вот оглянусь назад — далека дорога. Вот погляжу вперед — впереди немного. Что же там позади? Города и страны. Женщины были — Жанны, Марии, Анны. Дружба была и верность. Вражда и злоба. Комья земли стучали о крышку гроба. Старец Харон над темною той рекою ласково так помахивал мне рукою — дескать, иди сюда, ничего не бойся, вот, дескать, лодочка, сядем, мол, да поедем...
Как я цеплялся жадно за каждый кустик! Как я ногтями в землю впивался эту! Нет, повторял в беспамятстве, не поеду! Здесь, говорил я, здесь хочу оставаться!
Ниточка жизни. Шарик, непрочно свитый. Зыбкий туман надежды. Дымок соблазна. Штопаный-перештопаный, мятый, битый, жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.
Да, говорю, прекрасна и бесподобна, как там ни своевольна и ни строптива — ибо к тому же знаю весьма подробно, что собой представляет альтернатива...
Робкая речь ручья. Перезвон капели. Мартовской брагой дышат речные броды. Лопнула почка. Птицы в лесу запели. Вечный и мудрый круговорот природы.
Небо багрово-красно перед восходом. Лес опустел. Морозно вокруг и ясно. Здравствуй, мой друг воробушек, с Новым годом! Холодно, братец, а все равно — прекрасно!
Сообщение: 1737
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 26.06.14 17:44. Заголовок: И к 125-летию со дня..
И к 125-летию со дня рождения Анны Ахматовой - эссе Валерии Новодворской в "New Times": «Я приснюсь тебе черной овцою» Анна Ахматова свидетельствует против Сталина
Фотопортрет Анны Ахматовой работы Льва Горнунга, 1936 г. /ИТАР-ТАСС
В своем «Реквиеме», который нельзя было записывать и который учила наизусть Лидия Чуковская, напечатанном в России только в 1987 году, Анна Ахматова обращается к Сталину так: «Я приснюсь тебе черной овцою на нетвердых, сухих ногах, Подойду, заблею, завою: «Сладко ль ужинал, падишах? Ты вселенную держишь, как бусу, светлой волей Аллаха храним... Так пришелся ль сынок мой по вкусу и тебе, и деткам твоим?»
У Анны Ахматовой (Горенко), великого русского поэта, чей 125-летний юбилей мы отметим 23 июня, Родина отняла многое. Ленин отнял мужа, блестящего поэта Николая Гумилева, расстрелянного в 1921 году где-то на станции Бернгардовка (могилу так и не нашли). Сталин отнял сына, ученого Льва Гумилева, арестованного в 1938 году. В 1943-м его выпустили, чтобы опять посадить в 1949-м — уже до конца, до оттепели, до 1956 года. В 1953-м умрет в лагере от голода ее второй муж — Николай Николаевич Пунин. А теперь Анну Андреевну хотят лишить загробного покоя. Возвращение имени Сталина городу на Волге — подлое, незаслуженное оскорбление и ей, и миллионам сталинских жертв.
«Реквием» — это сага о сталинизме.
«Ты спроси у моих современниц, Каторжанок, стопятниц, пленниц, И тебе порасскажем мы, Как в беспамятном жили страхе, Как растили детей для плахи, Для застенка и для тюрьмы».
Почему бы не дать им проголосовать на задуманном Путиным референдуме? Анна Андреевна оставила прозаический текст, который предварял «Реквием». Вот бы его напечатать на бюллетенях для голосования: «Сталин — самый великий палач, какого знала история. Чингисхан, Гитлер — мальчишки перед ним... Теперь выяснилось, что лично товарищ Сталин указывал, кого бить и как бить. Оглашены распоряжения товарища Сталина — это резолюции обер-палача на воплях, на стонах из пыточных камер. Я надеюсь, что эти слова будут запечатлены в учебниках, и школьники будут их учить наизусть».
«Сталин — самый великий палач, какого знала история. Чингисхан, Гитлер — мальчишки перед ним...»
Ради сына, Левы, Ахматовой приходилось молчать, быть тише воды и ниже травы, в войну писать агитки, которые читали по радио, скрывать свои стихи, даже соглашаться публично с оскорблениями тов. Жданова, который растоптал ее в своем докладе о журналах «Звезда» и «Ленинград» (1946). Вот что там было сказано о всемирно признанном поэте: «До убожества ограничен диапазон ее поэзии — поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и моленной». Уже после второго ареста Левы заезжая американская делегация поинтересовалась, что она об этом докладе думает. Привезенная на эту встречу «искусствоведами в штатском» из МГБ Ахматова ответила, что целиком и полностью с докладом согласна. Это была цена за сломанную, но не отнятую жизнь Левы.
Ахматову не печатали 16 лет: с 1924 по 1940 год. Она с трудом жила переводами. После ждановского доклада ее не печатали еще 12 лет, на этот раз — до 1958-го. Даже талонов в столовую Дома творчества в Комарове под Ленинградом ее лишили. Ей помогали друзья, в частности Ардовы, спасавшие старого поэта от голодной смерти.
Анна Ахматова умерла в 1966-м, не увидев напечатанного на Родине «Реквиема», но и не узнав, что имя Сталина может быть возвращено на географическую карту. Вот маленькая акварель его эпохи из «Реквиема»:
«Это было, когда улыбался Только мертвый, спокойствию рад. И ненужным привеском болтался Возле тюрем своих Ленинград. И когда, обезумев от муки, Шли уже осужденных полки, И короткую песню разлуки Паровозные пели гудки. Звезды смерти стояли над нами, И безвинная корчилась Русь Под кровавыми сапогами И под шинами "черных марусь"».
Сообщение: 1743
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 27.06.14 16:10. Заголовок: Julia пишет: Интерес..
Julia пишет:
цитата:
Интересно, в тесте про Ахматову кто-нибудь, кроме "Лидии Чуковской", еще есть.
Есть. Например, Роман Тименчик. Автор книг об Ахматовой. И написано примерно так: "Он знает про Ахматову больше, чем знала сама Ахматова". (Это я потом еще раз прошла тест, когда уже знала, какие у меня в первый раз были ошибки.)
Сообщение: 1822
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 24.07.14 02:52. Заголовок: И то стихотворение Б..
И то стихотворение Бориса Пастернака полностью. Очень его люблю.
Годами когда-нибудь в зале концертной Мне Брамса сыграют, — тоской изойду, Я вздрогну, я вспомню союз шестисердый, Прогулки, купанье и клумбу в саду.
Художницы робкой, как сон, крутолобость, С беззлобной улыбкой, улыбкой взахлеб, Улыбкой, огромной и светлой, как глобус, Художницы облик, улыбку и лоб.
Мне Брамса сыграют, — я вздрогну, я сдамся, Я вспомню покупку припасов и круп, Ступеньки террасы и комнат убранство, И брата, и сына, и клумбу, и дуб.
Художница пачкала красками траву, Роняла палитру, совала в халат Набор рисовальный и пачки отравы, Что «Басмой» зовутся и астму сулят.
Мне Брамса сыграют, — я сдамся, я вспомню Упрямую заросль, и кровлю, и вход, Балкон полутемный и комнат питомник, Улыбку, и облик, и брови, и рот.
И сразу же буду слезами увлажен И вымокну раньше, чем выплачусь я. Горючая давность ударит из скважин, Околицы, лица, друзья и семья.
И станут кружком на лужке интермеццо, Руками, как дерево, песнь охватив, Как тени, вертеться четыре семейства Под чистый, как детство, немецкий мотив.
Двухсотлетний юбилей Михаила Юрьевича Лермонтова прошел на редкость сдержанно, чтобы не сказать скромно. Концерт в Большом, мероприятия в Пятигорске и Тарханах (последнее – с Высочайшим участием), ряд телепрограмм на центральных каналах. В целом освоено на означенные нужды, по сообщению Минкульта, 300 млрд рублей.
Ну, скажем так: без помпы. С 200-летием Пушкина в 1999 году не сравнить. Тогда реально был большой национальный праздник, по размаху уступавший разве что грандиозному радостному ликованию по поводу столетия смерти поэта в 1937 году.
Лермонтов всегда был вторым, планида у него такая. Он всегда был на полшага позади Пушкина, всегда хоть немного, но в его тени – при том, конечно, что у солнца нет тени.
Лермонтов – не просто младший современник Пушкина. 15 лет разницы в возрасте между ними составили эпоху.
Пушкин рос при Александре. В друзьях – герои Отечественной войны. «Все они красавцы, все они – таланты, все они – поэты», и скинуты ментики, и разговоры о судьбах Родины до утра, и пьянит романтика причастности к великой и гордой истории, и пенится в голубой крови шампанское свободы.
То ли дело – Николай. «Скука, холод и гранит». Пушкин умер. И Лермонтов сразу, с низкого старта выдает литой, чеканный стих-вызов.
«На смерть поэта».
В советских учебниках литературы, надо отдать им должное, было точное, исчерпывающее выражение – «свободолюбивая лирика». Лермонтову 22 года. За оставшиеся четыре года жизни он напишет все остальное – полное Академическое собрание своих сочинений. В стихах и прозе. Создаст целый мир, в котором можно жить. И можно сойти с ума. Врубель будет до полного безумия переписывать и переписывать своего, т. е. лермонтовского Демона.
По мировоззрению, как и всякий русский дворянин и офицер, Лермонтов, разумеется, до мозга костей патриот. И трудно сказать, какой из его прославленных стихов более патриотичен – «Бородино» с его гордостью или «Прощай, немытая Россия» с его горечью.
По масштабу дарования, по колоссальной мощи таланта он сопоставим с Пушкиным – т. е. всемирного класса гений.
Его стих – столь же отточенный, совершенный и столь же глубокий, как эталонный пушкинский. Возможно, он чуть уступает в летящей, божественной легкости, но в нем больше терпкости, страстности и какой-то материальной объемности.
Лермонтов творит в формате 3Д.
«В полдневный жар в долине Дагестане».
«Белеет парус одинокий в тумане море голубом».
«По небу полуночи ангел летел, и тихую песню он пел».
Это – Лермонтов. Только Он. Больше никто так не писал и никогда не напишет.
Пушкин – светлый ангел русской словесности. Лермонтов – ее вечно юный демон.
Один – прозрачен, как воздух. Другой – неотразимо загадочен.
Но у нас страна вертикальная. Река – Волга. Поэт – Пушкин. Больше нам не надо. Больше нам не запомнить, уж не говоря, что не прочитать. И Пушкин не особо нужен, только на физиономию-то его поглядеть, но уж привыкли, притерпелись как-то. А еще одного гения мы не потянем.
Ни одна эпоха в нашей многовековой истории так не напоминает нынешнюю, как николаевская. Сейчас, правда, вместо гранита пластиковый фальшак. И не найти такую пару, чтобы один так умер, а другой так написал на его смерть.
Сообщение: 2430
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 10.02.15 18:32. Заголовок: Так совпало... Сегод..
Так совпало... Сегодня день памяти Пушкина и день рождения Пастернака.
Сегодня мне тут вот это очень созвучно:
I
В тот год осенняя погода Стояла долго на дворе, Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе На третье в ночь. Проснувшись рано, В окно увидела Татьяна Поутру побелевший двор, Куртины, кровли и забор, На стеклах легкие узоры, Деревья в зимнем серебре, Сорок веселых на дворе И мягко устланные горы Зимы блистательным ковром. Все ярко, все бело кругом.
II
Зима!.. Крестьянин, торжествуя, На дровнях обновляет путь; Его лошадка, снег почуя, Плетется рысью как-нибудь; Бразды пушистые взрывая, Летит кибитка удалая; Ямщик сидит на облучке В тулупе, в красном кушаке. Вот бегает дворовый мальчик, В салазки жучку посадив, Себя в коня преобразив; Шалун уж заморозил пальчик: Ему и больно и смешно, А мать грозит ему в окно...
III
Но, может быть, такого рода Картины вас не привлекут: Все это низкая природа; Изящного не много тут. Согретый вдохновенья богом, Другой поэт роскошным слогом Живописал нам первый снег И все оттенки зимних нег; Он вас пленит, я в том уверен, Рисуя в пламенных стихах Прогулки тайные в санях; Но я бороться не намерен Ни с ним покамест, ни с тобой, Певец финляндки молодой!
IV
Татьяна (русская душою, Сама не зная почему) С ее холодною красою Любила русскую зиму, На солнце иний в день морозный, И сани, и зарею поздной Сиянье розовых снегов, И мглу крещенских вечеров. По старине торжествовали В их доме эти вечера: Служанки со всего двора Про барышень своих гадали И им сулили каждый год Мужьев военных и поход...
И Пастернак:
Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд, Пока грохочащая слякоть Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен Чрез благовест, чрез клик колес Перенестись туда, где ливень Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши, С деревьев тысячи грачей Сорвутся в лужи и обрушат Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют, И ветер криками изрыт, И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд.
Пастернак навечно Поэт растворяется в стихиях, они говорят за него
10 февраля – 125 лет со дня рождения Бориса Пастернака. Прожил он семьдесят, и годы его жизни были заполнены сверх меры. Поистине, в этой жизни было больше трудов, чем дней (как сказал Гюго на похоронах Бальзака).
О молодом Пастернаке лучше всех написала Марина Цветаева. Ее статья о книге "Сестра моя жизнь" называется "Световой ливень". Темы тогдашнего Пастернака – стихии бытия, не только свет, но и деревья, дождь, гроза. Сами стихи Пастернака – стихия, наряду с основными – вода, земля, воздух, огонь. Мир переживается Пастернаком как данный впервые, поэт – Адам в первый день сотворения мира. У него нет ни истории, ни психологии, даже индивидуализированного образа – он растворяется в стихиях, они говорят за него. Сад слушает самого себя, а ветер разговаривает с ветками – о нем, о поэте. Мир одушевлен в себе, он как бы не нуждается в человеке. "Сестра моя жизнь" имеет второе название – "Лето 1917 года". Но это не лето революции, а просто такая-то дата от сотворения мира. И революция предстает в этой книге – женщиной, которую любит поэт, они для него сливаются в одно. Для него нет истории – но первичное вещество мира, воспринимаемое на глаз, на слух, на ощупь, даже на вкус.
"У капель тяжесть запонок, И сад слепит, как плёс, Обрызганный, закапанный Мильоном синих слез".
В мире поэта нет ничего не значащего, не важного, мелкого. Героем стихотворения могут стать "Мухи мучкапской чайной":
"Но текут и по ночам Мухи с дюжин, пар и порций, С крученого паныча, С мутной книжки стихотворца".
Крашеный паныч – это цветок, но в то же время и сам поэт, ведь это слово означает также "молодой человек". В стихах Пастернака всё равно всему. Ссора поэта с любимой становится образами дома, деталями его строения:
"Ты молчала. Ни за кем Не рвался с такой тугой. Если губы на замке, Вешай с улицы другой.
Чтобы знал, как балки груз По-над лбом проволоку, Что в глаза твои упрусь, В непрорубную тоску".
Это стихи не в эмпиреях возвышенных чувств пребывают, они весомы, зримы и, конечно, грубы, в них переживается, можно сказать, сопротивление материала – материал, вещество бытия становится тем более ощутимым; и ассоциации возникают не только с ранним футуризмом, но и, скажем, с Пикассо.
Погруженный в такие реалии и материи, в такие первоначала, поэт вправе не обращать внимания на детали текучего, текущего, эфемерного человеческого бытия. Но история все же начинает доставать Пастернака, вторгается в ненарушимый мир природных и бытовых реалий. Вот стихотворение 1922 года:
Пей и пиши, непрерывным патрулем Ламп керосиновых подкарауленный С улиц, гуляющих под руку в июле С кружкою пива, тобою пригубленной.
Зеленоглазая жажда гигантов! Тополь столы осыпает пикулями, Шпанкой, шиповником – тише, не гамьте! – Шепчут и шепчут пивца загогулины.
Бурная кружка с трехгорным Рембрандтом! Спертость предгрозья тебя не испортила. Ночью быть буре. Виденья, обратно! Память, труби отступленье к портерной!
Век мой безумный, тебя ль образумлю, Темп потемнелый былого бездонного? Глуби Мазурских озер не разуют В сон погруженных горнистов Самсонова.
После в Москве мотоцикл тараторил, Громкий до звезд, как второе пришествие. Это был мор. Это был мораторий Страшных судов, не съезжавшихся к сессии.
Теперь уже сами детали и краски повседневности вталкивают в историю, ассоциируют с ней, как цвет пива напоминает о болоте, а болото – о погибшей в 1914 году армии Самсонова. И в то же время – это некое заклятие: да минует меня, нас, чаша сия, да будет "мораторий" на страшный суд современности.
Пастернак начинает писать уже не о природе, а об истории – пишет "Высокую болезнь", "905 год", "Лейтенанта Шмидта", "Спекторского". История настигает поэта, отрывает его от первоначальных реалий. "Гениальный дачник", как называли тогда Пастернака, делается современником событий – и уже не уклоняется, не прячется на чердаках, с которых он когда-то спрашивал "детвору": "Какое, милые, у нас Тысячелетье на дворе?" Происходит то, что Пастернак назвал "вторым рождением", – так называется книга стихов 1932 года, в которой поэт стремится стать современником истории, участником ее событий. Но как характерно для Пастернака, что эта книга вызвана опять же любовью, женщиной – через них он всякий раз обновляется и снова видит мир в его поэтическом образе. "Но разве я не мерюсь пятилеткой, Не падаю, не поднимаюсь с ней?" В 1917-м степь вздымалась "революцьонною копной", и это были не только сенные стога, сжигаемые бунтующими крестьянами, но и пристанище влюбленных: "Снова что ни ночь – степь, стог, стон и теперь и впредь". Теперь, в 32-м, женщина ассоциируется с отблеском ламп "Светлана" – образ "строительного плана", строек индустриальной пятилетки.
Пастернак не уходил из социального мира, наоборот, шел ему навстречу, и в середине 30-х годов, когда власть начала пробовать его на роль "главного поэта", иллюзия такого единства появилась, впрочем, очень ненадолго. Пастернак не мог не видеть, какими бедами оборачивается для страны господство жестокого режима. И тогда действительно происходит отторжение поэта от истории, его суд над историей. Он пишет роман "Доктор Живаго", в котором говорит всю известную ему правду, свою правду. "Мораторий", отсрочка кончились. И новая его героиня, новая любовь предстает в романе – да и в жизни – в трагическом облике несчастной узницы. Отсюда смещение поэтики Пастернака, новое для него видение мира в новой художественной форме. Герой романа, сам роман предстают в некоем житийном жанре, в иконическом образе. Наиболее проницательные исследователи отсюда объясняют видимые недостатки романа, возникшие из столкновения переполненной всеми красками бытия палитры Пастернака с требованиями иконописи. Женщина, новая героиня Пастернака как бы из Сикстинской Мадонны становится Скорбящей Богоматерью. Такой переход не способствовал полной удаче романа, его эстетика не выдержана, двоится. Сам Живаго – христоподобная фигура, более того, Пастернак теперь видит самого себя в таком образе – он готов на жертву за правду. И эта жертва была принесена. "Зал затих. Я вышел на подмостки…" И это не Гамлет уже, а Сын Человеческий. Тут уже не следует говорить об эстетике – мы присутствуем при мистериальном действе. И Пастернак останется в русской памяти, в русской истории уже не только поэтом, а вечным образом человеческого величия. 125 лет – это для него не срок, он останется в России вечно. Есть Россия – будет Пастернак. И есть Пастернак – есть Россия.
Сообщение: 2892
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 20.12.15 16:44. Заголовок: Я была ужасно тронут..
Я была ужасно тронута, когда меня вдруг "зафрендила" поэтесса Лариса Миллер. С тех пор у меня в ленте на ФБ каждый день появляются ее стихи.
Из сегодняшних очень понравилось вот это:
Мне жить идёт, мне жизнь к лицу. На мне, я знаю, как влитая Сидит и осень золотая, И май, столь щедрый на пыльцу. И дивно смотрятся на мне Зимы и белизна и блёстки. Лишь лето, что прекрасно в носке, Коротковато по длине. Сайт Ларисы Миллер
Отправлено: 05.05.18 01:10. Заголовок: Где-то видела, что э..
Где-то видела, что это стихотворение Магомаеву было написано. Но, конечно, подходит.
Часто вижу стихи среди цветов и видео на страницах Хворостовского. Народ пытается чувства выразить...
Мне это нравится (тоже старое и не ему, но подходит).
Do not stand at my grave and weep I am not there. I do not sleep. I am a thousand winds that blow. I am the diamond glints on snow. I am the sunlight on ripened grain. I am the gentle autumn rain. When you awaken in the morning's hush I am the swift uplifting rush Of quiet birds in circled flight. I am the soft stars that shine at night. Do not stand at my grave and cry; I am not there. I did not die.
Mary Elizabeth Frye
(Переводов много разных - например, такой).
Не стой у могилы моей со слезами, Мой сон не измерить земными часами. Я тысяча ве'тров, что носят снежинки. Я яркий алмаз, что сверкает на льдинке. Я солнечный луч на колосьях созревших. Я дождик осенний с небес потемневших. Когда ты проснёшься в рассветном затишье, Меня будет в стае стремительной слышно Безмолвных стрижей, что по кругу летают. Я звёзды ночные, что мягко сияют. Не стой у могилы моей со слезами. Меня же там нет, я жив и я с вами.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 0
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
И вдруг: 
с такого упражнения. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума