Отправлено: 18.04.14 22:16. Заголовок: Если в театре на Таг..
Если в театре на Таганке возможно ТАКОЕ, то я думаю, что он на последнем издыхании...
цитата:
Сообщение о том, что режиссерская трактовка московского театра "Содружество актеров Таганки" изъяла из детской сказки «Чиполлино» кульминационный, важнейший момент - революцию, свергнувшую принца Лимона, вызвало культурный шок. Кажется, именно так называется потрясение, которое испытывает представитель цивилизованной культуры при соприкосновении с культурой иной, тоталитарной.
Кто не в курсе - в новом московском спектакле жители сказочного королевства вместо того, чтобы восстать против тирана принца Лимона и освободиться от его ига, идут к нему на поклон, а принц, проникнувшись чаяниями народа, отменяет несправедливые решения. Занавес.
Коммунист Джанни Родари переворачивается в гробу...
Коммунист Джанни Родари переворачивается в гробу...
Это точно. Снова стали до ужаса бояться "аллюзий". Если кто помнит, когда-то Владимир Мотыль много лет пробивал свой фильм о декабристах. И даже не о самих декабристах, а о их женах. И все равно не пробил бы, если не подступил юбилей - 150-летие восстания декабристов. Тут уже начальство, скрепя сердце, разрешило.
Отправлено: 19.04.14 18:56. Заголовок: Лауреаты "Золото..
Лауреаты "Золотой маски" — 2014
Самыми первыми еще до торжественной церемонии стали известны обладатели "Золотой Маски" в трех традиционных номинациях. Обладателем премии как "Лучший зарубежный спектакль, показанный в России" стала работа "Там за дверью" известного фламандского режиссера Люка Персеваля по пьесе Вольфганга Борхерта (Театр "Thalia" из Гамбурга).
В числе лауреатов в почетных номинациях: "За выдающийся вклад в развитие театрального искусства" и "За поддержку театрального искусства в России" — лидеры известных не только на Родине, но и в мире театров "Современник" и "Ленком" Галина Волчек и Марк Захаров, популярные артисты театра и кино Нина Ургант и Олег Басилашвили, а также заместитель губернатора Тамбовской области Сергей Чеботарев.
Обладателями премии "Золотая маска", как лучшие спектакли, стали: в драме — "Коварство и любовь" (Малый драматический театр Санкт-Петербург); в опере — "Евгений Онегин" (Михайловский театр Санкт-Петербург); в балете — "Вариации Сальери" (Театр оперы и балеты Екатеринбург); в современном танце — "Весна священная" (Большой театр, Москва) и кукольный спектакль "Убить короля" (театр "Кукольный дом", Пенза).
Лучшими драматическими артистами, получившими награду, стали: Александра Урсуляк (Театр имени Пушкина, Москва) и Алексей Вертков (Студия театрального искусства, Москва).
Обладателем "Золотой маски", как лучший драматический режиссер, стал художественный руководитель театра имени Вахтангова Риммас Туминас. Лучшим художником назван Александр Боровский и лучшим композитором стал Владимир Кобекин.
Отправлено: 23.04.14 22:45. Заголовок: Мне было интересно ч..
Мне было интересно читать сегодня Газета.ру 50-лет Таганке две такие разные публикации
"МАродеры" Таганского фронта Comments Алена Солнцева о том, почему Таганка спустя 50 лет снова воплощает дух эпохи отрывок из второй публикации ".. Я не застала Таганку молодой. В мое время это был уже театр солидный, престижный, его билетами расплачивались за услуги со стоматологами, и кабинет Любимова, расписанный автографами знаменитостей, был столь же модным и дорогим местом, как ресторан Дома литераторов. Но вот одно впечатление от спектакля Таганки запомнилось мне очень ярко.
1982 год, после смерти Брежнева в ноябре новым генсеком стал Андропов, а в декабре Любимов показывает «Бориса Годунова» с Николаем Губенко в главной роли. Я сижу на одном из публичных прогонов, которые театр непременно устраивает до официальной сдачи спектакля управлению культуры. Финал, бояре представляют народу нового царя — Дмитрия Самозванца, — приходит известие, что дети Годунова убиты, и в ответ, как гласит знаменитая ремарка, «народ безмолвствует».
Так вот последние слова пьесы, боярина Мосальского: «Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!» — были обращены к нам, сидящим в партере зрителям, которые в этот момент как раз чувствовали себя статистами, исполняющими роль народа, ну и, натурально, безмолвствовали. А поскольку только что страна пережила первую после многих лет незыблемости смену власти, реальное ощущение собственной безгласности все почувствовали очень остро.
Это было сильное переживание и очень таганковское. Спектакль так и не разрешили. До изгнания Любимова из страны в марте 1984 года оставалось 15 месяцев. "
Сообщение: 1620
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 14.05.14 15:39. Заголовок: Публикация в "Но..
Публикация в"Новой газете"- с юбилею Льва Додина: Художественному руководителю МДТ — Театра Европы Льву Додину 70 лет
Анатолий СМЕЛЯНСКИЙ
Автор театра
Минувшей зимой мы завершали с Львом Додиным телевизионную программу к его 70-летию. В самом финале сердце героя не выдержало. Вместо излюбленной кантилены — долгий обрыв. Репетиции прерваны, театр замер в тревожном ожидании.
В отсутствие Додина очень остро, впервые, ощутил его присутствие в каждой клеточке этого театрального организма. И вдруг понял, что он тут не просто художественный руководитель, директор или главный режиссер. Если хотите, он автор этого театра. «Нас мало, нас может быть трое» — помните? Он жил в разных режимах нашей жизни. Познал сполна, что значит сохранить осмысленное художественное дело в российской реальности. Он не утратил художественного достоинства. Отвечает за свое лицо. Шум российской улицы настигает «театр Европы». «Не быть ни реакционным, ни черносотенным» — это Константин Сергеевич Станиславский записал в своем дневнике, еще до революции.
Додин не понаслышке знает, что это такое. И актеры его лучшие знают, какой театр представляют в сегодняшнем мире и что за ними стоит.
Театром на улице Рубинштейна Додин стал руководить тогда, когда ставил в еще не разделившемся советском МХАТе «Головлевых». Это исходное событие Лева обычно опускает по умолчанию, но нужно это исходное событие назвать. Он не соблазнился МХАТом СССР — вот поступок. С тех самых пор Ефремов стал следить за судьбой Додина с каким-то особым чувством. Ведь в Ленинграде возникал не просто новый театр, а тот самый, на который была истрачена жизнь Ефремова. Его «Современник» был возмездием советскому МХАТу. А театр Додина был ответом на какие-то иные темы и вызовы русской театральной культуры.
Он и сейчас продолжает отвечать. Не на злобу дня, скорее на его ужас. Не коллекционирует актеров — выращивает в своей школе, как сорок лет назад. Сын геолога, он чудовищно настойчив в поисках истины. Не отвлекается. Не торчит в «Фейсбуке», не входит в социальные сети. Любит театр, соразмерный человеку, и актера, способного на сверхвозможности. Верит, что театр делает человека менее одиноким. Не соблазняется банальностями. Боится любого сужения, ненавидит театральные изовравшиеся слова.
Представляет много десятилетий то самое странное явление, которое еще именуется в современном мире русским театром.
P.S. «Автор театра» — так называется фильм Анатолия Смелянского о Льве Додине, четыре серии которого сейчас показывает канал «Культура». Смотрите его.
Валерий ФОКИН
Марафонец
Когда я думаю о Додине, для меня очевидны и очень важны две вещи. Первое: то, что этот огромный талант не растворился, не расточился, не был растрачен, а, напротив, сохранен и пронесен через всю жизнь, через самые непростые ее обстоятельства. Хотя для этого нужны и мужество, и стойкость, и серьезность: я убежден, что надо ответственно относиться к тому, что тебе дан талант, и выполнять поручение. Беречь свой дар.
А второе, то, что меня много лет просто потрясает, — его, Додина, истовое служение художественному началу. Это то, что сегодня уничтожается, случайно и сознательно — последовательно уничтожается само понятие художественного. А он служит этому началу и удерживает это в театре на протяжении всей жизни. И пример тому — его Малый драматический. Додин — настоящий художественный марафонец, свидетельство тому — его премьеры.
Пожелать ему можно только одного: чтобы так было и впредь. Чтобы в моменты одиночества (а режиссер — профессия одинокая, несмотря на внешнюю коммуникабельность, общительность и пр.) он помнил — мы в нем очень нуждаемся.
От редакции: «Новая» поздравляет мастера, желает сил и вдохновения и надеется, что старая закулисная шутка «во всем мне хочется дойти до самой жути» не будет так свирепо оправдываться российской реальностью.
Отправлено: 22.05.14 05:19. Заголовок: Запись передачии Сме..
Запись передачии Смелянского "Четыре вечера со Львом Додиным" можно посмотреть здесь. Мне понравился не столько разговор, как отрывки показанные из спектаклей. Ну и сама история его семьи, путь от МХАТа до МДТ. Замечательная передача!
Замечательное, очень умное интервью с Сергеем Чонишвили в"Новых Известиях":
Актер Сергей Чонишвили: «Патриотизм нельзя воспитывать топорными методами»
ТАТЬЯНА ВЛАСОВА
Сергей Чонишвили работает, как правило, без выходных, и, видимо, поэтому ему удается «сидеть на нескольких стульях» – это и звукозаписывающая студия, и съемочная площадка, и две самые передовые сцены – МХТ и Театр наций. В пассивном багаже – 23 года работы в «Ленкоме», а в активе – уже третий спектакль Константина Богомолова. В интервью «НИ» Сергей ЧОНИШВИЛИ рассказал о нашумевшей премьере «Гаргантюа и Пантагрюэль», православных активистах и насаждении патриотизма.
– Сергей, можно сказать, что вы с Константином Богомоловым нашли друг друга. Третья совместная работа – это, в общем, уже больше, чем совпадение.
– Константин Богомолов для меня человек знаковый. Я с большим интересом и уважением отношусь к тому, что он делает, потому что считаю, что это – прекрасная инъекция европейского театра в нашу действительность. Это можно принимать или не принимать, но есть неоспоримые вещи.
– Что вы имеете в виду, говоря «европейский театр»?
– Дело в том, что на сегодняшний день русский театр, который был довольно авангардным в свое время, с точки зрения развития театрального дела как такового давно встал на свою изъезженную колею – и мы реально отстали. Я не говорю: давайте теперь все будем делать спектакли, как Богомолов. Просто и такое должно быть, но сейчас именно такого продукта очень мало. Почему мне нравится работать с Константином? Во-первых, это интеллектуальный театр, даже если идет вроде бы «развлекаловка». Он обманывает зрителя в хорошем смысле, потому что все время пытается менять угол восприятия. Мозгами ты понимаешь, как это сделать, а физиологически не всегда можешь с первого раза, поэтому каждая работа с ним – это открытие других возможностей в себе самом.
– Со спектаклями Богомолова связана не очень хорошая тенденция. Защитники традиционных ценностей ополчаются, православные активисты атакуют и выходят на сцену прямо во время спектакля.
– Это не активисты. Есть люди, которые на этом зарабатывают себе «дивиденды». Я понятия не имел о существовании господина Энтео, пока не пошла буча в прессе и на телевидении. Несколько ссылочек я посмотрел, послушал, как эти чудные ребята рассуждают, – и понял, что они даже спектакля не видели. Очень сложно рассуждать о вкусе лобстера, если ты всю жизнь ешь картошку с салом. Ты видел на картинках, как он выглядит (лобстер), но не представляешь, каков он на вкус. Тебе сказали, что он похож на краба, но краба ты ел один раз в 1975 году, на Дальнем Востоке, при этом был сильно пьян и вкус не помнишь. Да и краб был консервированным. Но ты будешь на эту тему рассуждать. Ты же хочешь, чтобы и твое мнение прозвучало в общем хоре. В «Идеальном муже» есть более провокативные вещи, чем те, к которым они прицепились. Но никакой сознательной установки на расшатывание государственных или нравственных устоев нет. Вся эта истерия вокруг спектаклей Богомолова, по-моему, завязана на одной простой вещи: Константин просто очень свободный человек. И это вызывает у многих раздражение. Люди, которые зажаты морально и нравственно, сразу начинают это воспринимать как посягательство на свою идентичность. Но я говорю о настоящей свободе, а не об анархии или распущенности. Вопрос в другом: почему все это происходит? У нас нет ориентиров: мы умудрились спрыгнуть из социалистического строя в акулий капитализм начальной стадии и вдруг поняли, что куда-то делись те незыблемые идеологические ориентиры, которыми нас с таким упорством пичкали на протяжении 70 лет. Но любая социальная система должна развиваться. Если она не развивается, то рано или поздно съедает сама себя. Мы не всегда извлекаем ошибки из прошлого – и приходится опять откатываться назад, на стадию, которую уже проходили. Пора бы и поумнеть.
– И поубавить уровень нетерпимости, который последнее время нарастает.
– Свою инъекцию свободы мы получили. Но для того чтобы свобода стала свободой, нужно пройти несколько стадий развития. Понятно, что это не делается по рубильнику. Невозможно человеку, который тяпкой обрабатывал свой маленький огородик, вдруг стать директором машиностроительного завода. Зато внук его, может быть, получит другое сознание. Дверь в Европу открывается один раз. И чтобы снова закрыться, необходимо приложить дополнительные усилия, которые все равно закончатся ничем. Не надо принимать все, что вываливается из одной культуры в другую. Нужно уметь это просеивать. Но и принципиально отказываться, говорить, например, что Россия – не Европа, тоже нельзя.
– Вообще противопоставлять Россию и Европу – по меньшей мере странно. Ведь наша культура вписана в европейский контекст…
– Естественно, но нам теперь вдруг говорят, что в школе надо воспитывать патриотизм, а не космополитизм. Это напоминает совсем недавние годы, мы же сами с этим боролись. Вопрос заключается в другом: нельзя патриотизм воспитывать топорными методами. Юрий Алексеевич Гагарин полетел в Космос, человек из СССР оказался первым – прекрасно, но разговор ведут не о том, что на результат работали конкретные люди, целая структура, а о том, что мы «вставили американцам». Троечники не должны рулить в вопросах идеологии. Мир слишком маленький, и все мы – соседи. Надо понимать, что любая инъекция патриотизма в один прекрасный момент может дать обратный эффект. Нужно всегда иметь разницу мнений и держать баланс. Но проще встать либо на одну сторону, либо на другую, а находиться в равновесии, то есть занимать взвешенную позицию, очень сложно.
– Давайте вернемся к разговору о вашей совместной работе с Богомоловым. На его спектакли приходит разная публика, есть и та, которая аплодирует и при этом раскачивается в такт всем попсовым трекам.
– Публика может быть разная. Она, конечно, первостепенна, но каждый человек на сегодняшний день, приходя в зал, должен понимать, что в принципе приходит на своеобразную работу. Отсидеть свои три часа можно и дома, параллельно с просмотром попивая прохладительные напитки и положив ноги в тазик. Зритель тоже, извините, должен соответствовать спектаклю и «работать». Опять же возгласы по поводу спектаклей Богомолова в МХТ: «Как это может быть в этом театре!» Ну, давайте признаем, что МХТ тем и прекрасен, что в свое время был самым передовым театром.
– А сейчас?
– И сейчас из государственных театров – самый передовой, потому что здесь есть разница «жанров»: вы хотите «традишн» – пожалуйста, вам «традишн», хотите авангард – вот вам авангард, хотите интеллектуальный театр – вот вам интеллектуальный театр, хотите чистую развлекаловку – вот вам чистая развлекловка. И только в комплексе можно оставаться живым современным театром. Давайте не делать из МХТ «Комеди Франсез»! Поддержание своих славных традиций – это замечательно, но сидеть на подобных спектаклях совершенно невозможно. Это я могу сказать еще по уровню 1983 года, когда смотрел «Мизантропа» в том самом «Комеди Франсез». Было чудовищно скучно. Выходили актеры в традиционных костюмах, которые были еще при Мольере, и говорили долгими монологами. Речи о взаимодействии не было вообще никакой. Ощущение, что просто сходил в археологический музей. Неплохо, но одного раза достаточно.
– Ваш премьерный спектакль «Гаргантюа и Пантагрюэль» раздразнил поборников нравственности?
– На мой взгляд, это самый провокативный спектакль Богомолова, хотя он говорит о тех вещах, которые существуют без намека на политику и социалку.
– А почему все-таки вы убрали все религиозные, политические отсылки, заложенные в тексте Рабле?
– Любая реалия, связанная с политикой и социалкой, в этой истории не так интересна. Говоря словами Владимира Владимировича Набокова, «искусство должно всегда двигаться против солнца». Богомолов пошел против ожиданий. Про другое спектакль, это не «Идеальный муж» и не «Карамазовы». И потом есть вещи, которые остаются за кадром. Давайте не будем забывать, что Рабле был врачом и священником... Я не говорю, что это надо непрерывно транслировать со сцены. Но знать об этом надо. Играть с долей юмора или опасно шутить можно только зная предмет.
– Богомолов сравнил эту работу с прыжком в пропасть, куда вы все полетели, надеясь, в конце концов, приземлиться красиво. У вас было это ощущение риска?
– Риск был, при том что мы очень быстро нашли интонацию всей истории. Пожалуй, это один из самых трудных для меня выпусков: многие вещи не монтировались друг с другом, дробились и мы отказывались от них в итоге. Очень сложно было справиться с бессюжетностью: сюжет в данном случае не важен, он прост как дважды два – человек родился, человек умер. И в общем путь его не был ознаменован никакими удивительными ситуациями. Просто он был великаном, вот и все.
Но режиссер точно знал одно: команда ему полностью доверяет. Он очень много пробовал. Видоизменения шли и на протяжении всех четырех спектаклей, которые мы сыграли на фестивале «Черешневый лес». Есть вещи, которые нужно еще «держать на вожжах», потому что можешь выпадать из жанра той или иной сцены, и она сразу оглупляется, сразу становится другой. Наверно, в этом отношении была некая паника, но паника нормального рабочего уровня.
– Вообще в профессии ощущение риска важно, когда провал настолько же вероятен, как и успех?
– Понимаете, в чем дело, искусство вещь непредсказуемая, если мы говорим об искусстве, а не о бизнесе. Нельзя запланировать успех или предвидеть провал. Человек, который снимает гениальное кино, может получить абсолютные возможности и снять никакую картину, при том что и на нее найдутся покупатели.
Искусство – это всегда риск, но это еще и разница во мнениях. Если все поют панегирик, я понимаю: либо что-то пошло не так, либо случился тот единственный раз в жизни, когда ты поднялся на свой Эверест, но не ощутил это или ощутил постфактум, скатываясь вниз. Не хотелось бы.
Почему Любимовка: первые годы своего существования фестиваль проходил в подмосковной усадьбе Константина Сергеевича Станиславского Любимовка.
Александр Железцов
ДОСКА
Один из старейших участников Любимовки к 25-летию фестиваля.
Долго объяснять, как и почему, но в тысяча девятьсот восьмидесятом, что ли, году, оказался я, вдруг, в полной жопе.
В любимом городе Ленинграде, удушливо-жарким летом, без жилья, без денег, без работы, без прописки, без трудовой книжки, и с очень странным ощущением пространства: земля была твердой только вокруг моих ног, в радиусе около метра, а дальше она не то чтобы исчезала, но становилась каким-то полужидким киселем…
Считалось (да я и сам в это иногда верил), что я ищу работу.
Ага, самое время работу искать: без прописки и без трудовой книжки, в полужидком киселе, который обступает со всех сторон…
Где-то там, в глубинах киселя жила-была моя любимая девушка, которая в тот момент как раз заканчивала консерваторию и выходила замуж.
Естественно, не за меня.
Была она девушка гуманная и периодически мне звонила - то к одним, то к другим общим нашим друзьям, у которых я ночевал – между вокзалом и подъездами – спрашивала «ну, как дела», и терпеливо выслушивала ответы
Еще она была девушка активная и, ввязалась вместе с подругами из фольклорного ансамбля в какой-то бредовый театральный проект неизвестного мне авангардного режиссера, моноспектакль по письмам Пушкина, где она должна была петь обрядовые песни Псковского региона, того самого, по которому мы с ней когда-то бродили, собирая у живых еще бабок эти самые песни, и постепенно влюбляясь в бабок, песни и в друг друга, а вот теперь я в полной жопе, а она звонит мне, и быстро-быстро лопочет, что у них сегодня, наконец-то, спектакль, это очень важно, нужно отвезти реквизит, а все заняты и не могут, поэтому она договорилась с актером Витей, что я помогу, у Вити бедного никаких рук не хватит, там еще надо доску вести, короче, мне надо обязательно подойти туда-то и туда-то, где Витя меня будет ждать, это очень важно.
И вешает трубку.
Длинный тощий актер Витя, стоит с двумя большими баулами, и с какой-то, действительно, доской. Небольшая школьная доска, очень неожиданная и какая-то даже сюрреалистическая на обычной трамвайной остановке.
Витя смущенно объясняет, что он бы, конечно это все на такси свез, но доска в такси не влезет, да и денег на такси все равно нет, так что придется на трамвае, с баулами он сам управится, главное - доска, она очень существенна для спектакля.
Подходит переполненный трамвай, и мы в него как-то впихиваемся: Витя с баулами – с первой попытки, я с доской – с третьей, под ядовитые комментарии граждан пассажиров.
А доска-то тяжелая…
Пытаюсь поставить ее на пол, попадаю кому-то на ногу, вторая попытка – еще кому-то на ногу, приношу извинения, и ставлю, наконец, на свою собственную, личную, персональную ногу.
Слегка больновато, зато никто не орет.
Тяжелая…
Трамвай трогается, въезжает на мост через Неву, доезжает до середины и останавливается. И стоит. Ни туда - ни сюда. На тридцатиградусной жаре.
Народ ропщет, требует открыть двери и выпустить всех желающих. А требовать не у кого, водителя в кабине нет, он задумчиво разглядывает свой трамвай извне. Как бы со стороны. Что он при этом думает – неизвестно…
И тут народ начинает орать.
Все орут на всех, все всех ненавидят, и только я помалкиваю, поскольку ненавижу себя самого.
Небывалого, фантастического, феерического идиота, который вместо того, чтобы искать работу, думать о сегодняшнем ночлеге, завтрашнем дне, и вообще – хоть о чем-нибудь, стоит в трамвае на мосту, удерживая на ноге тяжеленную доску, которая, с какого-то хрена, очень существенна…
Не помню как, но трамвай тронулся, и мы доехали не помню куда, где состоялся спектакль, в котором доска играла существенно важную роль, несравнимую, правда, с ролью актера Вити, который на глазах почтеннейшей публики превратился вдруг из длинного фитиля, в маленького, но абсолютно живого Пушкина!
Это произошло непонятно как и было невероятно смешно, но публика была каменно серьезна и только какой-то человек в мятой рубашке и с красным носом – алкаш какой-то, случайно, видно, забрел - хохотал и аплодировал, серьезные люди на него оборачивались, а ему как с гуся вода!
Мало того, постепенно он заразил своим легкомыслием публику, которая тоже начала хихикать, смеяться и аплодировать, пригорюниваться и вытирать глаза платочками, особенно когда запели мои подруги – традиционный обрядовый фольклор, который – когда поют в поле - бывает слышен на два-три километров, а тут такой малюсенький зальчик…
И всё пространство – в радиусе двух-трех километров стало вдруг плотным и звонким, а красноносый из задних рядов вообще впал в какой-то экстаз, аплодировал как бешенный, а когда все закончилось – переобнимал и перецеловал всех, даже уж и меня заодно, поскольку стоял я - будучи заслуженным перевозчиком доски - рядом с ними со всеми.
Давно дело было – в тысяча девятьсот восьмидесятом, что ли, году, красноносого из задних рядов звали Александр Моисеевич Володин, актера Витю – Виктор Гвоздицкий, а неизвестного мне режиссера – Кама Гинкас.
О чем, бишь, мы? О жарком лете две тысячи четырнадцатого, когда вся наша - с понтом великая – держава застряла вдруг на мосту, и все всех ненавидят, все на всех орут, а что думает водитель – неизвестно.
О том, что у каждого есть только одна важная задача: удержать на своей собственной ноге тяжеленную доску и доставить ее на другой берег.
Сообщение: 2112
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 29.10.14 04:27. Заголовок: На странице МХТ в ФБ..
На странице МХТ в ФБ опубликовано интервью с Анатолием Смелянским:
Первый заместитель художественного руководителя МХТ имени А.П. Чехова, президент Школы-студии МХАТ, театральный критик Анатолий Смелянский размышляет о новом сезоне МХТ.
- 26 октября Художественному театру исполнилось 116 лет. Чем сегодня он живет? Можно ли наметить итоги и перспективы?
- 116 лет - это преклонный возраст. И как историк, и как действующее лицо МХТ я вспоминаю, что театр этот «хоронили» уже много раз. Хоронили в период революции, хоронили и до нее, хоронили и после. Например, когда в Париже советский Художественный театр увидела белая эмиграция. Добужинский зашел за кулисы и долго возмущался тем, что в "Анне Карениной" не тот костюм у офицера. На что один из артистов сказал: "Послушайте, Мстислав Валерьянович, кому теперь до этого есть дело?" На что последовал вердикт замечательного художника: «Художественного театра больше нет».
Интересно, как изменялись горизонты ожидания от того, что начиналось как Художественно-общедоступный. Был общедоступный, потом просто Художественный, потом академический, потом СССР имени Горького, потом имени Чехова - и каждый раз эти горизонты менялись. "Это не тот Художественный театр", - слышишь и по сей день. Ну, да, что тут спорить, давно не тот Художественный, с которого все начиналось и, многократно преображаясь, существовал под другими именами. Но все же память места многое определяет в том, что происходит и сейчас в этом здании. Здесь что-то делать все равно нельзя, запрещено. Невозможно нагло и бесстыдно угождать власти, например. Хотя в какие-то годы и этот запрет отменялся.
Одна из черт Олега Ефремова, который руководил МХТ почти 30 лет, была ненависть к МХАТ СССР начала 1950-х, в который его не взяли по окончании Школы-студии. Его "Современник" начинался под крылом МХАТ СССР, но потом был отторгнут, как только «мхатчики» догадались, что это абсолютно не их «дитя». Ефремов застал МХАТ после войны, "в глухую пору листопада", когда театр провалился в дыру безвременья. Особым способом определялся современный репертуар, в основном в расчете на Сталинскую премию. Мизансцены строились с разворотом по диагонали, к ложе Сталина. Туда обращались ударные монологи. Старики рассказывали, что артист мог Сталинскую премию получить только за положительную роль. Стоит вспомнить это, чтобы понять, какие были горизонты ожидания…
Будущий сезон в чеховском МХТ для меня - тридцать пятый. Пришел в МХАТ СССР им. Горького по приглашению Ефремова в 1980 году. Так что не раз слышал про смерть этого театра и при Ефремове, и после Ефремова. Но театр наш жив. Он будет, наверное, не раз еще умирать и возрождаться, но в каком-то смысле он повязан с Россией, то есть давно и прочно уподоблен стране, которая призвала его к жизни. Очень рано у Станиславского возникает это чувство странной близости. Не только театр похож на страну, в которой он существует, но и страна похожа на театр, судьбы их моделируют друг друга. Когда-то в "Московских новостях" была страница трех колонок: именовались они «в мире», «в стране» и «во мне». Вот тогда в ранние 90-е я написал личный текст («во мне») про раздел МХАТ СССР им. Горького. Текст был, естественно, субъективный («во мне»), Ефремов сказал, что может это и так, но как-то пугающе звучит: раздел МХАТ и раздел страны. А потом, спустя годы, вспомнив эту историю, согласился: да, похоже. Раздел МХАТ произошел за четыре года до развала страны. И раздел проходил примерно в тех же формах. В духе "Бобка" Достоевского. Но началось это, еще раз скажу, давным-давно. Есть важное полуироническое замечание Василия Качалова. 1915 год, идет война, мало кто понимает, куда катится страна. В Художественный театр пришли новые зрители, беженцы. МХТ полтора года не выпускает ни одного спектакля, репетирует "Село Степанчиково". И вот Качалову кто-то сказал: "Что-то потускнел Художественный театр", и артист замечательно парировал: «Вся Россия потускнела, от чего же не потускнеть Художественному театру?»
Олег Ефремов был, безусловно, режиссером и идеологом театра. Он пришел в советский МХАТ в 42 года. Его тридцатилетний марафон попал большей частью на развал советской системы. Он заканчивал жизнь - так казалось с очень близкого расстояния - с ощущением катастрофы. Краха того ефремовского эксперимента, который заключался в попытке возвращения к истокам Художественного театра. Олег Табаков возглавил театр в мае 2000 года, начинались нулевые, начиналась иная эпоха. Пришедший на смену новый Олег не позиционировал себя как идеолог МХТ или даже как режиссер – «строитель театра». И он не поставил в руководимом театре ни одной пьесы. Чаще всего называл и продолжает именовать себя кризисным менеджером. Сейчас, конечно, уже нет того кризиса, да и Табаков любит подчеркивать, что МХТ сегодня успешен. Слово "успех" у нас совершенно по-разному трактуется, и есть ряд людей, которые именно успеха и не могут табаковскому МХТ простить. Заполняемость зала, важная для Табакова, для многих оппонентов показатель неуспеха. И опять эти самые «горизонты ожидания»...
Настойчивость Олега Павловича в педалировании «успеха», идет, мне кажется, от многолетней полемики с театральными оппонентами. Ему важно утвердиться в мысли, что современный МХТ востребован публикой. Мы можем по-разному к этому относиться, но в то же время ясно, что множество театров действительно публикой не востребованы. Даже оппоненты Художественного театра признают теперь именно эту продюсерскую заслугу Табакова. В этом смысле Табаков напоминает не Станиславского, а Немировича, который очень часто подходил к репертуарным решениям с точки зрения успеха. Пьесы "Осенние скрипки", "У жизни в лапах" были как бы недостойны афиши МХТ, но народ валил на эти работы. В репертуарной стратегии частного театра было даже такое понятие как «летняя пьеса», то есть последняя пьеса сезона. Под настроение человека, предвкушающего отдых. Они это понимали, у них было реальное представление о том, как живет театральный организм.
Начало этому "направлению" в современном табаковском МХТ положил Володя Машков с его "№ 13", который был сделан с такой комедийной хваткой, что, в конце концов, все хулители отступили. Этот спектакль вернул публику в театр. Сходно поступил Товстоногов, который рядом с великим "Идиотом" ставил "Шестой этаж". Если хотите, это продюсерское трезвое прагматическое понимание театра.
- Как сегодня репертуар подбирается, по каким законами?
- Интуитивно, конечно. Никто не думает, разумеется, о том, что театр должен реагировать на то или иное событие. Все складывается из потока режиссерских, актерских, писательских предложений, самых разнообразных. Ну, на какие «вызовы» времени отвечает спектакль о Первой мировой войне - "19.14" молодого актера и режиссера Александра Молочникова? Чистой воды сочинительство людей, «которым не наплевать». Успех этой работы очевидный, но когда начинали – никто не знал, куда это все повернет. Ждем сейчас пьесы по мотивам романа Клауса Манна «Мефисто» - пьесу и потом спектакль должен делать Адольф Шапиро. Константин Богомолов думает о «Гамлете». Марина Брусникина сочиняет спектакль по повести "Деревня дураков" Натальи Ключаревой. Продолжаем программу «Впервые на русском». Представляем пьесы и режиссеров из Франции, Финляндии, Испании, Германии. Новая сцена стала лабораторией таких проб - что-то бывает удачно, что-то не очень. Но без этих проб нет современного МХТ. Это нужно для творческого здоровья театра и его актеров, чтобы не закостенеть, не "оборзеть".
Немирович в 1917 году размышлял о будущем, совершенно не зная, какая партия придет к власти в ближайшие месяцы: кадеты, большевики, эсеры, террористы. Есть письмо о стратегии сезона (накануне Гражданской войны) и там есть фраза – вопрос о том, как идти в неизвестное будущее: "со знаменем или на манер шакалов". Вот такая альтернатива очень часто стояла перед Художественным театром.
Нынешний МХТ открыт молодым. Даже если кто-то конкретно не очень нравится Олегу Табакову. Он оценивает талант, а не эстетическую приближенность к себе. Он готов дать человеку попробовать и доказать. Мечтаем о том, чтобы в МХТ вернулся все доказавший Юра Бутусов. Выбираем пьесу с Кириллом Серебренниковым. Очень хотели бы, чтобы из Лондона приехал Тревор Нанн. К 80-летию Олега Табакова готовится новый спектакль по пьесе "Юбилей ювелира" Николы МакОлифф, ставит пьесу Константин Богомолов. В пьесе - трагифарсовая ситуация человека в преклонном возрасте, который ясно понимает свои пределы, но очень спокойно, достойно смотрит в будущее. Пьеса из разряда «хорошо сделанных», но у режиссера есть желание изменить легкий ход пьесы во втором акте, сделать ее более сложной и непредсказуемой. Хотим, чтобы Александр Огарев начал репетировать с Ольгой Яковлевой пьесу Островского "Правда - хорошо, а счастье лучше". Французский режиссер Марсьяль Ди Фонзо Бо, выросший из наших лабораторий, репетирует "Опасные связи". Первым проектом испанской лаборатории станет постановка пьесы "Кликни здесь" - про сегодняшний сумасшедший мир, опутанный социальными сетями, живущий исключительно виртуально и зависимый от этого. И это тоже важная краска для репертуара.
Все 14 лет Олег Табаков готовит какой-то другой Художественный театр, который здесь когда-нибудь возникнет. Горизонты ожидания будут меняться в связи с тем, как будет развиваться и дышать страна. Невозможно забыть о том, что Художественный театр - это часть не только русской или европейской культуры, но и мировой. Наш двуглавый орел посматривать должен и на Запад и на Восток - в блоковском смысле: "нам внятно все, и острый галльский смысл и сумрачный германский гений..." Хорошо бы это почаще вспоминать.
- В чем Вы завидуете молодым?
- Завидую их внутренней свободе. И их наивности. Более опытные товарищи живут, ну, как бы с хиной во рту. Всё знают заранее. Как в пьесе "Багровый остров", что бы композитору Ликую Исаевичу ни начинали говорить, он прерывает: "Не продолжайте, я уже понял".
Смотрю на наших выпускников - Артема Быстрова и Артема Волобуева в спектакле "19.14" . Какое неожиданное и мощное проявление недавних студентов Школы-студии. Ради таких превращений и существует театр. Много талантливых ребят, даже есть ощущение, что слишком много. Им тесно. Думаем еще об одной лаборатории, для своих. Чтобы вместе с ними и с нашей режиссурой почувствовать "куда ж нам плыть?" Мы же не монастырь, а в труппе МХТ не только выпускники Школы-студии. Мы давно ушли от этой идеи. Художественный театр сегодня гораздо более "собирательный", чем раньше. Мы должны быть открыты городу и миру, вот что важно.
- В чем ответственность современного МХТ перед историей?
- Это нечто трудно формулируемое. Чувство вины или, если хотите, боли за то, что происходит вокруг. Мне кажется важным, как Михаил Федотов сказал на последнем собрании президентской комиссии по правам человека: "Нужна демилитаризация сознания". Это проблема всего нашего общества. Искусство должно выступать хоть каким-то противовесом мощной энергии пропаганды, которая окружает человека со всех сторон.
- Какой эпизод или фраза из долгой жизни МХТ Вам теперь вспоминается чаще всего?
- Есть замечательная, быть может, лучшая мемуарная книжка о Художественном театре - Вадима Шверубовича, сына Качалова, основателя постановочного факультета Школы-студии. Он побывал в Белой армии, а потом в "Качаловской группе", покинувшей Советский Союз. Был с МХАТом на гастролях в Европе и США в 1920-х. Шверубович определяет одно из качеств того театра, который он застал: "В Художественном театре не любили только то, над чем нельзя было смеяться".
Сообщение: 2131
Зарегистрирован: 12.10.13
Откуда: USA, Boston
Репутация:
2
Отправлено: 04.11.14 05:36. Заголовок: Я подумала-подумала ..
Я подумала-подумала и решила, что интервью с замечательным драматургом Леонидом Зориным лучше в эту тему - "Размышления о театре". И у него тут как раз юбилей - 90 лет! Правда, интервью февральское, в еще не закрытом "Совершенно секретно"...
Леонид Зорин: «Я счастлив, что Сталин не успел мне помочь»
Юрий ВАСИЛЬЕВ
Знаменитый драматург – автор «Покровских ворот», «Варшавской мелодии», «Царской охоты» – в последнее время уделяет больше внимания прозе. В этом году ему исполнится девяносто лет.
Повесть Леонида Зорина, вышедшая только что в журнале «Знамя», называется «Памяти Безродова». В подробностях жизни заглавного героя можно – и даже нужно, поскольку особо никто ничего не прячет, – разглядеть биографию автора. Вот только сюжет смущает: писатель Безродов только что умер, коллега помоложе разбирает его бумаги. Впрочем, самого известного своего литературного двойника – Константина Ромина, Костика из «Покровских ворот», – Леонид Генрихович провел еще через несколько книг, а затем отправил в мир иной. Почти пятнадцать лет назад.
– Зачем вы Костика из «Покровских ворот» убили?
– Это очень трудный вопрос.
– Если этот трудный, то, боюсь, легких не будет.
– Тогда, скорее всего, ответ будет таким: думаю, что Костик принадлежал стране молодости. В стране старости ему, очевидно, места уже не было.
– Писатель не властен над своим героем – даже если он авторское alter ego, как вы всегда подчеркивали в случае с Костиком?
– Конечно, нет. С какого-то момента герой начинает жить своей жизнью – если это не придуманный герой: с тем вы можете делать все, что угодно. Но если в нем обнаруживаются какие-то живые черты, он уже живет, не спрашивая вашего соизволения. А действует так, как предписывает ему его характер и та судьба, которую он сам себе складывает. Остается только записывать вслед за ним.
– Тогда поставим вопрос по-другому: почему его судьба не могла сложиться иначе? По какой причине мы бы не могли сегодня поговорить с ним – может быть, не в этом доме или даже не в нашей стране: люди уезжают, всякое случается… При каких условиях Константин Ромин мог бы жить долго и счастливо?
– Не знаю, что на это сказать. Я сам рассматриваю свою собственную судьбу как дар небес. Русский двадцатый век вообще не предполагал благополучных исходов, как вы знаете. Есть прекрасные стихи, с которыми мы все вступаем в жизнь: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые».
– «Его призвали всеблагие…»
– «Как собеседника на пир». Но в двадцатом веке всеблагие не так уж благостны – они рассматривают собеседника не столько как посетителя, сколько как блюдо. Исход Костика – более естествен, чем его долгая счастливая жизнь. При всем автобиографизме и так далее он все-таки живет своей жизнью, отрывается от автора. Полного слияния быть не может. Я должен проследить за его естественным развитием. Конечно, я очень привязан к нему: он герой многих моих произведений – начиная от «Покровских ворот». Но так сложилось.
– Может, вы отдали его небытию вместо себя? В конце концов, что еще может принести в жертву писатель, как не свое второе «я».
– Может быть, и так. Но в этом нет моей преднамеренной жестокости, ни в какой мере. Когда-то я писал стихи, было такое: «Как вышло, так оно вышло, и все получилось само…» Не востребовала Костика жизнь.
– Что еще не востребовал ваш двадцатый век?
– На наше поколение выпало чрезвычайно много всего. Брала эпоха на излом всячески. Шли люди на большие компромиссы – что не проходило даром. Компромисс в какой-то степени внутренне точит человека, подрывает его силы к сопротивлению, если он недостаточно силен. А если он старается настаивать, сохранить свою самость, то, конечно, его судьба может сложиться по-всякому. То, что мы сейчас можем сидеть и беседовать, – моя большая удача, так вполне могло и не быть. Стечение обстоятельств, разнообразных игр. Или что-то хранило. Не могу сказать, что верю в высшую силу, – этого нет, я дитя атеистического воспитания. Но в судьбу я, пожалуй, верю. Как-то она человека, видимо, ведет за собой.
– В вашем случае – наверное, от первой книжки стихов в девять лет и последовавшей вслед за этим встречи с Горьким?
– Эта встреча в значительной мере определила мою жизнь. У меня в жизни было три человека, сыгравших решающую роль: отец, Андрей Михайлович Лобанов – главный режиссер театра имени Ермоловой, и Алексей Максимович. Встреча с ним была, как вы понимаете, непродолжительной, но за эти три с половиной часа, при всем своем нежном возрасте, я понял, что служение слову налагает на человека определенные обязательства, тяготы. Интуитивно понял, конечно.
«И вот явился поэт. Очень крепкий, красивый мальчик, возраст его – девять лет с половиной, но он казался года на три старше. Уже в том, как он поздоровался со мною, я отметил нечто незнакомое мне и трудно определимое. Уверенные в своей талантливости, так же как и робкие, здороваются не так. В нем не чувствовалось той развязности, которая как бы говорит: «Вот я какой, любуйтесь!» Не заметно было и смущения, свойственного тем юным поэтам, которые приходят к писателю, точно школьники на экзамен. Можно было подумать, что этот, девятилетний, спокойно сознает свою равноценность со взрослым…»
(Здесь и далее курсивом – М. Горький, «Советские дети». Очерк был напечатан одновременно в газетах «Правда» и «Известия» 8 августа 1934 г. – Ред.)
– При этой встрече присутствовал Бабель. Я помню, как Алексей Максимович, наклонившись ко мне и качнув ресницами в сторону Бабеля, сказал негромко: «Гениальный человек». У Исаака Эммануиловича в Горках, где жил Алексей Максимович, была своя комната, где он часто оставался. Мы и приехали в Горки вместе с Бабелем – с Малой Никитской, дом 6.
– Где ныне дом-музей Горького.
– Да, оттуда. Недавно, кстати, меня навестил внук Бабеля – он сейчас живет в Филадельфии. Хороший внук, помнит деда. Приехал меня порасспросить о нем. Многого я ему, естественно, рассказать не смог. Однако вспомнил, что во время нашей поездки в Горки – а длилась она долго, три часа, хоть и на машине, – Исаак Эммануилович рассказывал мне про флору и фауну Подмосковья. Знал он ее, надо сказать, совершенно поразительно: чувствовал природу, обладал необыкновенным нюхом на нее. От него исходило ощущение пришельца. И Алексей Максимович его очень любил – обладая поразительным чувством к коллегам-писателям, редким в этой среде.
– Отсутствие зависти, соперничества?
– Даже более того: Горький любил коллег. У него было такое садовническое чувство к литераторам, представлявшим интерес. Он любил литературу, писателей и представлял словесность как огромный сад, в котором должны вырастать – в буквальном смысле – те самые сто цветов, позднее затасканные по известным цитатникам. Хозяйское чувство садовника в литературе.
Горькому досталась трудная жизнь. О таком крупном, громадном явлении, как он, идут разноречивые толки. Многие не могут понять, почему он поставил свое перо в конечном итоге на службу Сталину. Возникает много вопросов. Но я сохранил к нему самые благодарные, светлые чувства. Понимаю всю меру того, как сложна и разноцветна была его жизнь. Впрочем, у человека такой огромности она и не могла быть другой. Слишком много значил он для всех – даже девятилетний я это понял.
– Как он общался с вами?
– Прежде всего, на «вы». Этим он хотел, конечно, что-то подчеркнуть – хотя, казалось, что же подчеркивать в общении с ребенком такого возраста…
– Кто из поэтов прошлого особенно нравится Вам? – спросил я. – Конечно, Пушкин, – уверенно ответил он. – А из прозаиков? – Тургенев. Тургенева он назвал не так уверенно и тотчас добавил: – Но я давно уже читал его. – А как давно? – Месяцев шесть тому назад…
– Он налил немножко водочки и пододвинул мне: «Выпейте, вы писатель, а писатели пьют водку. Не подводите-ко нам коммерцию». Немножечко я пригубил, да. Сколь юн, мал и неразумен я в то время ни был, но ощущение того, что рядом со мной сидит совершенно необычное существо, меня не покидало.
– Горький что-то исправил в услышанном от вас?
– Не правил ничего, просто слушал. Слушателем он был горячим – общеизвестно, что, слушая, мог пустить слезу. Действительно, пустил и в этом случае. Просто это ему было свойственно. Во всяком случае, его имя для меня свято.
– Что вы ему читали?
– Поэму под названием «Человеки», очень странным. Стихи эти ничего особенного не представляли.
Я спросил поэта: – Вы пишете лирические стихи? – Нет, политические. Но писал и лирику. Кажется, у меня в архиве сохранилось стихотворения два, три. Переводил с немецкого Шиллера, Гейне. И тут, как будто немножко смутясь, он сообщил: – Даже издана маленькая книжка моих стихов. Я почувствовал, что – не знаю, не нахожу, как и о чем говорить с этим человеком. И что мне даже смотреть на него неловко. Гость этот похож на мистификацию. Рядом с ним сидит его мать, и мне кажется, что сын смущает ее так же, как меня.
– Начал я, как все дети, со стихов. Потом их вытеснила драматургия, а затем на место драматургии пришла проза. Наверное, это естественные этапы. Хотя Бернард Шоу – я не провожу параллели, никоим образом…
– А, наверное, следовало бы. Ну, скажем, «Цезарь и Клеопатра» – у него, «Римская комедия» – у вас…
– Нет-нет, я против параллелей. Просто он сохранил верность драматургии и прожил до 94 лет. Я прошел писательский путь более банальный: начать со стихов, увлечься драмой – и, наконец, честная проза, которую Пушкин некогда назвал «презренной». Не хватало кубатуры стиха и драмы, хотелось полнее выразиться, соображения кое-какие скопились…
– Что такое Баку двадцатых–тридцатых – город, откуда вы родом?
– Я – бакинец до глубины души, как и все, кто жил в этом городе. Его отличие от всех – кроме, может быть, Одессы – в интернациональном братстве. Пестрый, веселый, шумный, многоязычный город. Я увлекался футболом в юности – в команде было семь национальностей: греки, перс один, азербайджанцы, армяне, русские, евреи, лезгины… Господи, кого там только не было! Вопроса не существовало! Даже когда человечество начало развиваться в сторону разобщенности этносов, в Баку царила великая школа братства. Там все были землянами, единым племенем. Прививка этого поразительного города дала мне на всю жизнь острое ощущение ненависти ко всякому национализму и нацизму. Для коренного бакинца это совершенно неизбежно и естественно. Подозреваю, что и в Баку произошли перемены. Я всегда мечтал перед смертью увидеть родину – а сейчас думаю, что, может быть, и верно сложилось так, что я, очевидно, не попаду в Баку. Пусть останется в моей памяти таким, каким он был. Городом братства. Солнечным, человеколюбивым, принимающим любых людей.
– Потерянный рай?
– Молодость вообще потерянный рай, где бы она ни протекала. В нашей жизни, конечно, о рае говорить трудно – и я вполне могу представить, что в Баку моей юности протекала неочевидная, неясная для меня жизнь. По-другому и не могло быть в стране, где властвовал Сталин.
– Первый раз с национализмом столкнулись, стало быть, уже в Москве?
– Конечно. Борьба с космополитизмом конца сороковых протекала на моих глазах – правда, со мной боролись уже в следующем заходе: 1953 год, пьеса «Гости». А до того снаряды ложились рядом. В Союз писателей я был принят в семнадцать лет – раньше, чем поступил в Литинститут имени, естественно, Алексея Максимовича Горького. Так что многих писателей я знал и видел, как с ними обходились. Очень суровая, серьезная школа. Закаляла душу. Прямые репрессии, гонения, знаменитые скобки – когда писали псевдоним, а рядом с ним в скобках фамилию писателя, чаще всего еврейскую…
Но свое я тоже получил. По полной программе. Пьесу «Гости» я не переоцениваю – она была очень запальчивая, не было в ней достаточного покоя, который должен все-таки присутствовать в художественном произведении. Но получилось так, что «Гости» по времени – после тридцатилетнего молчания – первая пьеса, где была затронута тема номенклатурного перерождения советского чиновника. Написал я ее в марте: Сталина уже нет, но Берия был в полной силе. Андрей Михайлович Лобанов как режиссер получил ее в сложный период – понимая, что это первый крик после паузы.
– Может, не тридцать лет, а все же чуть поменьше? Допустим, «Страх» Афиногенова. Пьеса об ожидании репрессий, 1931 года выпуска.
– И даже при этом пьеса Афиногенова была написана по принятым правилам. Иначе его бы просто не было: вождь стесняться не любил.
– Справедливости ради – у него, когда речь заходила о литературе, был достаточно широкий спектр формулировок. «Не трогайте этого небожителя» – для Пастернака. «Талантливый писатель, но сволочь» – о Платонове…
– У него даже обо мне есть. «Талантливый мальчик, надо бы помочь», – сказал Сталин Горькому. Дошло через мемуары знаменитого полярного летчика Водопьянова, которому рассказал об этом разговоре Алексей Максимович. Слава богу, великое счастье, что сказавший эту фразу забыл о своем намерении. Не помог – и жизнь как-то прошла помимо этого дела.
Я предложил поэту прочитать его стихи. Несколько секунд он молчал, и это побудило меня сказать, что «есть случаи, когда не следует стесняться своего таланта».
– Это из письма Потемкина – Раевскому, – заметил десятилетний человек.
– Поэта – Потемкина? – спросил я.
– Нет, фаворита Екатерины Второй. А разве есть поэт Потемкин?
– Был.
– Я прочитаю небольшую поэму о Гитлере и Геббельсе, – сказал поэт.
– А про что «Гости»?
– Приехал сын в гости к отцу. Сын – замминистра юстиции, отец – старый большевик-отставник. Из этого визита, кроме взрыва и полного краха всей семьи, не происходит ничего. Раскол всего. Внука – более близкого к деду-большевику – играл молодой и прекрасный собой Володя Андреев, с которым и началась тогда наша огромная дружба. Позже, как вы знаете, он стал руководителем театра имени Ермоловой. Его очень любил Лобанов, третий главный человек в моей жизни.
– То есть из режиссеров – не Ефремов и не Товстоногов, ставившие вас, а именно Лобанов?
– Лобанов был больше чем режиссер. Ни в коем случае не хочу умалить ни Олега – одного из самых близких мне людей, ни Георгия Александровича, который поставил лучший спектакль в моей жизни, «Римскую комедию». Такого праздника в моей жизни больше не было никогда, хотя я увидел на сцене около полусотни своих пьес – в общем, почти все. Но такой постановки, которая была 27 мая 1965 года у Товстоногова… Чудо гения, нечто невероятное. Прошу учесть, что это я говорю как зритель. Диона играл Юрский, Сервилия – Стржельчик, и замечательнейший Евгений Лебедев в роли императора Домициана.
– В мемуарах встречал, что Лебедев в этой роли изображал Хрущева, незадолго до премьеры «Римской комедии» отправленного в отставку.
– Ничего подобного. Легенды. Сила этого спектакля была в том, что он не предлагал никаких параллелей, прямых и явных мишеней и тому подобного. Говорилось о вневременных важных вещах. Дешевые сопоставления – это было бы подло: Хрущева уже не было – хотя я писал, когда Никита Сергеевич был в силе. Сам Товстоногов писал мне: «…такая слиянность (его выражение), слиянность всех элементов не достигалась мной более никогда». Внутренне – я позволю высказать себе такое предположение – его согласие снять эту пьесу было трудным. Спустя короткое время «Римскую комедию» выпустил Рубен Симонов в Вахтанговском: Ульянов, Борисова – о которых прежде всего, когда речь заходит о моих пьесах, вспоминают «Варшавскую мелодию», но они играли и здесь (кстати, Павел Хомский [художественный руководитель Театра имени Моссовета. – Ред.] собирается «Мелодию» восстанавливать, сам мне сказал). Симонов – великий дипломат – дошел до самых высоких кабинетов и выпустил «Римскую комедию».
– До Фурцевой, стало быть, дошел?
– Министр культуры – это для него не высокий кабинет. Рубен Симонов, насколько я знаю, дошел до Суслова.
– Почему же Товстоногов снял спектакль – при том, что ему сказали: «Запрещать не будем, поступайте так, как вам подсказывает совесть»?
– Сыграли роль зарубежные гастроли театра… Я не хочу никого судить и не буду.
– Никто не хочет и не будет. Просто есть вопрос, поищем ответ.
– Состоялась замечательная поездка БДТ в Париж, и сам Георгий Александрович стал депутатом Верховного Совета СССР. На нем была судьба театра, он отвечал за него. Театр – вообще очень драматическая история. В прошлом либо позапрошлом году в БДТ делали ремонт, нашли коробку с десятками фотографий постановки «Римской комедии» Товстоногова. Коробка была замурована в стене кабинета Георгия Александровича. Поймите, что было в душе этого человека, – замкнуть в стене память об этом спектакле. Я глубоко ему сочувствую, сожалею и не сужу ни на полграмма. Да, если бы фразу «запрета нет, поступайте по совести» сказали Олегу – вечером мы бы пили шампанское, сомнений нет. Но тут другая судьба, другой характер, другие обязательства. Товстоногов – великий режиссер, он создал великий театр и хотел в нем работать и дальше.
– Товстоногов потом чувствовал перед вами – вину не вину, но моральные обязательства?
– Не знаю.
– Вы с ним не общались после?
– Общались, но, конечно, не так, как раньше. Он сам говорил нашей общей знакомой: «Мы были как братья, но затем…» Да и жили мы в разных городах, это тоже сыграло свою роль.
– Вернемся к «Гостям». «Что там было, как ты спасся» – словами Высоцкого, если учесть, что долбали вас года два.
– Даже дольше. Так получилось, что там впервые было сказано о перерождении советской верхушки. Это было воспринято страшно болезненно. Кто нападал конкретно – сейчас и не вспомнить: огромная литература была, во всех газетах. Когда я угодил в больницу с чахоткой, то и там больные стояли у дверей палаты: «Вот, это он лежит» – и доктора их разгоняли. Печальная популярность, которую надо было пережить. Отца вот я этим угробил: не перенес. Лобанов потерял театр и вскоре умер, через жалкие пять лет. Два человека моей жизни, в сущности, пали жертвой этой истории.
Потом «Гости» шли в Малом театре, Владимир Андреев (главный режиссер Малого театра в 1985–1989 гг. – Ред.) их возродил. В новые времена, конечно же. Что-то вроде исторической реконструкции: болевая точка ушла.
Прочитав стихи, просидев минуты две в тишине общего изумления, поэт пошел играть в мяч с детьми. Играл он с криками, хохотом, тою силой увлечения игрой, какая свойственна здоровому, нервно нормальному ребенку десяти лет. Вообще он нимало не похож на «вундеркинда», каких мне приходилось видеть и которые, даже прожив полсотни лет, все еще называются «Митями, Мишами, Яшами». Очень сожалею, что не записал хоть несколько строчек его поэмы.
– Если Олег Ефремов был таким, как вы говорите, – почему же он не отстоял «Медную бабушку» с Роланом Быковым в роли Пушкина?
– Ну что значит «не отстоял»? Спектакль он поставил, проявив редкое упорство, – и вернулся к нему через четыре года. Правда, без Быкова: Пушкина он сыграл сам. Быков переживал это тяжело и мучительно – даже сетовал на меня за то, что я разрешил играть без него. Слышал его выступление по радио: «Я встретил его, спросил: «Как же ты это допустил?» – и он мне ответил: «Судьба пьесы». «Может быть, он прав», – сказал Быков по радио. И, через длинную паузу: «А может, и не прав». Еще более длинная пауза: «Но МОЙ портрет в этой роли висит у него на стене в кабинете». Действительно, висит. Быков в единственном своем спектакле сыграл гениально.
– Почему же с Ефремовым разрешили, а с Быковым – нет?
– Он их чем-то шокировал – и я до сих пор не понимаю, чем. Ну да, текст им был не в дугу – в нем опять видели какие-то аллюзии про режим: «Пускай даже ты прав, и в нем гений. У Пушкина может быть свое развитие, а у империи моей иное. Они ведь могут и не совпасть. Россия идет своей дорогой, и плохо тому, кто встанет ей поперек. Когда я принимал венец, не Пушкину я присягал, но державе» – и так далее. Понятно, что все инстанции симпатизировали Николаю I, от имени которого шел этот текст. И Быков – маленький, неприкаянный – создавал контраст имперскому сознанию. «Неказист, некрасив» – вот претензии к Пушкину на том роковом обсуждении. Претензии, по поводу которых Натан Эйдельман (писатель, литературовед. – Ред.) наклонившись ко мне, шепнул: «Они бы хотели, чтобы Пушкина играл Дантес». Ужасный был день, когда казалось, что жить не стоит. Но надо было вставать из праха и идти делать свою работу. Державе оказалось не по дороге с Пушкиным. Но Олег – поразительное существо – выбрался и из этой ситуации.
– Быть русским драматургом двадцатого века – насколько это похоже на Максудова из булгаковского «Театрального романа»?
– Если вы имеете в виду взаимоотношения с театром как таковым… Театр живет своей жизнью. Сложный мир…
– «Сложный сволочной мир» – можем сказать?
– Всякое бывает. Борьба самолюбий – актерских, режиссерских. Каждый день человек выходит и себя предлагает зрителям. А если роли не дают – бог знает до чего можно дойти. Это же не писатель. Мне многого не нужно: листок бумаги, карандаш, стол. Не печатают? Положил в стол с какой-то иллюзией, что, может быть, когда-нибудь доживем до… А природа театра – здесь и сейчас. Писатель на самом деле не может быть частью этого мира. Да и не надо. Писательство – дело индивидуальное. Театр – дело коллективное.
– То есть дистанция необходима?
– С моей точки зрения – да. Не навязываю: Мольер, например, Шекспир… Я же предпочитал появляться ближе к исходу. Драматург есть драматург. Это не означает, что у меня не было практически родственных отношений, допустим, с Вахтанговским театром: Михаил Ульянов – мой ближайший друг. Просто надо быть чуть поодаль.
Прощаясь, я сказал ему, что не буду хвалить его и не дам ему никаких советов, кроме одного: учитесь, не особенно утомляя себя, не забывая, что вы еще ребенок. Он поблагодарил и, улыбнувшись умненькой улыбкой, проговорил: – А меня какие-то профессора всё убеждают не зазнаваться. Но я – не дурачок. Я очень хочу и люблю учиться. Все знать и хорошо работать – такое счастье!
– «Покровские ворота» – известны всем. А более точно первый адрес вашей московской жизни помните?
– Я жил на Петровском бульваре, то есть скорее у Петровских ворот. Такой камуфляж. И не у тетки, а у хозяйки. Так я прожил свои четыре года в коммунальном улье.
– Велюров – настоящий, из жизни?
– Вполне. Не очень известный артист Мосэстрады, читал фельетоны. Небольшой артист, но очень импозантный.
– А Хоботовы?
– Тоже. Редакторы и новый муж при отношениях со старым. Никогда не мог предвидеть, что напишу все это, – но написал. Хозяйство это возникает само по себе.
– Михаил Козаков рассказывал, что «тройственный союз, возбуждавший мое живое воображение» должны были играть: Хоботову – Гундарева, Савву Игнатьевича – Лазарев, Хоботова – Андрей Миронов. Оставим в стороне тот ужас, совершенно не гротесковый, который могла бы вызвать гундаревская Маргарита Павловна, но – Миронов?
– Да, это было невозможно. Я обычно не вмешиваюсь в дела режиссеров – это принцип. Вмешался толком только один раз – с Костиком. Это автобиографическая фигура, это я – поэтому попросил моего приятеля Мишу Козакова ко мне прислушаться: он хотел другого артиста, своего друга – до того, как на горизонте появился Меньшиков. Что касается Андрея – я его любил; а кто его не любит? Его родители – мои ближайшие друзья, восемьсот раз сыгравшие пьесу «Мужчина и женщины»; не хурма вообще-то. Однако я сказал Козакову: «Миша, опомнись. Нет женщины на просторах Советского Союза, которая бы не мечтала о том, чтобы на нее посмотрел Андрей Миронов. А ты хочешь пригласить его на Хоботова!» Понимаю желание небанального хода, это свойственно режиссерам. Но есть прием, а есть нонсенс, патология: первый сердцеед страны, красавец – и вот такой нескладный персонаж, копающийся в чужих предисловиях. Миша внял и нашел Анатолия Равиковича. Хоботов – и всё тут. А там и остальные были очень точно разведены. Режиссерское сознание иногда выкидывает коленца. Бывает. Но я бесконечно обязан Мише: прекрасная работа, очень много ей отдано. Мне было по-своему хорошо в коммуналке – но когда я попал в изолированное гнездо, то очень этому обрадовался. Да, выходил мало: писательство – дело индивидуальное, одинокое. Живу довольно замкнуто. Если вы не будете поддерживать такой режим, вы мало напишете.
– А как же башня из слоновой кости и ее опасности?
– Ivory tower – гротесковый образ, родившийся совсем в другой стране. А у нас, где люди всю жизнь жили в коммуналках, – какая тут «башня»… Скорее свой угол, чтобы замкнуться и работать.
– СССР научил ценить одиночество?
– Скорее профессия научила. Это условие игры.
– Даже завещанную Горьким горькую пили в одиночку?
– Не могу сказать, что пил. Не был трезвенником, но и пить не пил. От повышенного общения – отказался, это правда. При том что свой круг был, приходили, общались. Немногие, правда, остались. Но и был-то очень маленький круг. Мне много лет, в этом году – суровая дата. Мы с вами люди трезвые, все может случиться в каждую минуту, а мне хочется кое-что дописать, успеть, довести до конца. Помню, кто-то назвал меня затворником; это не так. Я скорее отшельник. Но временем надо дорожить, потому что оно, к сожалению, поджимает. И главное в писательстве – это регулярность. Каждый божий день…
– То есть вдохновение – это…
– Слишком высокое слово. Настроение, желание – да, существуют. Но при всем при этом – будьте любезны сесть и написать строчку, две, три. Письмо. Дневник. Надо сидеть и работать. Это труд, причем физический. Спина болит, затылок болит, руки устают, глаза – устают безумно. Но регулярность – это всё. «Не пишется» и потому не пишешь – сливай воду, туши свет. А уж если при вас какой-либо литератор говорит «мое творчество» – бегите. Даже не прощаясь.
Отправлено: 13.01.15 00:11. Заголовок: Видимо, это скорее с..
Видимо, это скорее сюда... Хотя не знаю, по правде говоря...
О ценимом и не очень… Вообще-то сегодня я собиралась писать совсем не об этом. У меня все еще висит на очереди отзыв на рамтовский «Рок-н-ролл». Но… Прочитав несколько дней назад стоны фанатки о себе, посмеялась. Дама причитала, что я вот не ценила подаренное мне в свое время судьбой. Могла, мол, подрабатывая в театре, видеть лучшие спектакли, но не ценила. Не воспользовалась шансом. В лучшие спектакли были, разумеется, зачислены «Сирано», ДИХ и «Марат». Вчера стоны возобновились. Я, оказывается, упустила возможность присутствовать и на репетициях данных спектаклей. Ну, арифметика явно не конек у дамы. В период моей работы в театре Моссовета в репертуаре наличествовал только «Мой бедный Марат», на премьере которого я действительно была и на репетиции которого на Сцене Под крышей попасть не могла бы по определению. И вот тут я задумалась. Неужели действительно пропустила, не заметила, не оценила? В тот мой московский период я ходила в театр 28-30 раз в месяц. Когда стала подрабатывать, 20-25. Смотрела практически все премьеры в ведущих театрах, массу гастролеров. Трудно было назвать спектакль, про который я бы сказала: «Не знаю. Не помню. Не видела.» Моя театральная кассирша использовала меня в качестве источника информации для клиентов. Я знала всё и про все спектакли. Кто занят, о чем, как поставлено. Были у меня любимые театры и не очень. И был театр имени Моссовета, тогда и получивший название «родной театр». Вот где отсматривалось все новое. И не новое. Потому что всегда можно было найти место, сесть даже в переполненном зале под одобрительный кивок билетеров. Или просто постоять там, где постороннему встать бы никто не позволил. С родного театра и начнем. Итак… «Петербургские сновидения». Спектакль Юрия Завадского по «Преступлению и наказанию» Достоевского. Два совершенно разных исполнителя роли Раскольникова, потому что Геннадий Бортников и Георгий Тараторкин создавали абсолютно непохожие образы. А еще в этом спектакле был Леонид Марков в роли Порфирия Петровича. Маргарита Терехова играла Дуню, а Ия Савина Сонечку. «Глазами клоуна». Не менее легендарный и шедший 20 лет. Геннадий Бортников, Маргарита Терехова. Всегда с аншлагами, всегда с десятками букетов для исполнителя главной роли. «Царская охота», поставленная еще не совсем скандальным в ту пору Романом Виктюком. Маргарита Терехова и Леонид Марков – звездный первый состав. А потом там играли и Нелли Пшенная, и Александр Голобородько. И Людмила Шапошникова, и Александр Леньков, и Татьяна Бестаева, Сергей Цейц, Николай Лебедев, Борис Иванов. «Братья Карамазовы». Один из лучших спектаклей тогда еще начинающего свою работу в театре Павла Хомского. В финале на скамье подсудимых рядом с Митей усаживалась вся семья Карамазовых. Ростислав Плятт, Евгений Киндинов, Георгий Тараторкин, Евгений Стеблов, Геннадий Бортников. А рядом стояли Ирина Муравьева, Нелли Пшенная, Николай Прокопович, Варвара Сошальская, Анатолий Адоскин. «Суд над судьями». Последняя работа Ростислава Плятта. Он уже с трудом ходил, но как играл… «Калигула» Петра Фоменко с приглашенным Олегом Меньшиковым. Всегда забитый до отказа зальчик Под крышей. Крайний, оказавшийся последним, спектакль я смотрела стоя. Два с половиной часа без антракта. Забыв обо всем. «Гедда Габлер» Камы Гинкаса. Сергей Юрский, Наталья Тенякова, Геннадий Бортников, Евгений Стеблов. Странный своеобразный спектакль, выученный наизусть, но окончательно непринятый. «Вдовий пароход» Генриетты Яновской. Женский спектакль, где я впервые оценила театральный талант Ольги Остроумовой. «Печальный детектив» Геннадия Тростянецкого, где, мне кажется, сыграл единственную роль в Моссовете Виталий Соломин. И целая россыпь спектаклей на Малой сцене театра на Фрунзенском валу. Поставленные молодыми режиссерами, экспериментальные и не совсем. С молодыми и звездными актерами. «Заговор чувств» и «Пять углов», «Маленькие трагедии» и «Мать Иисуса», «Дорогая Елена Сергеевна». А потом у нас появилась сцена в фойе, спектакли на которой начинались в 10 вечера. А потом и сцена Под крышей, которую я помню еще репетиционным залом, где не раз удавалось поспать на матах в паузе между сказками и вечерним спектаклем. Второй театр, ставший на какое-то время не менее родным. «Сфера» Екатерины Еланской. Убежище для актеров из разных театров, где они могли сыграть то, что не получалось сделать в своих театрах. Доронина, Симонова, Киндинов, Бортников, Дмитрий Назаров, Голобородько, Римма Быкова. Круглый зал, похожий на маленький цирк, актеры, играющие на расстоянии вытянутой руки от тебя. Ленком. Знаменитая «Юнона и Авось» вскоре после премьеры. А еще «Тиль», «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», а потом «Гамлет» Панфилова с Янковским-Гамлетом, Чуриковой-Гертрудой и Абдуловым-Лаэртом, «Диктатура совести», где Абдулов так играл монолог Петра Верховенского, что движения и интонации помнятся до сих пор. И «Поминальная молитва», где Тевье в очередь играли Леонов и Стеклов, а Менахемом был просто невероятный Александр Абдулов. И позже «Чайка» с той же Чуриковой-Аркадиной и Певцовым-Треплевым. А еще «Королевские игры» с Лазаревым-младшим. И «Женитьба Фигаро» с теми же Певцовым и Лазаревым. Таганка. С Эфросом, с вернувшимся Любимовым, раскалывающаяся на два театра. «Вишневый сад» Эфроса с Демидовой. 8-мичасовой прогон «Маленьких трагедий» у Любимова, когда только вернувшийся в страну режиссер говорил настолько интересно, что слушать его хотелось даже больше, чем смотреть спектакль. А еще премьера «Федры» Романа Виктюка с Аллой Демидовой и юными еще Серебряковым и Певцовым, когда мы с подругой сидели на ступеньках центрального прохода. Вот когда у меня появилась привычка ходить в театр в джинсах. Сидеть приходилось и на ступенях, и на перилах, и один бог знает где еще. И стоять тоже, как уже упоминалось. «Борис Годунов» и монолог Николая Губенко, обращенный в зал: «Ну, что же вы молчите? Давайте, кричите: Да здравствует царь, Димитрий Иванович! Ну, что же вы? ДАВАЙТЕ!» И отброшенный его энергетикой на спинки кресел партер. С нашего бельэтажа это было видно слишком хорошо. Театр Маяковского. Не менее любимый театр. Первые спектакли по ставшему любимым драматургом Теннеси Уильямсу. «Кошка на раскаленной крыше» с Аллой Балтер, Виторганом, Джигарханяном, Немоляевой и Тер-Осипян. «Трамвай «Желание»» с теми же Немоляевой и Джигарханяном. А еще пьесы Радзинского. «Я стою у ресторана» с Шакуровым. «Беседы с Сократом» и «Театр времен Нерона и Сенеки». Джигарханян, Лазарев-старший, Самойлов, Парра… А «Островитянин» с Костолевским, Фатюшиным и Сухаревской. А «Жизнь Клима Самгина» с невероятным звездным составом. Анатолий Ромашин, Наталья Гундарева, Борис Тенин… А «Бег», «Банкрот», «Леди Макбет Мценского уезда»… И еще «Закат» с Джигарханяном-Менделем Криком… Театр Ермоловой. «Спортивные сцены 1981 года» с Дорониной. Виктором Павловым, Догилевой и Меньшиковым. «Второй год свободы» Фокина. Меньшиков-Робеспьер, Балуев-Дантон. «Прощай, Иуда». Снова Балуев в роли Яна, Виктор Проскурин – Иуда, Елена Яковлева – Мария, Олег Меньшиков – комиссар полиции. Спектакль, который должен был стать любимым и выученным наизусть, но снятый всего через пару месяцев… «Костюмер» с Зиновием Гердтом и Всеволодом Якутом, цитируемый до сих пор. И «Приглашение на казнь» того же Фокина. С Алексеем Левинским-Цинциннатом и Виктором Проскуриным – мсье Пьером. Играемый на сцене, в проходе между сидящими лицом друг к другу рядами зрителей. Театр Вахтангова. «Ричард III» с Михаилом Ульяновым. «Уроки мастера» с Маковецким – Шостаковичем и Яковлевым – Прокофьевым. А еще Ульяновым – Сталиным. «Зойкина квартира», где я в первый раз увидела Юлию Рутберг. Странная и сложная постановка «Соборян» Лескова с тем же Ульяновым. Опять же Виктюк. РАМТ. Сперва ЦДТ. «Береника», играемая на лестницах старинного здания театра. Американский «Том Сойер», так отличающийся от наших спектаклей. Перехватывающий дыхание дипломный «Наш городок», когда рядом со мной плакала совсем юная Чулпан Хаматова. И любой спектакль с Евгением Дворжецким. Большой театр. Балеты Щедрина, написанные для Плисецкой. «Чайка», «Дама с собачкой», «Анна Каренина». И она же в «Кармен-сюите». И Васильев и Максимова в «Анюте», на которую я попала с пятой попытки, но все же успела. Смогла успеть увидеть на сцене обоих. Гастроли… «Три сестры» Петера Штайна, когда взорвался аплодисментами заполненный актерами и режиссерами партер. «Гамлет» Ингмара Бергмана в Шведском Королевском театре с непроницаемым Питером Стормаре. И совершенно другой «Гамлет» Патриса Шеро с едва ли не и впрямь сошедшим с ума Гамлетом – Жераром Десартом. «Кармен» в стиле фламенко, привезенный Национальным балетом Испании. С Антонио Гадесом и Кристиной Ойос. Шекспировские хроники на армянском в исполнении Ереванского театра Сундукяна с Владимиром Мсряном, запомнившимся по роли Паганини, когда в партере, кажется, только я слушала синхронный перевод. И моноспектакль Жанны Моро, когда перевода не было вовсе. И тем не менее понятно было всем и всё. Ну вот… Навскидку… Лишь малая часть увиденного. То, что до сих пор перед глазами. И все это должно быть сметено в мусор на фоне всего трех спектаклей, пусть и сильных, пусть и интересных, но не более? Благодарю вас, НЕТ! Мои театральные воспоминания гораздо богаче! И я благодарна судьбе, что все эти спектакли были в моей жизни! Я в полной мере оценила подаренное мне.
Отправлено: 13.01.15 21:00. Заголовок: Да... Miss Betsy, сп..
Да... Miss Betsy, список настолько внушительный, что причина, побудившая вас к его написанию кажется настолько незначительной, что и упоминать лишнее. В той, другой жизни видела небольшую часть вашего списка: "правильные" поклонники водили на спектакли Ленкома, поэтому видела их муз. постановки и "Поминальную молитву" в обоих вариантах. Очень запомнился "Sorry" (Чурикова/Караченцев). В Моссовет как-то не ходила вовсе, а вот если удавалось, то на Таганку и в "Современник". Успела увидеть Полищук с Филозовым и Петренко прямо перед отьездом в только тогда появившемся театре совр. пьесы? Иногда в театр на Юго-Западе. Когда они привезли "Мастер и Маргариту" в Бостон (до 2000 года), то центральная площадь Copley Square, рядом с которой находился концертный зал (John Hancock hall - там проходят большинство театральных гастролей), наверное, впервые видела такую картину, когда люди набрасывались на всех прохожих подряд с вопросом о лишнем билете. Американцы интересовались, что происходит? Ну а в Большой на балет было просто нереально.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 0
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
А что, правда, "Таганки" больше нет? Я понимаю, что не в буквальном смысле, но... Я как-то за этим театром в последнее время не следила вообще..
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума